- Мне приснилось, что убийца готовит новое преступление, - объявил наутро в телефонной трубке Боря Виллис. - Если это произойдет, Александр Борисович, я уволюсь из органов и уйду в монастырь. Ума не приложу, зачем ему понадобилось новое преступление?
Интуиция следователя Турецкого подсказывала, что новое преступление произойдет лишь в том случае, если следствие добьется "временных" успехов. Или если объявится долгожданный свидетель. Так всегда бывает, так всегда было и так всегда будет.
- Звони Нагибину, - приказал он. - Сегодня работаете в одной упряжке. Постарайтесь освоить тему: Роман Кошкин и его творческое наследие. Где хранится, какова его судьба после смерти художника, все такое. Только в студию на Солянке не суйтесь. Сам туда пойду.
- О, вы собираетесь повысить наш культурный уровень! - удивился Борис. - А знаете, я не против приобщиться к высокому. Ладно, будем держать вас в курсе.
Студия так и называлась - "На Солянке". Она располагалась в старом кирпичном здании. Парадный вход выходил на оживленную улицу. Турецкий запарковал машину позади груженного коробками пикапа, выбрался на тротуар. Судя по отчетам и протоколам, это было то самое место, где пуля из проезжающей машины прервала жизнь молодого, но плодовитого художника. Лоб отчаянно зачесался, - с чего бы это? Он посмотрел по сторонам, не заметил ничего подозрительного. Ехали машины, торопились люди. Женщина средних лет опаздывала на работу, расталкивая прохожих, бежала к соседнему зданию. Мужчина офисного вида, сжимая под мышкой портфель, жаловался коллеге, что с тех пор, как он перестал переваривать своего шефа, вскрылась застарелая язва желудка. Синдром "вчерашнего дня"? С какой бы стати? Лоб обычно чешется, если за тобой пристально наблюдают…
Ладно, с неприятностями он будет разбираться по мере их возникновения. Давно пора нанести визит своему личному психотерапевту. Размышляя, почему он до сих пор не обзавелся личным психотерапевтом, Турецкий зашагал в здание.
Вход в студию был свободным. Точнее, вахтер отвлекся, и удалось проскочить безнаказанно. Он отправился по стрелке на стене. И вскоре уже бродил по выставочной галерее, вращая головой. В этом месте никто никуда не торопился, небрежно одетые люди неспешно занимались своими делами. Начиналась студия с просторного фойе, увешанного творениями "местных".
Для человека с больным воображением и нестандартным взглядом на жизнь эта выставка беспредметного, абстрактного искусства представляла бы жгучий интерес. Турецкий сделал попытку влезть в шкуру такого человека. Он бродил по фойе, разглядывал картины. Отдельные из них частично были выполнены в традиционной манере, хотя и несли в себе заумный смысл. Другие неискушенному зрителю казались мазней и абракадаброй. Женщина с крыльями, обрубленная по пояс, рвала на куски античного сложения юношу, причем, последний, судя по блаженной мине, не страдал, а получал удовольствие. Человек с игральной костью вместо головы (видимо, больной лудоманией) бежал по мертвому лесу, приближаясь к крутому оврагу, кишащему змеями. Что-то подобное, выполненное, впрочем, в традиционной манере, Турецкий видел на одном из рекламных постеров: пронзительные детские глаза и надпись белым по черному: "Папа, не играй!". Хаос цветных пятен, наложенных вибрирующими мазками - из месива вырисовывались очертания многоэтажного дома. Винегрет взаимоисключающих орнаментов - художник стремился изобразить что-то восточное. Кладбище мертвых гусей под ослепительно оранжевым небом - еще один смелый экспериментатор. Голова роковой соблазнительницы, выписанная на удивление реалистично, чего не сказать о соседствующих с головой элементах - все это безумие мозаичных фрагментов напоминало плотную золотистую чешую. Чем дальше он продвигался по холлу, тем хуже было с восприятием. Мешанина обнаженных тел вопила о человеческом уродстве. Он бы предпочел наоборот, - прославление красоты человеческого тела. Подражательство Эдварду Мунку - болезнь, безумие, смерть, зловещие абстрактные фигуры, выплывающие из струящихся мазков и теряющие определенность под пристальным взглядом. Искаженное мукой лицо старца - жуткий страх перед смертью. Орущая перекошенная физиономия, шторм из всех цветов радуги, уродливые балаганные маски. Сплошные страдания, символизирующие, судя по всему, глубокий философский смысл. Разодранные на клочки механизмы, перепутанные с корнями деревьев и страшноватыми ромашками, - видимо, художник собирался донести, что современная техника является прямым продолжением природы…
- Вы не заблудились, мужчина? - чирикнула проплывающая мимо девица с немытыми волосами.
- Эй, минутку, женщина… - он потянулся к ней, как к путеводной звезде, но девица уже уплыла.
Он решил домучиться, а там уж видно будет, на пользу это пойдет или во вред. Впрочем, в завершении композиции первобытных ужасов уже не было. Оставалась эмоциональность, выраженная в причудливых формах. Картины сияли красками, и хотя изображали непонятно что, выглядели вполне нарядно и могли бы стать украшением какого-нибудь непритязательного кафе. Всплыло слово "фовизм" - что-то "дикое", связанное с упрощенным импрессионизмом. Настолько упрощенным, что все это походило на выставку детских рисунков в районном доме культуры. Пароходы с трубами, скопление белых зданий с красными крышами, изображенных так, словно они отражаются в чайнике. Женщины, прикрытые полотенцами, а некоторые и не прикрытые, хоровод обнаженных личностей, явно навеянных одним из трудов Матисса. Рыбки с головами кашалотов, плавающие в стеклянной банке. "Русалка и канарейка" - значилось под внушительной композицией из цветных наклеек и пятен краски. Он из принципа остановился, долго искал на картине русалку и канарейку. Отыскал что-то похожее на искалеченную птицу, а вот с русалкой откровенно не повезло. Впрочем, русалку, хотя и без хвоста, он обнаружил в одном из помещений позади холла. За первой дверью не было ничего интересного, за второй был склад, а в третьей он обомлел. Здесь готовили подрастающее поколение. Молодые люди за мольбертами образовали полукруг, увлеченно мазали по холстам угольками. "Демонстратором пластических поз" служила обнаженная девушка, расслабленно лежащая на кушетке. Она забросила руки за голову, грустно смотрела в потолок и определенно скучала. Поза девушки выражала полную готовность к немедленному разврату. А в лице - щемящая жалость, неприкаянность, трагизм. Золотистые волосы разбросаны по подушке, тело призывно изогнуто дугой, ноги немного раздвинуты, одна чуть приподнята. Кожа девушки отливала равномерным загаром…
Турецкий заморгал, встал, как вкопанный. Наблюдать за ним могла только девица, остальные сидели к нему затылками. Она игриво улыбнулась, подмигнула. Он справился с собой, подмигнул в ответ. "Со скрипом" отвел глаза, сделал открытие, что "юные дарования" видят девушку по-разному. Кто-то тяготел к классическому пониманию: как чукча - что вижу, то рисую. У кого-то неземная красота, перенесенная на холст, была освеженной коровьей тушей, у кого-то - горкой кубических фигур, у кого-то - сморщенной старухой. Кто-то тяготел к парижской школе, мнил себя последователем Амедео Модильяни: контур натурщицы выписывал гибкой непрерывной линией, подчеркивающей объем формы. Шея превращалась в лебединую, голова - в овал, в глазах отсутствовали зрачки. Живая женщина превращалась в схему, хотя неуловимое сходство с оригиналом все же и оставалось.
- Привет, - сказала девушка.
"Студенты" вразнобой повернулись, вопрошающе уставились на застывшего в проеме детектива.
- Простите, - пробормотал Турецкий, закрывая дверь.
Так больше продолжаться не могло. Условий для работы не было. Он должен был прийти сюда с женой. Он двигался дальше по скользкой дорожке. У окна курили длинноволосые "папуасы", обсуждая недавнюю выставку на ВДНХ, вызвавшую горячие споры в обществе. Двое парней протащили тяжелую раму.
- Так и плутаете? - посочувствовала девица с немытыми волосами, проплывая в обратном направлении.
- Послушайте, женщина…
Она остановилась, строго посмотрела на него.
- В каком это смысле - женщина?
- В самом хорошем смысле, не волнуйтесь, - уверил Турецкий. - Я бы даже сказал - в лучшем смысле этого слова. У меня совершенно нет времени плутать по вашим закоулкам. С кем я могу поговорить?
- О чем? - фыркнула девица. - Со мной вы можете поговорить о влиянии экспрессионизма на творчество художников, не входивших ни в какие группировки. С Лапушинским вы можете поговорить о проблеме ремонта нашей студии и о том, сколько денег придется заплатить, чтобы подрядная организация, наконец, начала что-то делать. Но с Лапушинским вы не поговорите, потому что его сегодня нет.
- Насчет Кошкина…
- О, с Ромой Кошкиным вы могли бы поговорить практически на любую тему, но сделать это вам не удастся, поскольку его…
- Умертвили, - закончил мысль Турецкий. - Именно по этому поводу я и здесь. Мы расследуем убийство данного господина…
- Это был удар для всех нас, - заверила девица. - Мы так любили Романа, нам так его будет не хватать. Нам его уже не хватает! - разозлилась девица. - В коллективе начинаются склоки, раздоры, отношение выяснений… тьфу!..
- Я понял, - улыбнулся Турецкий. - Вы страшно заняты. Вас уже терроризировала милиция. Гурьянова где найти?
- А зачем он вам? - скривилась девица. Посмотрела внимательно на посетителя, пожала плечами. - Вроде не из тех…
- О, боже, - вздохнул Турецкий. - Я не сексом сюда пришел заниматься. Гурьянов был свидетелем, где я могу с ним поговорить?
- А-а, - протянула девица. - Где найдете, там и говорите. Откуда мне знать, где Гурьянов…
- Гурьянов в Розовом зале, - буркнул пробегающий мимо кучерявый тип с рулоном под мышкой.
- Спасибо! - крикнул Турецкий.
- Туда, - кивнула девица прыщавым носом. - Удачно побеседовать, - и вдруг зазывно подмигнула. - А когда придете сюда заниматься сексом, рекомендую свои услуги, не пожалеете. Меня всегда можно найти где-нибудь здесь… - и убежала, не сообщив ни имени, ни других пикантных подробностей предстоящего свидания.
- Ну и порядочки в этом вертепе, - пробормотал Турецкий, беря курс в означенном направлении.
Напевая под нос "В темном зале ресторана, средь веселья и дурмана…", он вошел в отделанную розовым пластиком комнату и направился к единственному присутствующему здесь человеку. Тот сидел на длинноногом табурете, упертом, видимо, из ближайшего бара, и задумчиво смотрел на внушительное панно, распростертое под ножками табурета. Судя по всему, это был коллаж из нескольких картин, выполненных в стиле то ли кубизма, то ли сюрреализма, то ли абстракционизма. Турецкий подошел поближе и на мгновение задумался - сгорел бы он от стыда, если бы положил это творение в прихожей на полу?
"Тебе должно быть стыдно, - подумал он. - Ты ничего не понимаешь в искусстве. Если ты его отвергаешь, это не значит, что оно не может существовать".
- Хорошая вещь, - пробормотал он, - здравствуйте.
Молодой человек повернул задумчивую голову. Он был настолько смазлив, что стало тошно.
- Да, хорошенькая, - мелодично пропел парень, внимательно обозрев посетителя. Видно, внешний вид детектива его вполне устроил, Турецкий оказался в его вкусе, губы симпатичного мальчика разъехались в ослепительной улыбке. Он выщипывал брови, ухаживал за ногтями, тщательно следил за чистотой волос и душился духами, к которым ни в коем случае неприменима характеристика "мужские". Турецкий тоже улыбнулся, дав себе слово, что ничем не выдаст охватившей его брезгливости.
- Это творчество ваших художников?
- Что-о вы, - протянул сотрудник арт-студии, - нашим художникам еще расти и расти. Это копии с картин именитых мастеров, которые сделал ваш покорный слуга, - мальчик самодовольно изобразил поклон. - Заказ для кафе "Бланш" на Смоленской набережной. Почти закончен. Остались небольшие штришки… Вот это, - он ткнул тщательно обработанным ногтем в центральную композицию полотна, - калька со знаменитой вещи Пауля Клее "Вращающийся дом". Я постарался выдержать тему, в том числе цветовую гамму.
"Вращающийся дом" представлял собой косоватый параллелепипед с насаженной сверху пирамидой, к которому стыковались, словно на развертке, примитивные лестницы, окна, дымоход, нелепая штуковина, похожая на фрагмент куриной ноги. Все это плавало в розовом свете и замечательно смотрелось бы в регистратуре наркологического диспансера. Воистину, всем великим присуща легкая степень безумства. И каждая картина несет в себе отпечаток болезни автора.
- Остальное - это тоже Пауль Клее, - проникновенно вещал молодой человек. - Художник прожил сравнительно долгую жизнь, умер в возрасте шестидесяти одного года и оставил после себя множество бессмертных полотен. Я выбрал лишь некоторые из них, на мой взгляд, наиболее удачные. "Вспышка страха III", - он показал растопыренной ладошкой на нечто замысловатое, сотканное из затейливых фигур, способное означать все, что угодно, в том числе и страх. "Полная луна", написанная в девятнадцатом году, - он сместил ладошку к мозаике, слепленной из цветных геометрических фигур, в которой преобладало черное. - "Смерть и пламя", - ткнул он в завершающий элемент коллажа, при взгляде на который у Турецкого волосы встали дыбом. На картине не было ни смерти, ни пламени, но в офисе похоронной конторы она бы смотрелась весьма уместно. - Что-то не так? - насторожился молодой человек.
- Ну, почему же, очень бодрит, - неуверенно сказал Турецкий. - Не сомневаюсь, что посетителям кафе данная тематика очень понравится. То есть дела в вашей студии процветают, и никто не собирается вас закрывать?
- Подождите… а с чего вы взяли? - молодой человек словно скинул оцепенение и устремил на посетителя совершенно иной взгляд - испуганный и настороженный.
- Я слышал, ваша организация чувствует себя весьма шатко, особенно после выдворения из вольной жизни некоего господина Максевича. Вероятно, это только слухи. Очень рад за нашу богему.
Но пришел по другому поводу, - он достал удостоверение. - Моя фамилия Турецкий, расследуй обстоятельства гибели Кошкина Романа Владимировича. Вы, надеюсь, Венедикт Гурьянов? Партийная кличка "Венечка"?
- Да, это я, - пробормотал Венедикт, вытягивая шею. - Но позвольте, - он обладал острым зрением. - Вы не работаете в милиции или в прокуратуре. Это лицензия на ведение частной детективной деятельности…
- Давай договоримся, Венечка, - Турецкий поискал глазами, куда бы присесть, не нашел ничего подходящего, остался стоять, - ты не будешь качать права, которых, сам понимаешь, немного, а я постараюсь свести время нашего общения к минимуму. Небольшая познавательная беседа, и я ухожу. В противном случае заволнуется прокуратура, по поручению которой я работаю, начнутся санкции, карательные меры… Студии это нужно? Предлагаю мирно поговорить. Обещаю, что не буду принуждать тебя признаться в убийстве Кошкина.
- Да как вы смеете!.. - Венечка запыхтел от возмущения. - Как я мог его убить? Стреляли из машины, а я прибежал, чтобы его спасти…
- Почему не спас? Ладно, - Турецкий примиряющее улыбнулся. - Начинаем дружескую беседу. Колись, Венечка, какова обстановка в студии, что ты можешь сказать о Кошкине, что случилось в роковой день двадцать шестого мая, и какое у тебя мнение обо всем этом?
- Ну вот, я так и не знал, что меня еще достанут… - Венечка спрыгнул с табурета и забегал в волнении по комнате, чуть не наступая на собственноручно изготовленное собрание "шедевров". - Да когда же меня оставят, наконец, в покое?..
Потом он остановился, отдышался и начал посматривать на Турецкого с растущим интересом. "Сейчас пригласит меня на танец, - подумал Турецкий. - Или на ужин".
Но Венечка Гурьянов полным глупцом не был. Он усмирил свои физиологические порывы и начал усердно вздыхать. Потом заговорил.
Он работает в студии уже четыре года под бессменным руководством Романа Кошкина и под прикрытием "респектабилизировавшегося" криминального типа Максевича. На криминального типа он клал с прибором, - работать тот не мешал. Художники приходили в студию, уходили, когда им заблагорассудится, некоторые работают уже несколько лет, потому что им нравится. Особой текучки нет, но Роман никогда никого не задерживал. Это не просто студия - это кружок единомышленников. Людей с нетрадиционным взглядом на искусство, но не каких-то там упырей-маньяков или склонных к суициду невротиков. В сущности, здесь нормальные люди…
Перехватив насмешливый взгляд детектива, Венечка стушевался, но мысль не утерял. Конечно, студия занимается и бизнесом, - если не зарабатываешь, то быстро протянешь ноги. Здесь ведутся занятия для талантливой молодежи. Роман в свое время выбил лицензию на соответствующий вид деятельности. Выполняются заказы от частных лиц и организаций. Но люди занимаются только тем, чем хотят, никакого нажима или насилия. А кому не нравится, могут убираться…
Венечка вздрогнул, покосился на дверь. Паранойя уже второй день расцветала махровым цветом. Турецкий тоже вздрогнул, обернулся. В проеме было пусто.
- Ты кого-то увидел?
- Ерунда, - пробормотал Венечка, - женщина какая-то.
Женщина - это не ерунда. Впрочем, с точки зрения Венечки…
- Где ты видишь женщину?
- Стояла… Слушала, о чем мы говорим…
Паранойя паранойей, но стоило быть настороже. Турецкий подошел к проему, высунулся в коридор. Повернулся к Венечке и спросил:
- Это женщина из вашей студии?
- Да какая разница? - поморщился Венечка. - Там темновато, без лица она, но вроде женщина.
"Да кто тут только не ходит", - думал Турецкий, закрывая дверь.
Венечка под стойким давлением продолжал повествовать. О том, что студию собираются закрывать, он не слышал. Но даже если такое случится, лично он не пропадет, выкрутится. Он талантливый, симпатичный, не сгинет в этом бушующем море. Да, он знал, что Роман Кошкин заложил квартиру, но тот уверял, что это временные трудности, все образуется, осталось лишь выполнить несколько денежных заказов.
- Что ты скажешь о Кошкине?
Серая тень улеглась на чело абстракциониста, что несколько озадачило Турецкого. Венечке от вопроса стало не по себе, хотя подобного вопроса он должен был ожидать. Сглотнув, он забормотал о талантливом, почти гениальном старшем товарище, о том, как его любили в коллективе, хотя по характеру Роман был и не подарок к Рождеству, мог вспылить… в общем, был всяким. Такого "гадостного" убийства никто в коллективе не ожидал, люди были потрясены, несколько дней в ошарашенных умах даже циркулировала мысль, что Рому застрелили по ошибке. Ведь у него не было конфликтов "на стороне", за которые убивают…
На этом месте Турецкий попросил остановиться поподробнее, но чувствовалось, что Венечка оперирует общими фразами, не владея темой. Люди пришли в себя, втянулись в работу, студией временно руководит Лапышинский на пару с "мегерой" Ольгой Густавовной, и что будет дальше, знает только ветер.
Турецкий попросил описать личные отношения Венечки и Кошкина. Венечка сделался каким-то прозрачным, возвышенным, судорожно сглатывал, прятал глаза, и у Турецкого возникла мысль, что Венечка собрался что-то преувеличить. Но нет, до такого нахальства не дошло, Венечка со вздохом признал, что, невзирая на то, что у них были удивительно теплые отношения, Кошкин оставался по жизни, к сожалению, натуралом, - фу, какое гадкое слово! - то есть был человеком недалеким…
- Ага, - задумался вслух Турецкий, - в играх геев не замечен.
- Ах, я вас умоляю! - запротестовал Венечка. - Далось вам это слово - "геи"…