Мартин навестил мать вскоре после того, как впервые попал в списки бестселлеров, и показал ей "Пятьдесят лучших книг недели" в "Букселлере": "Алекс Блейк - это я, литературный псевдоним". Он засмеялся, а она вздохнула: "Ох, Мартин", - мол, надо ж быть таким невероятным занудой. Покупая дом в Мёрчистоне, он, возможно, и не был уверен, как сделать так, чтобы просто дом превратился в "домашний очаг", но он точно знал, как делать не нужно.
Кристофер заезжал к Мартину всего один раз, сразу после покупки дома. Встреча вышла неприятная, в основном из-за Шины, настоящей змеи подколодной.
- На хрена тебе такой огромный дом, Мартин? - спросил Кристофер. - Ты ведь живешь один.
- Может, женюсь, заведу детей, - защищаясь, ответил тот, на что Шина тут же гоготнула:
- Это ты-то?
Наверху была маленькая комната с окнами в сад, Мартин наметил ее под кабинет. Ему казалось, что в такой комнате он мог бы написать что-нибудь сильное, с характером, не избитые банальности о Нине Райли, а роман, каждая страница которого была бы пронизана творческой полемикой страсти и разума, - произведение, способное изменить жизнь. Увы, ничего подобного не произошло, более того, стоило ему купить этот дом, как вся жизнь, которую Мартин в нем ощущал, испарилась. Теперь, когда он переступал порог, у него появлялось чувство, что здесь вообще никто никогда не жил, даже он сам. Никаких веселых шалостей. "Веселый" - Мартину всегда нравилось это слово. Если бы у него были дети, он обязательно назвал бы их именами, излучающими веселье, - Санни и Мерри, например. Имя создает человека. Есть что-то особенное в именах, вдохновленных религией: Пейшенс, Грейс, Честити, Фейт. Лучше пусть тебя зовут в честь добродетели, нежели довольствоваться безликим "Мартин". Джексон Броуди - вот хорошее имя. Случившееся не выбило его из колеи ("Когда-то я был полицейским"), тогда как сам Мартин переволновался до тошноты. То было не приятное волнение, не участие в веселых шалостях, но участие в "происшествии".
В университете он одно время встречался с девушкой по имени Шторм (что бы про него ни думали, у него были подружки). Этот опыт - именно опыт, а не отношения - и привел его к убеждению, что люди соответствуют своим именам. Если сравнивать, то "Мартин" звучало довольно вяло, а вот "Алекс Блейк" - определенно источало энергию. Издатели сочли настоящие имя и фамилию Мартина недостаточно "пробивными". Псевдоним Алекс Блейк выбрали после долгих дискуссий, к которым Мартина особенно не допускали. "Твердое, серьезное имя, - заявила редактор, - для баланса". Для баланса чего с чем, она не уточнила.
Он случайно пнул портплед Пола Брэдли и вместо ожидаемой мягкости одежды почувствовал внутри что-то твердое и неподатливое. Интересно, что носит с собой человек, сохраняющий завидную выдержку даже после удара по голове? Откуда он взялся? Куда ехал? Пол Брэдли не производил впечатления фестивального туриста, у него в городе явно были дела поважнее.
Мартин посмотрел на запястье и вспомнил, что утром так и не нашел свои часы. Он подозревал, что их "одолжил" Ричард Моут. Он все время что-нибудь одалживал, явно считая, что если гостишь в доме, значит, можешь смело распоряжаться всеми вещами хозяина. Гость то и дело прибирал к рукам Мартиновы книги, рубашки, айпод ("Ну и дерьмо ты слушаешь, Мартин"). Он даже нашел запасные ключи от машины и, похоже, решил, что может пользоваться ею когда вздумается.
Часы были "Ролекс", модель "Яхт-мастер", - Мартин купил их, чтобы отметить издание своей первой книги. От такого мотовства у него разыгрались угрызения совести, и он счел своим долгом пожертвовать аналогичную сумму на благотворительность, дабы усмирить совесть. Фонд помощи нуждающимся в протезах поставлял искусственные конечности жертвам противопехотных мин. Где-то на невообразимо далеких задворках цивилизации за эти деньги можно было купить сотню рук и ног. Конечно, если бы он не купил "Ролекс", то смог бы купить две сотни рук и ног, поэтому, вместо того чтобы рассосаться, его вина удвоилась. По сравнению с домом в Мёрчистоне часы - просто дешевка. На стоимость дома он, пожалуй, мог бы снабдить искусственными конечностями всех инвалидов в мире. Часы он продолжал носить, несмотря на то что они ежедневно напоминали ему о том происшествии в России. В этом было его наказание - не забывать никогда.
Скорее всего, Ричард Моут уже отыграл свое шоу и засел в каком-нибудь баре, чтобы пить и общаться с народом - налаживать связи. В этот вечер Би-би-си записывало специальный выпуск - выступления сразу нескольких комиков. Собственное шоу Ричарда начиналось в десять. "Комедия всегда происходит ночью", - объяснил он Мартину, и тому это утверждение показалось довольно забавным, о чем он Ричарду и сказал. "Ага", - лаконично и очень по-лондонски отозвался Ричард. Он был эстрадным юмористом, но отнюдь не весельчаком и за две недели знакомства ни разу не рассмешил Мартина, во всяком случае умышленно. Возможно, он берег себя для десятичасового шоу. Дни его славы пришлись на восьмидесятые, благодарное время для политических острот. После того как Тэтчер попросили вон, звезда Ричарда Моута покатилась к закату, хотя так и не закатилась достаточно далеко, чтобы он мог устроить себе торжественное возвращение. Моут держался на плаву за счет "альтернативных" викторин, ток-шоу и даже кое-каких (плохо сыгранных) ролей в театре.
В общем, Мартин решил, что уж лучше читать старые, засиженные микробами журналы в больнице и ждать новостей о незнакомце, чем социализироваться в каком-нибудь баре на пару с Ричардом Моутом.
Ричард был другом друга одного знакомого. Он возник пару месяцев назад, сообщил, что "дает шоу на "Фриндже"", и спросил, не сдаст ли Мартин ему комнату. Мартин молча проклял всю цепочку друзей за то, что раздают его номер телефона кому попало. Ему всегда было трудно сказать "нет". Несколько лет назад Мартин отчаянно пытался закончить книгу, но его постоянно отвлекали посетители - вереница туристов из Порлока (так он о них думал), и он завел привычку держать в прихожей плащ и пустой дипломат, чтобы, как только прозвенит звонок, набросить плащ, подхватить дипломат и сказать: "Простите, как раз собирался выходить".
Он тогда только переехал в Эдинбург из Озерного края и пытался завести новые знакомства, начать с чистого листа насыщенную общением жизнь, мечтая, что сказанное за глаза: "Это старый пердун Кэннинг" - превратится в: "Мартин Кэннинг, приятно познакомиться. Я? О, я писатель. Детективы пишу. Последний называется "Горский танец". Стал бестселлером, да. Где черпаю идеи? Ах, даже не знаю, у меня всегда было живое воображение, желание творить. Знаете, как это бывает". Но в действительности вместо общения его жизнь насытилась всевозможными типами, с которыми он не желал иметь ничего общего, и ему потребовалось несколько месяцев (в особо трудных случаях - лет), чтобы от них отвязаться. Похоже, ни у одного из этих нежеланных знакомцев не было занятия лучше, чем навещать Мартина в любое время дня и ночи. Один из них - по имени Брайан Лигат - отличался особенным постоянством.
Брайан был неудачником лет сорока, в анамнезе - неопубликованная рукопись и горькая обида на всех литературных агентов Британии, ни один из которых так и не разглядел в нем гения. Мартин видел несколько писем, сочиненных Брайаном в ответ на многочисленные отказы. Они содержали фразы типа "Тупая, тупая, тупая, заносчивая английская стерва" и "Я знаю, где ты живешь, жопа безграмотная" и пугали Мартина своим безумием. Брайан показывал ему свою рукопись, "величайший шедевр" под названием "Водитель последнего автобуса". "Гм, - вежливо буркнул Мартин, возвращая текст Брайану, - весьма необычно. Писать ты умеешь, вне всяких сомнений". И это была правда, писать Брайан действительно умел - мог взять ручку с бирюзовыми чернилами и заполнить страницу крупным, петлявым почерком, хаотично разбросав глаголы по предложениям, в которых каждый знак препинания кричал о сумасшествии автора. Но Брайан знал, где живет Мартин, так что лучше было поостеречься.
В тот день, услышав звонок, Мартин накинул плащ, подхватил дипломат и рывком открыл дверь. На пороге стоял Брайан, с надеждой во взоре переминаясь с ноги на ногу.
- Брайан! - приветствовал он гостя с деланной веселостью. - Какой сюрприз. Извини, но я как раз собрался выходить.
- Куда идешь?
- Опаздываю на поезд.
- Я провожу тебя на вокзал, - бодро предложил Брайан.
- Да не стоит.
- Мне не трудно.
Так они вместе отправились в Ньюкасл, сев в половине двенадцатого на поезд до Лондона. В Ньюкасле Мартин выбрал в центре первое попавшееся офисное здание и со словами: "Ну, я пошел" - нырнул в лифт. Он оказался на восьмом этаже в офисе торговцев таймшерами, где с облегчением побеседовал о покупке роскошной виллы во Флориде, "в непосредственной близости от поля для гольфа и других мест отдыха". Уходя, он взял неподписанные бумаги с собой, "чтобы просмотреть на досуге", и выбросил их в ближайшую урну. Разумеется, Брайан ждал его в фойе. "Как прошло?" - радушно поинтересовался он, увидев Мартина. Они вместе вернулись в Эдинбург пятичасовым поездом, и как-то так получилось, что на вокзале Уэверли Брайан уселся с ним в такси. Мартин думал, что бы сказать, но на ум не шло ничего, кроме "Свали из моей жизни навсегда, больной придурок", и, когда он расплачивался за такси, Брайан был уже на полпути к его порогу со словами: "Я поставлю чайник? Хотел обсудить с тобой свой роман. Подумываю переписать его в настоящем времени".
Годом позже Брайан Лигат разбился насмерть в Солсберийских скалах. Прыгнул он вниз или упал (или его столкнули), осталось невыясненным. Услышав о гибели Брайана, Мартин почувствовал в равной мере облегчение и вину. Нужно было бы как-то помочь этому увязшему в иллюзиях типу, но Мартин выдавливал из себя только: "Ты потрясающе используешь просторечия".
Поэтому, оказавшись перед фактом, он не смог отказать Ричарду Моуту. На вопрос: "Так сколько мне это будет стоить?" - Мартин тут же возразил: "Даже не думайте, я ничего с вас не возьму". В подарок Ричард вручил ему DVD со своим последним турне, через несколько дней купил бутылку вина, большую часть которой выпил сам, а в качестве помощи по дому один раз загрузил посудомоечную машину, попытавшись превратить эту рутинную задачу в комический скетч. Когда Ричард вышел из кухни, Мартину пришлось уложить всю посуду заново. Еще он пожарил себе дорогой стейк, забрызгав всю плиту жиром. Остальное время гость питался в ресторанах.
Два дня назад, в день премьеры (которой Мартину удалось избежать), Ричард пригласил его на карри с "народом", приехавшим на шоу из Лондона. Мартин предложил пойти в "Калпну" на площади Святого Патрика, потому что был вегетарианцем ("В общем, не ем то, у чего есть лицо"), но в итоге они оказались в отчаянно плотоядном месте, которое порекомендовал Ричарду "народ" из Лондона. Когда принесли счет, Мартин неожиданно для себя настоял на том, чтобы заплатить за всех. "Спасибо огромное, Мартин, - поблагодарил один из лондонцев, - хотя, вообще-то, я мог списать это на представительские расходы".
- У вас здесь не курят, да? - поинтересовался Ричард через десять минут после приезда, и Мартину пришлось выбирать между личиной гостеприимного хозяина и желанием обнаружить свою ненависть ко всему, связанному с сигаретами.
- Ну… - протянул он, и Ричард тут же добавил:
- Разумеется, я буду курить только у себя в комнате. Чтобы не заставлять вас дышать отвратительным канцерогенным дымом.
Но каждое утро, спускаясь в гостиную, Мартин обнаруживал гору окурков на блюдце или тарелке (а один раз и в супнице), позаимствованных из веджвудского сервиза, который Мартин купил, переехав в этот дом.
Возвращался Ричард очень поздно и, спасибо ему, не вылезал из постели до полудня. А потом повисал на телефоне. У него был новый видеофон, которым Мартин вежливо восхитился ("Стильная штука, правда?" - согласился Ричард), хотя про себя подумал, что аппарат чудной и довольно громоздкий - напоминает коммуникатор из "Звездного пути". Для звонка Ричард скачал мелодию из "Робин Гуда", старого сериала пятидесятых годов, - ее глупое металлическое треньканье медленно сводило Мартина с ума. В качестве антидота он скачал в собственный телефон пение птиц и был приятно удивлен тем, насколько естественно оно звучит.
Оглянувшись, Мартин увидел на стене в приемном покое часы: они показывали половину второго. По его ощущениям, было намного больше, день потерял форму, исказился под обрушившимся грузом реальности.
Шоу Ричарда Моута удостоилось язвительной рецензии в "Скотсмене", там сообщалось, помимо прочего, что "юмор Ричарда Моута уже давно трещит по швам от банальностей. Он шьет и порет все тот же материал, что и десять лет назад. Мир ушел вперед, а Ричард Моут отстал". Мартину даже читать это было неловко. Он не мог признаться Ричарду, что видел статью, потому что тогда переживать за ее отвратительный тон пришлось бы им обоим. Он сам успел наесться плохих рецензий и знал, в какой ужас они способны ввергнуть.
- Никогда не читаю рецензии, - угрюмо высказался Ричард после премьеры.
Мартин ему не поверил. Все читают отзывы о своей работе. Уже несколько лет прошло с тех пор, как Ричард "засветился на Фестивале", и какие бы чувства он ни испытывал когда-нибудь к Эдинбургу (в начале карьеры он имел здесь оглушительный успех), они успели выродиться в неприязнь.
- Понимаешь, это отличный город, - заявил он одному из лондонского "народа" на плотоядной оргии в вызывающем клаустрофобию, битком набитом индийском ресторане. - Куда ни глянь - красота, но у него нет либидо. Очевидно, в этом виноват Нокс.
Мартина покоробила фамильярность, с которой Ричард упомянул Нокса. Ему захотелось сказать: "Да, Нокс был угрюмым, скаредным пуританином и ублюдком, но он был нашим угрюмым, скаредным пуританином и ублюдком, а не вашим".
- Именно! - поддакнул другой лондонец.
На нем были узкие очки в массивной черной оправе, и курил он еще больше, чем Ричард. Мартин, носивший очки с восьми лет, предпочитал легкие модели без оправы, стремясь скрыть свой дефект зрения, а не делать его частью имиджа.
- Нет либидо - в точку, Ричард. - Мужчина с очками в черной оправе ткнул сигаретой в воздух, дабы подчеркнуть свое согласие. - Эдинбург - он такой и есть.
Мартину хотелось защитить свой родной город, но он не мог придумать как. Да, правда, либидо у Эдинбурга нет, но кто захотел бы жить в городе, у которого оно есть?
- Барселона! - выкрикнул другой приятель Ричарда через стол (они неслабо надрались и расшумелись), и тип в старомодных, но стильных очках рявкнул в ответ:
- Рио-де-Жанейро!
И они все принялись выкрикивать названия городов ("Марсель! Нью-Йорк!"), пока не добрались до Амстердама и не затеяли спор, собственное у голландской столицы либидо или в ней "просто эксплуатируется, продается и покупается либидо разных людей".
- Секс, капитализм, - вяло вмешался Ричард, - в чем разница?
Мартин ожидал шутки, но напрасно. Он лично считал, что между этими понятиями большая разница, но потом вспомнил, как раздевался перед Ириной в том отвратительном гостиничном номере с видом на Неву и шуршащими вдоль плинтусов тараканами. "Отличная обивка. Для комфорта, а не для скорости" - пошутил он, сжавшись от смущения. "Da?" - отозвалась она и услужливо рассмеялась, очевидно не поняв ни слова. При одном воспоминании об этом он согнулся пополам, будто его ударил под дых невидимый кулак.
- Девочки, - вдруг заявил еще один, - нужно снять девочек.
Остальные поддержали эту идею с пугающим энтузиазмом.
- Стриптиз! - Ричард прыснул, как подросток.
- Прости, Мартин, - сказал другой. - Извини, что мы так выпячиваем свою гетеросексуальность.
- Вы думаете, что я гей? - удивился Мартин.
Все повернулись к нему, словно он впервые сказал что-то интересное.
- В этом нет ничего такого, Мартин, - сказал Ричард. - Все мы геи.
Мартин поспорил бы с этим смехотворным заявлением, но он только что обнаружил, что жует кусок курятины из своего "овощного бирьяни". Он незаметно вытащил мясо изо рта и положил на край тарелки. Хрящеватые останки бедной замученной птицы, которую накачивали гормонами, антибиотиками и водой где-то в далекой стране. Он почти готов был ее оплакать.
- Мартин, все в порядке, - сказал Ричард Моут и похлопал его по спине. - Здесь все свои.
Ричард сообщил, что оставил ему в кассе билет на радиошоу (не спросив, хочет ли он, собственно, туда пойти), но, когда Мартин обратился к безразличной девице за стойкой, та спросила у второй безразличной девицы: "Ты видела пригласительные на имя Ричарда Моута?" Вторая девица состроила гримасу и оглянулась по сторонам, а первая снова уставилась в монитор.
Мартин поймал себя на том, что рассматривает афишу - снимок кривляющегося Ричарда крупным планом. И подпись: "КОМИЧЕСКАЯ ВИАГРА ДЛЯ МОЗГОВ". Мартин подумал, что звучит скорее отталкивающе, нежели завлекательно.
Никаких дальнейших действий от барышень не последовало, и тогда Мартин указал на хлипкую деревянную "голубятню" для корреспонденции на задней стене: под каждой ячейкой была приклеена скотчем бумажка с именем, в ячейке "Ричард Моут" лежал белый конверт. Вторая безразличная девица прочитала имя на конверте. "Мартин Кэннинг?" - подозрительно спросила она и, не дожидаясь подтверждения, протянула ему конверт. Он проверил билеты и нашел на одном из них наспех накарябанное послание: "Твоя машина перед "Макбетом" на Лит-уок, привет, Р.".
- Я могу войти? - спросил он, и первая девица, не отрывая взгляда от монитора, ответила:
- Нет, вы должны встать в очередь.
- Спасибо.
Он так и не удостоился их внимания, точно был невидимкой.
И он встал в очередь. А потом из "хонды" вылез громила с бейсбольной битой.