Майки очнулся, когда они, жутко ругаясь, пинками и тычками пытались заставить его принять сидячее положение.
Невезучий, озлобленный человек.
Он полез в карман - рукой двигали страх и чувство самосохранения - и вытащил бутылку с остатками бренди. Ухватившись за горлышко, ударил по голове одного из молодцев. Бутылка не разбилась.
Совсем не как в кино.
Студент удивленно на него уставился, скорчив гримасу от боли.
- Ты что - чокнутый совсем? - выкрикнул он.
Второй неуверенно мялся за его спиной.
Первый начал злиться:
- Ах ты, мразь! Грязная скотина!
Перепуганный Майки еще раз ударил его бутылкой, потом бросил ее на асфальт, бутылка со звоном разбилась. Парень согнулся пополам, обхватив голову руками. Майки посмотрел на второго - тот повернулся и помчался прочь.
Перевел взгляд на первого: хорошая стрижка, дорогие повседневные шмотки. Самоуверенный тип, который понятия не имеет о том, что такое неудача.
Невезучий, озлобленный человек.
Майки с силой толкнул студента. Тот попятился назад и ударился головой о бетонную стойку скамейки - удар пришелся в то же место, куда Майки попал бутылкой.
Он упал на асфальт, под головой багровой подушкой разлилась кровь. Свет в глазах померк.
Майки побежал.
Его нашли на следующий день: на горлышке бутылки остались отпечатки пальцев.
Приятель погибшего сказал, что кашу заварил Майки. Он, дескать, напал на них, когда они возвращались домой. На протяжении всего следствия он ни разу не отошел от этой версии, а во время суда ее неоднократно повторяли его недешевые адвокаты.
Майки рассказал правду - все как было. Адвокаты, которых ему предоставило государство, не смогли повернуть эту правду в его пользу то ли потому, что их сбили с толку, то ли потому, что они слишком устали от повседневных забот. То ли еще по какой-то причине.
Суд квалифицировал его поступок как убийство и приговорил к пожизненному заключению.
Во время процесса Майки ощущал полную беспомощность, а после суда в нем поселились негодование и ярость.
Потом тюрьма. Не так уж там было и плохо - он ожидал худшего. Режим его вполне устраивал - он, по крайней мере, упорядочил и дисциплинировал его жизнь.
Его устраивало все, кроме бесцветности. Везде все было серым. Тогда-то он и дал себе обещание. Если удастся выйти на свободу, он отправится туда, где повсюду зелено. Где голубое небо. Где его никто не знает.
Вернулся в Ньюкасл. В Скотсвуд - таково было условие освобождения. Он был в отчаянии.
Так получилось, что у полицейского, осуществляющего над ним надзор, оказались знакомые на бирже труда. И Майки стал экскурсоводом по местам съемок фильма "Убрать Картера".
Потом в его жизни появился Кинисайд.
- Я твой добрый гений, - сказал при знакомстве Кинисайд, ставя перед ним пол-литровую кружку горького пива.
Они сидели тогда в этом же пабе. Почти на этом же месте.
- Я не могу одновременно находиться везде. Мне нужны глаза и уши.
Прошло несколько месяцев, но кажется, что это продолжается вечно. Кинисайд прочно обосновался в его жизни. Как злокачественная опухоль, которую невозможно вырезать.
- Почему я? - спросил тогда Майки.
Кинисайд пожал плечами:
- Потому что тебе я могу доверять. Потому что ты это для меня будешь делать.
- Почему вы так решили? - Майки начинал злиться. - С какой стати?
Еще одно движение плечами.
- Потому что, если откажешься, я упеку тебя обратно.
Майки словно получил удар под дых.
- За что? - выдавил он.
На лице Кинисайда появилась улыбка хозяина положения.
- Не волнуйся - что-нибудь придумаю.
У Майки не оставалось выбора.
- Кстати, - добавил Кинисайд, - я попрошу тебя еще кое о чем…
Так у Майки появилась вторая работа. Он ненавидел все, что было с ней связано. Информатором быть противно, но наркотики… он ненавидел наркотики. Ненавидел то, как они действуют на людей. Ненавидел то, как они действовали на него самого. В тюрьме он предпочитал не общаться с теми, кто приторговывал наркотой. Считал их мерзавцами и подонками, наравне с насильниками детей.
И вот на тебе - оказался среди такого же отребья.
Жители его квартала относились к нему по-разному. В зависимости от потребностей его либо привечали, либо не хотели видеть. Обслуживали в этом пабе, но держали на расстоянии. Здесь знали, чем он промышляет и, самое главное, для кого он это делает.
Потому что Кинисайд был хитрой бестией.
Большего подонка среди полицейских он никогда не встречал. Кинисайд знал, против кого нужно идти, а на кого не обращать внимания. На кого надавить, кому дать вздохнуть. Он арестовывал людей, добивался, чтобы в суде их признавали виновными. Но это распространялось только на тех, кого он хотел убрать с дороги.
Никто не осмеливался даже слова против него сказать.
Потому что он служил в полиции и мог любого отправить в тюрьму. На любой срок.
Кинисайд без видимых усилий правил западной частью Ньюкасла - такое ни одному бандиту не снилось. И при этом ни единого цента не отправлял ни в один детский приют.
Поэтому его не уважали. Только боялись.
- Запомни, Майки, - сказал он тогда, - тебе от меня никуда не деться.
Ему наконец удалось скрутить уродливую сигарету. Он попробовал прикурить, но конструкция развалилась в руках.
Невезучий, озлобленный человек.
Внутри поднималась и пузырилась знакомая волна бессильного гнева. Он вдруг вспомнил слова тюремного психолога: не злись на события - только на причины, их вызвавшие. Попытайся докопаться до корня зла и предпринимай соответствующие меры, только действуй с холодной головой.
Он, кажется, начинает понимать. Нечего злиться на сигарету, которая не желает скручиваться. И ухмыляющиеся придурки из тура "Убрать Картера" ни при чем.
Все дело в Кинисайде.
Он докопался. Да, это Кинисайд. А теперь он предпримет соответствующие меры, только действовать будет с холодной головой.
Внутри поднимался гнев.
Он вытащил кисет, повторил попытку свернуть сигарету.
Гнев собирался в кулак. Руки перестали дрожать.
На этот раз сигарета получилась, он прикурил, затянулся.
Гнев - чистый, без примесей.
Кинисайд.
Предпринять соответствующие меры.
Майки выпустил струйку дыма.
Отлично. Все встало на свои места.
Майки стоял у въезда на парковку возле здания полицейского участка и наблюдал.
Ждал. Рука в кармане пальто сжимала рукоятку ножа.
Он не сумел пробраться внутрь: ворота были закрыты, видеокамеры торчали по периметру площадки. Пробираться на территорию стоянки с тыльной стороны тоже слишком рискованно. Нож в кармане уже наказуемое деяние - для него вполне достаточное, чтобы его снова упекли за решетку.
Пришлось довольствоваться дежурством у въезда.
Темнело. Пожалуй, охранник в будке может и заподозрить что-нибудь, если Майки отсюда поскорее не уберется. Он изо всех сил старался делать вид, что кого-то ждет. Что он полицейский стукач.
Что почти соответствовало действительности.
Для пущей убедительности время от времени поглядывал на часы.
И смотрел, кто выходит из здания.
У него не было конкретного плана. Собирался ли он поцарапать его шикарную машину? Или напасть на него самого? Он не знал. Поэтому наблюдал и ждал, надеясь, что план созреет сам по себе.
Все больше народу проходило мимо, не обращая на него никакого внимания. Гражданский персонал полиции. Майки начинал чувствовать себя полным идиотом. Что он собирается сделать? Что он вообще может сделать? Он уже решил плюнуть на все и отправиться домой, когда увидел открывавшего дверь Кинисайда.
Майки в последний раз затянулся, бросил окурок на землю, раздавил ногой. В горле пересохло.
Рука в кармане сжала рукоятку. Сердце колотилось как бешеное. Он не знал, что делать - подойти или продолжать наблюдение. Однако дальнейшие события удержали его от всяких действий.
Кинисайд уверенным шагом вышел из здания. У него, как всегда, был высокомерный вид - высокомерие он надевал как бронежилет, который и пуля не пробьет. Но что-то в нем было еще. Какая-то решимость. Он направился к единственному "ягуару" на площадке.
Не успел он дойти до машины, как из здания выскочила женщина и побежала вслед. Лет двадцать восемь - тридцать, решил про себя Майки, хотя в этом разбирался слабо. Худощавая, темноволосая. Пожалуй, она могла быть привлекательной, если бы попыталась. Но она, судя по всему, не пыталась. Она, наверное, просто существовала. Волосы немытые, неухоженные, мятая и очень дешевая одежда. На лице ни следа косметики. Под глазами темные круги, испуганный взгляд, затравленный вид.
- Алан! - позвала она громко и бросилась наперерез.
Кинисайд вздохнул с усталым раздражением, обернулся на голос.
Майки прислушивался, стараясь понять, о чем они говорят, но до него долетали только обрывки разговора.
- Алан, ты ведь обещал…
- …хватит… Джанин. Все кончено…
- …не знаю… как мне… бросил меня, как…
И жестикуляция.
Джанин на грани истерики умоляет и смотрит на него, как тонущий на спасательную шлюпку, в которой не хватило места.
Кинисайд стоит неподвижно со сложенными на груди руками и не смотрит ей в глаза. Потом говорит что-то решительное, давая понять, что у нее нет шансов, и садится в машину. Джанин пришлось прыгнуть в сторону, чтобы не попасть под колеса. "Ягуар" выскочил из открытых ворот и просвистел по Вест-роуд.
Джанин бежала за машиной по стоянке и даже выскочила на улицу. Она смотрела на удаляющийся "ягуар" сгорбившись, словно с ним исчезала ее последняя надежда.
И не двигалась.
- Простите… - Майки медленно подошел и остановился у нее за спиной.
Она вздрогнула от неожиданности, обернулась. По ее взгляду он сразу понял, какие чувства вызвал. Испуг, отвращение, в лучшем случае - сильную неприязнь.
- Не волнуйтесь, - он умоляюще сложил перед собой руки, - я совсем не… не собираюсь… не хочу вас обидеть…
Ее не убедили его слова, она в страхе попятилась.
- Знаете, - скороговоркой выпалил Майки, - все дело в Кинисайде. Алане Кинисайде.
При одном упоминании этого имени ее настроение тут же изменилось. Она по-прежнему смотрела на него настороженно, но в глазах появилось любопытство.
- При чем тут Кинисайд?
- Я его тоже знаю. Мне показалось, что вы относитесь к нему так же, как я.
- И что? - Она продолжала на него смотреть.
Майки почесал затылок. Вздохнул.
- Я сюда пришел, чтобы… чтобы как-нибудь ему навредить. Не знаю как, но навредить. А потом вышли вы. А потом… - Он не сумел закончить фразу.
- Что же он вам плохого сделал?
- Жизнь мою украл. - В его словах зазвенела злоба.
Джанин понимающе кивнула.
- Послушайте, - Майки чувствовал себя не в своей тарелке, - может быть, нам стоит… это… мы… вдвоем…
Она посмотрела на него так, будто он сделал ей непристойное предложение.
Майки покраснел и замахал руками:
- Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать… поговорить бы нам. Он, похоже, испортил жизнь нам обоим. - Он пожал плечами. - Ну это… типа, беду пополам. Две головы… Что-нибудь придумать… Короче, разобраться с ним.
Джанин молчала и, кажется, что-то решала для себя.
- Ладно, - сказала она через минуту, - только я позвоню друзьям и скажу, где нахожусь.
- Конечно-конечно…
- Чтобы вы знали.
- Что вы! Я совсем не против.
Она посмотрела на часы:
- У меня скоро закончится рабочий день. Подождите меня здесь, и мы зайдем в какой-нибудь паб.
Она вернулась в здание.
Майки посмотрел, как за ней закрывается дверь, и закурил.
Впервые за много месяцев он улыбался.
Кинисайд больше всего любил лето. Но оно прошло. И вот он сидит перед окном и смотрит на осенний дождь.
Он прикрыл глаза. Лето… Вилла на Канарах. Загородный дом в псевдогеоргианском стиле в Уонсбек-Мур в Нортумберленде - любимое место отдыха. Как же он любит проводить здесь летние месяцы! Теплый воздух, насыщенный запахом меда и цветущей лобелии в садах, бледно-розовые с синим закаты. Он приезжает с работы, переодевается, с удовольствием вооружается садовым инструментом - надо подровнять кусты, скосить газонную траву. Потом готовит мясо на барбекю, оснащенном газовой горелкой, потом в патио с женой и детьми ест мясо с пылу с жару, потягивает пиво или австралийское "шардоне".
Они весело болтают, смеются, наслаждаясь обществом друг друга. Он хороший муж. Хороший отец. Помогает детям готовить уроки, хвалит за успехи в школе, отпускает погулять с друзьями.
Он вздохнул. Открыл глаза. Опять эти фантазии - такого на самом деле в его жизни не было. Дом - настоящая прорва, куда постоянно уходит куча денег, ежемесячные выплаты по ипотеке - как ночной кошмар. Обслуживание машины - опять деньги, и немалые, а кредит за прошлый месяц еще не погашен. Из-за дверей кабинета доносятся пронзительные крики близнецов, с которыми уже сейчас трудно совладать. Чужие, дикие существа. Жена с идиотскими запросами, на которые не хватает никаких денег. Какая там вилла на Канарах!
Он шумно выдохнул, надеясь, что вместе с воздухом из легких сумеет выпустить из себя постоянное напряжение, в котором живет. Не получилось. Крепкое горькое пиво тоже не помогало.
Дом должен был служить убежищем, куда бы он мог приезжать и отдыхать душой после работы, где спасался бы от грязи и жестокости, с которой приходится сталкиваться ежедневно. Мерзость, мусор, который приходится выгребать. В этом доме он собирался прятаться от прошлого.
Он снова вздохнул. Что толку! Иллюзии. И спасения нет. Он вспомнил, как на него смотрел Палмер, когда вызвал сегодня после обеда к себе в кабинет.
- Служебное расследование? - переспросил Кинисайд.
- Пока только слухи. Легкая рябь на поверхности, - сказал шеф без улыбки.
- Перед бурей? Да уж, знаю, как это бывает. - Он обвел глазами кабинет. Снова посмотрел на Палмера. - Что я могу сделать?
Палмер изобразил на лице искреннее удивление. Пожал плечами.
- Это не мое дело. Я просто решил, что ты должен быть в курсе.
Внутри шевельнулся страх. Паника.
- Разве вы… не можете ничего сказать? Словечко замолвить? Положить конец слухам? То есть я хочу сказать… вас ведь это тоже зацепит.
Глаза Палмера сделались жесткими и холодными.
- Не понимаю, о чем вы говорите.
Кинисайд смотрел на него, не в силах даже слова вымолвить.
- В феодальной Японии, - сухо произнес Палмер, - опозоренные самураи закалывали себя мечом. - Он откинулся в кресле, поднял палец. - Есть над чем поразмыслить.
Кинисайд был не в состоянии размышлять. Он слышал, как громко бьется его собственное сердце, отдаваясь в ушах.
- Извините, мне нужно идти на встречу, - пробормотал он. - Значит…
На том все и закончилось.
Он держал в руках пустую кружку и не мог вспомнить, когда успел ее выпить. Снова налил пива.
Осень. Все умирает. Переход к зиме - тюрьма, на дверях которой висит огромный замок.
По стеклам лупит дождь. Поганая погода. Ничего не поделаешь - Нортумберленд.
Когда он шел от станции, то чувствовал за спиной взгляды, слышал перешептывания, понимающие кивки. Он старался себя успокоить, списывая это на подозрительность и собственные страхи, но ведь ощущение оставалось.
Кто-то его сдал.
Но кто?
Выйдя из кабинета начальника, он мысленно до головокружения перебирал имена. Кто-то из его команды? Не может быть. Они сами по уши в грязи. Им, как и ему, есть что терять.
Кто же тогда?
Джанин? Нет. Она полностью в его власти. Он любил эту свою власть над людьми.
Нет, эта не посмеет. К тому же она сейчас не в том состоянии.
Кто же тогда? Кто?
Он скользнул взглядом по кабинету. Этот дом - всего лишь тюрьма, куда он заточен, а семья - ухмыляющиеся сокамерники. Он вдруг захотел взять в руки что-нибудь очень тяжелое и пройтись по дому, круша все вокруг. Разнести все вдребезги: домашний кинотеатр, DVD-проигрыватель, систему хай-фай. Коллекцию хрусталя, который собирает жена. Он один имеет право все это уничтожить.
И вырваться на свободу.
Его вдруг прошиб пот, воздуха не хватало. Начался настоящий приступ паники. Он заставил себя успокоиться, взял себя в руки.
Посмотрел на часы. Необходимо ускорить события.
Нечего дергаться и распускать нюни. Проявить терпение. И претворить в жизнь свой план.
Приблизить великий день.
День, который станет его спасением. Настоящим спасением.
Не здесь, в Уонсбек-Мур, и даже не на Канарах.
Он уедет еще дальше, где никогда не бывает зимы, где круглый год лето.
16
На улице стемнело, когда возле дома остановился "сааб" с откидным верхом. Донован вышел первым - он сидел на переднем пассажирском сиденье. За ним вышел Амар, вслух проклиная спортивные машины за непродуманно крошечное пространство сзади. Пета вышла последней и закрыла машину.
Все, хватит подполья.
Они перестают скрываться.
- Эта машинка - предмет моей особой гордости, - сказала она, когда они забирали ее со стоянки.
- Не рискованно ли оставлять ее на стоянке в таком районе, как Байкер?
- Рискует тот, кто осмелится на нее покуситься, - засмеялась Пета.
Они вчетвером разработали план действий. Пета, Амар и Донован возвращаются в квартиру и продолжают наблюдение за домом Отца Джека, давая ему понять, что он под колпаком. Чтобы он засуетился и допустил ошибку.
Мария остается в гостинице и ждет приезда Шарки, одновременно пытаясь дозвониться до Джамала.
Они вошли в непроветриваемый подъезд, пропахший виниловым покрытием на полу, поднялись на свой этаж. Пета открыла дверь ключом. Они вошли внутрь, и Донован закрыл за собой дверь. Пета зажгла свет.
Амар остановился как вкопанный.
Спиной к окну сидел Отец Джек.
- Это кого-нибудь здесь интересует? - Он поднял вверх мини-диск.
От углов отделились четыре фигуры с бейсбольными битами в руках и окружили вошедших. Они приготовились напасть, как цепные псы ожидая только команды своего тучного хозяина.
Аппаратуру уже сломали.
Донован посмотрел на Джека. Толстяк выглядел очень плохо. Он переоделся в другую яркую гавайскую рубаху и еще более свободные светлые холщовые брюки. Очевидно, на рану пришлось наложить очень толстую повязку, потому что брюхо выпирало еще больше. Кожа имела нездоровый вид. Он сильно потел, от него нестерпимо несло. Рука с диском дрожала.
Он был похож на привидение, которое пока не поняло, что оно уже не живой человек.
- Я тут кое-кому позвонил… - Он мотнул головой в сторону дюжих парней. - Они ребята накачанные и очень серьезные, что меня вполне устраивает, а вот вам, уважаемые, придется несладко.
Он снова поднял руку с диском.
- Придется вам ответить за то, что вы… со мной сделали. - Сквозь боль в голосе пробивалась злоба. - Короче, это ваш последний шанс.
Пета, Амар и Донован молча переглянулись.
- Так вы готовы заключить со мной сделку?