Ответить на этот вопрос однозначно было непросто. О том, что я писатель, кроме меня, знал небольшой круг знакомых и родственников, да еще, пожалуй, трое–четве- ро издателей, кому я носил свои романы (их у меня целых четыре). С завидным постоянством эти романы возвращались ко мне обратно, иногда через два–три месяца, иногда через год. Три рукописи вообще затерялись, исчезли, но, естественно, это были копии. Оригиналы хранились на дискетах и в компьютерной памяти. Выход небольшим тиражом "Жизнеописания странников" можно считать приятной случайностью, слегка польстившей моему самолюбию, не более того. Книга представляла собой беллетризованные биографии Леонардо да Винчи, Коперника и Ньютона, объединенные мыслью, что все трое были пришельцами. Смелый человек Сева Парфенов, рискнувший выпустить "Странников" в свет, вскоре после того и разорился. Как–то за дружеским винопитием Сева поделился со мной любопытной догадкой. Оказывается, он считал, что причиной его разорения был не дефолт, не коммерческие просчеты, а тот факт, что он прочитал подряд все мои сочинения. Летом мне стукнет тридцать шесть лет, и в связи со всем вышесказанным я без энтузиазма оглядывался на прожитую жизнь, если к этому еще добавить, что даже те, кто знал, что я писатель, частенько в этом сомневались.
- Допустим, - сказал я с вызовом. - Допустим, писатель. И что из этого следует?
- Зачем же так? - мягко заметил Гарий Наумович. - Вы писатель без всяких "допустим". На мой взгляд, один из лучших. Ваших "Странников" я прочитал за одну ночь. Замечательная вещь.
Я буркнул что–то невразумительное, не веря в его искренность. Давненько не слышал таких комплиментов. В прежние годы меня иной раз похваливала жена, особенно если удавалось слямзить приличный гонорар за какую–нибудь статейку в журнале, но с ней мы развелись три года назад.
- Кстати, Виктор Николаевич, мое предложение может оказаться для вас неплохим финансовым подспорьем. Насколько мне известно, настоящие писатели в наше время не самые богатые люди. Или деньги вас не интересуют?
Тут он, разумеется, попал в точку. Если что–то меня и интересовало по–настоящему, то именно они, родимые. На плаву я держался лишь благодаря тому, что калымил по вечерам на своей старенькой "девятке". И так уже пять лет подряд. Иногда, правда, подворачивалась возможность устроиться на более или менее приличную постоянную работу, но всякий раз я находил причины, чтобы отказаться. Не то чтобы я считал себя гением, который не имеет права растрачивать драгоценное время на ерунду, но что–то все же удерживало. Видно, сказался неудачный опыт, когда я несколько месяцев проработал репортером в "Вестнике демократии", а потом еще с полгода ходил словно вывалянный в дерьме.
- Хорошо, Гарий Наумович, говорите, где и когда?
…Кафе под названием "Орфей" на улице Чкалова я разыскал легко - и удачно припарковался. В вестибюле сообщил (как было велено) метрдотелю, что я к Верещагину; пожилой дядька приветливо заулыбался, несколько раз поклонился и отвел меня в отдельный кабинет, огороженный плетеными ширмами. Как я понял, проходя через зал, это было одно из тех загадочных заведений, где новые русские удовлетворяют свои изысканные кулинарные капризы. Цены в таких местах диковинные, обстановка богатая, всегда с уклоном в интим, обслуживание на европейском уровне. Гарий Наумович уже меня ждал. Это был осанистый мужчина лет за пятьдесят, в добротном дорогом костюме, при галстуке и с приклеенной к пухлому лицу доброжелательной улыбкой. Впоследствии я узнал, что таких улыбок- масок у него было несколько, на разные случаи жизни. Первая, какую я увидел, означала примерно следующее: наконец–то мы встретились, душа моя!
- Прошу, - радушно пригласил он к накрытому столу, после того как мы обменялись рукопожатием. - Перекусим, как говорится, чем Бог послал.
Единственное, что мне в нем сразу не понравилось, это глаза под припухшими, веками - чуть слезящиеся и такие, словно он смотрел на вас сквозь оптический прицел. Взгляд неуловимый, расплывчатый, как у медузы, никак не соответствующий общему выражению лица. Осторожный человек, встретившись с таким взглядом, наверное, приложил бы максимум усилий, чтобы не вступать в контакт с его владельцем, но, во–первых, думать об этом было поздно, а во–вторых, голос разума дремал во мне далеко не первый год.
Стол являл взору полный джентльменский набор: холодные закуски, салаты, икра, чуть позже на горячее подали осетрину на вертеле. Из запивок - водка, белое и красное вино, крюшоны и минералка. Но я сразу предупредил, что не пью за баранкой. Гарий Наумович огорчился, но не слишком. Сам он лихо опрокидывал рюмку за рюмкой, бесстрашно мешая водку с вином.
Однако вскоре все эти мелочи - еда, питье, психологические нюансы - утратили всякое значение, слишком необычным мне показалось то, что я услышал. Речь шла о Леониде Фомиче Оболдуеве, крупном предпринимателе, банкире, спонсоре, защитнике прав неимущих и так далее, то есть об известной, замечательной в своем роде фигуре. Леонид Фомич, ласково прозванный в народе "Боровом", был одним из тех, кто сказочно обогатился при царе Борисе, когда растаскивали страну по сусекам, а теперь, вместе с сотней–другой себе подобных везунчиков, тайно управлял бывшей империей.
Суть предложения, переданного Гарием Наумовичем от лица магната (чему я до конца еще не верил), заключалась в следующем: написать биографию господина Оболдуева, но не просто биографию, а художественное произведение, знаковую книгу, нечто подобное "Исповеди…" Боба Ельцина или "Запискам о галльской войне" Юлия Цезаря. Сей замысел был якобы продиктован отнюдь не самолюбием Оболдуева, о нет, он являлся важным социально–общественным деянием. Мотив такой: молодежи необходимы примеры для подражания, иначе она вся целиком скатится в бездну цинизма и апатии. Коммунисты, как к ним ни относись, это прекрасно понимали, и, начиная с Павки Корчагина, поставили производство идеологизированных кумиров на конвейер, не жалея на это денег и средств. Пусть это были не живые персонажи, тряпичные куклы, но они были, как есть и сегодня в любой цивилизованной стране, задумывающейся о своем будущем. Взять ту же Америку, пожалуйста - Рэмбо, Рокки, Терминатор, Фредди Крюгер - и еще с десяток привлекательных, полноценных образов, на которых можно воспитывать в подрастающем поколении чувство патриотизма.
- Уверяю вас, Виктор Николаевич, - Верещагин глубокомысленно наморщил лоб, - босс относится к этой затее очень серьезно. Можно сказать, душевно ею увлечен.
Слегка ошеломленный, я только и нашелся, что спросить:
- Но почему он выбрал именно меня? Разве мало литературных живчиков, которые уже набили себе руку? Да их пруд пруди.
- По моей рекомендации, Виктор, по моей рекомендации. Полагаю, вы еще меня поблагодарите.
- А если не справлюсь?
Расплывчатый взгляд толстяка на мгновение сфокусировался на моей переносице.
- Об этом не стоит говорить. Справитесь.
- Пожалуй, разумнее отказаться. Вряд ли я достоин того, чтобы…
- Не откажетесь, Виктор Николаевич. - Он алчно нацелился вилкой на ломоть бледно–розовой семги. - Вы же не враг себе, верно? Торопить никто не будет. Полгода, год - сколько понадобится. Естественно, какое–то время уйдет на адаптацию. Войдете в семью. У вас будут помощники. Все что угодно. Возможно, Леонид Фомич сочтет нужным посвятить вас в свой бизнес… Условия такие: пять тысяч долларов ежемесячно и сто тысяч гонорар по окончании работы.
- Сколько?
- Сумма не окончательная. - Соблазнитель улыбался, точно шулер, скинувший из рукава козырного туза. Я почувствовал, что бледнею. Гонорар в сто тысяч долларов не
умещался в сознании. Я даже не спросил себя, зачем мне такие деньжищи? Куда их спрячешь? Как пропьешь? Впоследствии не раз вспоминал эту минуту, роковым образом изменившую мою жизнь.
- Конечно, это большие деньги, но…
- Никаких "но", Виктор Николаевич, никаких "но". Удача, как красивая женщина, не любит, когда ею пренебрегают. И мстит порой жестоко. - Он обтер замасленные толстые губы салфеткой с алой эмблемой "Орфея", достал из кармана мобильник и, глядя мне в глаза, но как бы и в разные стороны, набрал какой–то номер. В ту же секунду на его лице возникла улыбка, обозначавшая: ваше высочество, я здесь!
- Леонид Фомич, извините, что беспокою… Да, все как уговорено, писатель со мной… Разумеется, счастлив, еще не совсем пришел в себя… Конечно, конечно… Через полчаса будем у вас… Нет, никаких сомнений… Слушаюсь, Леонид Фомич.
Окончив разговор, взглянул на меня победно, но, как мне почудилось, с оттенком сочувствия.
- Что ж, Виктор Николаевич, теперь все зависит только от вас.
Трудно описать первое впечатление от знакомства с знаменитым магнатом, вершителем судеб. Человек будущего. Добрый дядюшка, примеривающийся, как ловчее разрезать именинный пирог. Внешность: ушастый, блеклые глаза навыкате, словно после нервического припадка, взъерошенный, с корявым туловищем, затянутым в костюм стоимостью, наверное, не меньше двух–трех тысяч баксов. Благообразный, основательный, расчетливый в каждом жесте, улыбке, слове. Аудиенция заняла не больше пяти минут. Разговор происходил в кабинете. Из обстановки поразили меня не столько роскошная офисная мебель и телевизор во всю стену (нагляделись в магазинах и в кино, нагляделись, слава демократии!), сколько картины на стенах, принадлежащие, без сомнения, гениальному художнику–параноику - все в багряно–лилово–синих кричащих тонах и все с кровью, - где рука, где голова с выколотыми глазами, а где и сизые кишки, вываленные на синюю травку. При беседе присутствовал юрист Верещагин, прямо с порога ставший ниже ростом на голову. На его щеках цвела новая смиренная улыбка: хочешь дать оплеуху, хозяин, пожалуйста, я готов.
- Некоторые так называемые писатели, - мягко объяснил магнат, - пребывают в убеждении, что только их род занятий связан с вдохновением, с парением духа и прочее такое. Надеюсь, вы не принадлежите к их числу?
- Нет, - сказал я.
- Бизнес, уверяю вас, требует не меньшего таланта и творческих усилий… Кстати, я с вашими сочинениями не знаком, полагаюсь на мнение Гарика. Хочу предупредить: от своих сотрудников я требую полной отдачи. Так что придется попотеть. Я человек занятой, не всегда распоряжаюсь своим временем, как того хотелось бы, поэтому вы, Виктор, должны быть постоянно на расстоянии вытянутой руки, если я понятно выражаюсь… Какой сегодня день?
- Пятница, - ответили мы с Гарием Наумовичем.
- Правильно. Значит, завтра в половине десятого жду у себя на даче. Гарик объяснит, где это. С ним же будете решать все бытовые вопросы. Если… - Он не договорил - зазвонил один из телефонов на столе, позолоченный, с перламутровой трубкой. Оболдуев некоторое время слушал молча, хмурясь, потом недовольно буркнул: - Хорошо, подготовьте документацию, сейчас буду.
Обернулся к Гарию Наумовичу:
- Поедешь со мной, придется кое–кому прочистить мозги.
У меня спросил:
- Тебя как зовут, напомни, писатель?.
Я сказал: Виктор Николаевич. Магнат протянул руку.
- Правильно. Значит, Витя, до завтра. Постарайся не опаздывать. Не люблю.
ГЛАВА 3
У ДРУГА В РЕДАКЦИИ
Не долго думая я поехал к Владику Синцову, в "Вечерние новости". Мы вместе учились на журфаке, когда–то дружили, делили хлеб–соль. До сей поры поддерживали приятельство и иногда оказывали друг другу мелкие услуги. Нас связывала ностальгия по беззаботным студенческим временам и кое–что еще, о чем сказать нельзя, чему не учат в школах… Владик не одобрял мое затянувшееся писательство, не приносившее ни доходов, ни славы. Сам он сделал приличную карьеру в журналистике и сейчас процветал, входя в совет соучредителей крупного информационного агентства. Кроме того, заделался политологом и даже вел еженедельную (правда, ночную) колонку на кабельном канале. Приглашал и меня пару раз и за каждое выступление платил двести долларов, из рук в руки, минуя всякую бухгалтерию. Он был хорошим парнем, не жадным, веселым, всегда готовым посочувствовать чужой беде. Конечно, поварившись несколько лет в адовом котле, да еще соприкасаясь с политическим бомондом, Владик волей–неволей перенял характерные черты интеллектуальной деградации, но в этом было больше актерства, чем истинной сути. К примеру, мог некстати зайтись ужасным, визгливым смехом, как Починок, либо изрекал сентенции с грозным рыком, подражая удалившемуся на покой Борису, но внутри - уж я‑то точно знал - по–прежнему оставался добрым, задумчивым человеком, с которым мы когда–то проводили целые ночи в блаженных беседах за бутылкой портвешка.
Я приехал к нему, чтобы получить информацию.
И я ее получил. Услышав, о какой акуле идет речь, Владик увел меня из своего кабинетика, напоминавшего небольшой склад макулатуры, в нижний буфет, где подавали наисвежайшие бутерброды, прекрасный кофе с пенкой и бочковое немецкое пиво. Я пожалел, что за баранкой, а то бы тоже заправился кружечкой–другой. Мы устроились в уголке, но разговор то и дело прерывался, Владика окликали знакомые, и по тому, как с ним здоровались и как он отвечал, можно было легко догадаться, кто и какое занимает положение в здешней иерархии. Я рассказал, что Боров предложил мне работу, но какую, не уточнил, и как Владик ни допытывался, все равно темнил, неизвестно почему. Только намекнул, что работенка клевая, высокооплачиваемая и перспективная.
- В чем перспектива? - поймал меня на слове Владик.
- С допуском в святая святых. Завтра поеду к нему на дачу.
- В Барвиху?!
- Нет, в Звенигород.
- Иди ты?! - Владик поперхнулся пивом. - Там же у него все домочадцы. Можно сказать, семейное логово.
- Да, так и есть. - Я скромно потупился.
- Хорошо, и что ты хочешь от меня узнать?
- Кто он такой? Насколько опасно с ним связываться?
Владик кивнул. Задумчиво пережевывал бутерброд с икрой, прихлебывая темное пиво из высокой кружки. У меня аж слюнки потекли. Кофе и пиво - неравный брак.
- Тут еще нюанс, - добавил я. - Его сиятельство желают, чтоб я познакомился с нашим бизнесом.
- Теперь все?
- Нет. Они желают, чтобы я с их дочкой Лизонькой занимался грамматикой. Видно, неграмотная она.
После этих слов Владик осушил полный бокал водки. Я давно не видел, чтобы он так делал. Он был активным сторонником культурного пития. В отличие от меня. Мне где нальют, я и рад. Похоже, сильное впечатление произвели мои новости.
- Ты ее видел?
- Кого?
- Лизу.
- Где я мог ее видеть? А что она? Особенная?
Владик сделался предельно серьезным.
- Вот что я скажу, старина, ты даже отдаленно не представляешь, куда лезешь. И никто не представляет. Это, милый мой, дела тьмы.
Я решил, что Владик по давней традиции меня разыгрывает, но что–то в его тоне настораживало. Да и глаза подернулись ледком, как у покойника.
- Не темни, Влад. Я ведь не пиво приехал пить.
…Открылись диковинные вещи. К примеру, всем было известно, что люди из окружения господина Оболдуева имели обыкновение исчезать бесследно. Так, минувшей осенью канул в воду коммерческий директор одной из его многочисленных фирм, некто господин Загоруйко, известный на Москве как Жора Попрыгунчик. Не раз они с Оболдуевым вместе появлялись на телеэкране, где обычно философствовали о благе для матушки-России капиталистического уклада. Писали, что господин Загоруйко отмыл для хозяина через офшоры несколько миллиардов, в частности из тех, которые МВФ давал в долг. Пропал Загоруйко без всякого скандала, просто промелькнула информация, что уехал, дескать, стажироваться в Штаты, как все они уезжают периодически, включая членов правительства, - и с концами.
То же самое с последней подружкой Оболдуева Зинкой Ключницей, точнее Зинаидой Петровной Потешки- ной, примадонной Большого театра. Ключница в "Мазепе" - это роль, которую купил для нее Оболдуев, * отсюда и прозвище. Зачем прелестную девицу потянуло на оперную сцену - трудно сказать. До того, как вскружить голову Оболдуеву, Зинуля была звездой стрипварь- ете на Арбате - худо ли! Но - потянуло. Амбиция - мать прогресса. Может, сказалось то, что Оболдуев запретил ей оголяться на людях в варьете. Он все делал солидно. Купил Ключнице трехкомнатную квартиру на Садовом, провел в Думу, где она возглавила подкомитет по культуре и туризму. Она действительно была женщиной достойных качеств, хотя полностью так и не избавилась от повадок стриптизерши. Выказывалось это в мелочах, искушенному глазу, впрочем, заметных. То у Зины, вроде случайно, спадала бретелька платьица от Диора, то некстати вываливалась наружу грудь. Но все это лишь придавало пикантности ее публичным выступлениям. Естественно, телевизионщики в ней души не чаяли и приглашали практически на все шоу, включая такие серьезные, как "Под столом". Ее любимым коньком было раннее половое воспитание подрастающего поколения. Самым упертым домостроевцам она в два счета, ссылаясь на западных авторитетов, могла доказать, что все комплексы, заключенные в человеке и преждевременно сводящие его в могилу, имеют в своей основе всего лишь две причины: либо раннее изнасилование, либо пренебрежение к занятиям мастурбацией.
Зина Ключница, цвет и гордость всех московских тусовок, исчезла так же внезапно, как и Загоруйко, но в отличие от него, уехавшего якобы на стажировку, про нее пустили слух, что она отправилась рожать в Англию (чтобы сразу получить двойное гражданство), да так и рожает там третий год.
Эти двое - из крупняков, мелочовку и считать не пересчитаешь. То есть таких, как мы с Владиком. Немного я был ошарашен этими сведениями. Оболдуев - и фамилия какая–то зловещая, вызывающая смутные книжные ассоциации с врагом рода человеческого.
- И что ты об этом думаешь? - спросил я. г Владик после долгого говорения раскраснелся, а от водки слегка забалдел. Тут к нам за столик некстати подсела длинноногая девица с зелеными волосами, как ведьма, но при других обстоятельствах я бы не отказался с ней поближе познакомиться.
- Влад, - сказала ведьма. - Ты сволочь.
- Я знаю, - грустно признался Владик, у которого всегда были сложные отношения с ведьмами. - А почему я сволочь, Нателлочка?
- Ты обещал!
- Что обещал? У тебя же вроде Ванька Прошкин в кавалерах.
- Дурак, я не про это. Ты обещал поставить фельетон в субботний номер, а сейчас мне сказали, что его вообще вдвое сократили и перенесли на вторник.
- Кто сказал?
- Не придуривайся, Влад. Со мной такие штучки не проходят. Хочешь, чтобы все про тебя узнали?
Владик испугался.
- Нет, не хочу… Девочка моя, но ведь это очень взрывной материал. Если его поставить в субботу, он спалит весь номер. Люди устали от потрясений. У тебя там труп плачет в канализации. Причем детский. Какой же это фельетон?
Девица посмотрела на меня, почесала коленку.
- Вы тоже журналист?
- Нет, - сказал я. - Я у Влада на содержании. Вроде приемного сына.
- Это так, - подтвердил мой друг. - Кстати, я вас не познакомил. Если будет желание, Нателла, он все сделает, чего попросишь. Витькой его зовут. У него связи на самом верху.
- Юмористы, мать вашу, - почему–то выругалась зеленоволосая - и умчалась. Я повторил вопрос, но Владик не понял. То есть сперва не понял, водка в нем играла, решил, что я его редакционной шлюшкой заинтересовался, и это было странно. Многое было странно в нашем разговоре, а это - особенно.