Со своей обычной прямотой Клаус собирался открыть правду. Шла ли речь о романе, как полагали его родители? Сомневаюсь. Об эссе, как продолжении памфлета против фанатизма, о статье, разоблачающей тайну? Форма не имеет значения. Хентц, скандальный автор, будет говорить. Я признателен независимому человеку, которого так любил за его независимость. Он вел такое же расследование, как и в те времена, когда отправлял свои хроники с края света. Дело сделано, Клаус будет атаковать. Совесть превыше всего!
Увы, Поль Мессин, унаследовавший империю деда, разрушил замыслы Клауса. Интересуясь прошлым Марселя Мессина, Клаус расспрашивал о Сопротивлении Пьера-Эжена Гено, а когда старик заболел и лег в больницу, писатель пришел к нему домой и выудил у его жены драгоценные документы.
Обнаружил ли Клаус в бумагах Гено свидетельство о том, что тот обвинял Мессина? Было ли в этих бумагах хоть что-то, порочащее издателя? Разумеется, да, а если нет, то как объяснить ярость умирающего, который потребовал, чтобы жена сожгла фотографии, бумаги и все остальное?
Гено поступил как преданный друг, спасая добрую память об издателе. Прежде всего исчезли доказательства вины Марселя Мессина. Потом Гено сообщил внуку, что очень любопытный человек тревожит покойников. В таком случае внук должен был узнать от Гено о подлости, совершенной его дедом, и уничтожить все, что указывало на связь Симона с Марселем.
Мне не составляло никакого труда представить, какая паника охватит молодого Мессина. Любопытный человек, о котором говорил Гено, сомнительный тип. Ему доверять не стоит. Что знал Хентц? Что приготовил? Он же выяснил, что Поль Мессин приезжал на болота Ла Бриера. На обратной стороне фотографии были слова Клауса: "Писать - значит лгать", и они подтверждали худшие опасения.
Хентц обо всем расскажет, и произойдет катастрофа. Когда он это сделает? Издатель, наблюдая за автором, стал злейшим его врагом. Тайно Поль готовил ответный удар. Если надо, он пойдет на преступление, чтобы заткнуть рот философу. Сопоставив все факты, мы приходим к мысли о преднамеренном убийстве.
Воспоминания о застолье Мессина три дня назад, когда Клаус блистал среди приглашенных, вызвали у меня тошноту. Он был в прекрасной форме и обсуждал глобальные проблемы века, пренебрегая издателем. Играя с огнем, Клаус подготовил свое поражение. Теперь я лучше понимаю его способ выражать свои мысли: он говорил горячо и громко с полным презрением к окружающим. Мерзавцы ошибались, считая Клауса злобным бунтовщиком. Его крики имели одну цель: осветить темные лабиринты человечества и выпустить на свободу истину. Смерть Клауса - невосполнимая утрата. Скоро мы будем рыдать о его бесчинствах. Клауса будет не хватать. Мне уже не хватает.
В этот момент я так ненавидел молодого Мессина, что мог бы задушить его. Меня удерживало только воспоминание об обеде в пятницу, когда я сам стал косвенным виновником безумного поступка издателя. Простое совпадение? Рассказывая, я не подозревал, что сам провоцирую убийство Клауса. Движимый желанием заинтриговать, я породил трагедию. Моя вымышленная история сделала меня соучастником преступления. Самое же абсурдное, что мной не написано ни строчки, а сюжет подсказан мне Клаусом.
С другой стороны, я не забыл, что именно Клаус направил меня по следу. Самым неожиданным, возможно, был способ, которым он подсказал Мессину мотив для убийства. "По какой причине, - спрашивал Клаус, - убьют философа?" Ничего такого, чтобы напугать Мессина и заставить действовать.
Что скрывала провокация Клауса? Что он хотел найти, побуждая меня к поискам темного прошлого Мессина, обнаруженного им? Сейчас я спрашиваю себя, не хотел ли Клаус разделить со мной тайну, не зная, что с ней делать? Полагал ли он, что, узнав, я буду молчать. У меня не было времени подумать над этим. За столом зашевелились, стулья задвигались, что означало прибытие Поля Мессина. Задумавшись, я поднялся с опозданием, хотя он направлялся прямо ко мне. Даже ответить на его приветствие было бы непростительно, но я сделал хуже: пожал ему руку.
Издатель прошел на свое место, но не сел, а призвал к тишине. У него есть для нас, сказал он, весьма важное сообщение. Прежде всего он благодарил нас за то, что мы все собрались. Это дорогого стоит, хотя и противоречит тому, что говорил Клаус о людях мыслящих и творческих. Разозлившись, я заерзал на стуле и сделал вид, что встаю. Мессин заметил это. Быстрым жестом он попросил меня подождать, так как еще не закончил. Возможно, вы не поверите, но я подчинился.
Приняв благожелательный вид, Поль рассказал, почему приехал так поздно. Он прибыл сюда, чтобы утешить нас и покончить с тайной, окружающей смерть Хентца.
Я услышал, что убийца Клауса Хентца арестован сегодня днем. Преступник во всем сознался. Известен мотив. У следователей нет никаких сомнений. Для них дело закрыто. Спасибо полиции за оперативность. Дорогие друзья, порадуемся этой новости. Смерть Клауса не останется безнаказанной. Могу добавить, что нам разрешено подготовить информацию об этом. Благодарю за внимание.
Сказав это, он сел.
Гости пришли в возбуждение. Перье и Семье хотели сразу же позвонить.
Рыжий гигант Селериус встал во весь рост и, воздев к небу огромные ручищи, заорал, что задушит убийцу. Гай-ар распустил узел черного галстука. Блаош плакал горючими слезами. Ребекка делала то же самое. Толстая накидка Петра Славского сползла на пол, и его взволнованная жена пыталась поднять ее. Форткаст и его серый двойник - представитель акционеров издательств Мессина - воображали себя зрителями.
Совершенно опустошенный, я наблюдал за Мессиной, который с удовольствием оглядывал своих гостей. Наконец он посмотрел на меня. Увидев мой отсутствующий взгляд, он приподнял бровь, вскинул голову и спросил:
- Что с вами, Матиас? - Моя решимость исчезла. Уже готовая отповедь застряла у меня в глотке. Атаковать? Во имя чего? Сказать издателю, что он лжет? К сомнениям, одолевавшим меня минуту назад, добавилось спокойное сообщение издателя, изменившее мои прежние намерения. Убийца Клауса задержан. Мне остается лишь прижимать к груди книгу Мессина. - Что-то не так, Матиас? Эта новость не порадовала вас?
Мессин настаивал. Он торжествовал. Я должен ответить, произнести фразу, подобную холодному душу.
- Меня беспокоит, что за столь короткий срок достигнуты такие результаты, - сказал я. - Как быстро закончили следствие…
- Как в детективных романах! - иронически отозвался Мессин. Он торжествовал.
- Не спешите, - тихо проговорил я. - В рассказе о хорошем полицейском называют имя преступника и мотив. Поведайте нам, Мессин, кто убил Клауса и почему? - Я повысил голос, хотя гости и так замерли, стараясь ничего не пропустить.
- Правда, кто убил Хентца?
Неподражаемая Семье пришла мне на помощь и тут же получила прощение за все свои проказы. Мессин снова призвал к тишине. Он уверенно достал из кармана желтый листок, развернул, надел очки, долго расшифровывал написанное и, сняв очки, посмотрел на меня:
- Речь идет о некоем Сетоне. Аксель Сетон. Это дело рук неуравновешенного человека.
- Но почему он убил Клауса? - грянул великан Селериус, перегнувшись через стол.
- Судя по его заявлению, из-за написанного Клаусом памфлета о фанатизме. Клаус боролся со всеми формами экстремизма, включая и религии. Убийца - член секты правого толка. Он уверяет, что никакого давления на него не оказывали. Он сам решил убить Клауса. На всякий случай допросили его гуру. - Мессин вздохнул. - Хентц стал жертвой свободомыслия и нежелания идти на уступки. Он погиб от пули фанатика.
- Я так и знала! - возликовала Семье и схватила свой мобильный, чтобы связаться с редакцией. Кусая ногти на левой руке, притоптывая ногами, она требовала редактора, который работал над номером "Чтения", посвященного Хентцу. Если повезет, Семье успеет вставить в текст последнюю информацию. - Я так и знала… - Она была крайне раздосадована, услышав, что он уже сдан в печать.
Знать - вот в чем разница между мной и журналисткой. А я, я больше ничего не знал.
10
Меня бросает в дрожь при воспоминании об обеде у Сциллы, так оно живо и выпукло. Прежде чем воскресить его в памяти, я постарался успокоиться. Прошло три дня. Снова пятница. Ничего не случилось. Мало-помалу моя надежда отомстить за Клауса улетучивается. Я признаю свое бессилие и поражение. В этой последней главе мне остается лишь описать, что произошло, доверить мою историю тому, кто найдет ее, и попросить его сделать то, что мне не удалось.
От той или того, кто читает меня, я требую самого пристального внимания. Вам, кто взял спрятанную на полке Сциллы рукопись, я объясню свой поступок. Не бросайте ее, пока не прочтете до конца, хотя бы из любопытства. Случаю было угодно, чтобы вы заинтересовались книгами Сциллы. Как и я, вы подняли глаза, подошли и взяли рукопись, лежащую в обложке песочного Цвета. Вспомните, точно так же и я нашел книгу Марселя Мессина. Возможно, слово или знак указали вам на узкую щель, которая ведет ко мне, и вот мы уже связаны одной и той же историей.
Я заплатил за свой поступок. Я унаследовал тайну, измучившую меня. Я попытался вытащить на свет то, что спрятал другой. Как видно, я проиграл. Из последних сил я протягиваю вам руку. Отныне действовать будете вы. Хотите? Прежде, чем вы решитесь и рукопись станет вашей, позвольте мне досказать конец истории.
Потрясенный выступлением Поля Мессина, я не мог выговорить ни слова. Убийца оказался экстремистом. Смерть Клауса Хентца стала следствием его памфлета. Никакой связи с запоздалой исповедью старого издателя не существует. Прижимая его книгу к груди, я пытался осознать услышанное. Увы, ни тело, ни мысли не подчинялись мне. Я тупо уставился на тарелку с раками, при воспоминании о которой меня до сих пор тошнит. Пока я рассматривал это блюдо, Калин Семье терзала телефон, стараясь убедить своего директора включить дополнения в сданный в набор номер "Чтения".
Другие не отставали от нее, комментируя сообщение, которое только что опровергло мою гипотезу. Все забыли о смерти Клауса. Новой темой разговора стал фанатизм. Примеры, приводимые собравшимися, доказывали, что во все века жизнь проповедника идей подвергалась опасности. Опыт Славского подтверждал это. В 1918 году его чуть не расстреляли за то, что он выступил в защиту "Огня" Барбюса, в 1939 году Славский отказался носить униформу; в 1960-м - встал в ряды алжирских пацифистов. Славский очнулся, Славский оживился. Молодая жена пожирала его глазами. За столом восхищались ясностью ума больного старика. Ни о Клаусе, ни о том, зачем собрались, уже не вспоминали. Даже имей я мужество напомнить об этом, у меня ничего не получилось бы. Едва слышный голос Славского заворожил всех. Его слушали молча.
Подняв голову, я встретился взглядом с Ребеккой. Она волновалась. Я подмигнул ей. Ребекка сделала вывод, что со мной все в порядке. Она внимательно слушала Петра Славского. Весь XX век прошел торжественным маршем. Посыпались анекдоты.
Я посмотрел на другой конец стола, где сидел успокоившийся Поль Мессин. Издатель ни в чем не виноват, он не убивал. Если только он не задумал убийство и не подстроил ловушку. Но нет, его вялое лицо не вязалось с образом преступника. Поль Мессин ничего не выгадывал от смерти Клауса. Чем дольше продолжался обед, тем слабее становились мои аргументы. Виновность наследника я считал все менее и менее вероятной.
В струйках пара горячих блюд обозначилась убогая правда. Смерть Клауса - такая же история, как и история Мессина. Они шли параллельно и не могли пересечься даже в конце. Клауса убили по другой причине, и обнаруженная им тайна, которую он передал мне, не имела к этому никакого отношения.
После продолжительного разговора с редакцией вернулся Перье и подтвердил самые худшие предположения. Бесцеремонно прервав монолог Славского, он сообщил, что получил дополнительную информацию. Его умоляли рассказать. Перье кусал губы, поглядывая на Калин Семье, свою конкурентку. Все настаивали, и он уступил.
Сказанное Полем Мессином подтвердилось. Сетон точно был убийцей. Гипотеза о том, что убийство совершено по приказанию гуру секты, изучается. Сетон заговорил. Последняя надежда найти преступную связь между Клаусом и Мессином улетучилась. Полоумный Аксель Сетон взял вину на себя. Письмо, адресованное СМИ, издательству Мессина и полиции, содержало сведения, что дело связано с верхушкой секты, которая находится под чьим-то высоким покровительством. Это был акт сумасшедшего, уничтожившего ненавистный ему символ свободомыслия. Хентц мертв, хотя многие не хотят в это верить.
Собравшиеся обменялись смущенными взглядами. Только Мессин сдерживал улыбку. Смерть Клауса стала для него счастливым случаем. Такой конец устраивал Мессина. Его цинизм взбесил меня. Поль Мессин не убивал, но на что бы он решился, не сделай этого фанатик? Да, Мессин не преступник, но ничто не мешало ему задумать убийство.
В эту напряженную минуту, когда все представлялось возможным, ко мне обратилась Ребекка:
- Матиас? Это тебе… - Я понял смысл ее слов, посмотрев вокруг. Перед каждым поставили кусок сладко-соленого торта, и каждый из нас, кроме меня, держал в руке листок бумаги с кратким выступлением. - Матиас! Тебе слово.
Выступление? Я ничего такого не приготовил, потому что собирался разоблачать Поля Мессина. Я задаю вопрос, вам, читатель: следовало ли мне сообщить о фактах, найденных Клаусом? Я не знал, такова ли была его воля. Он проторил мне путь, расставил все указатели, открыл мне глаза. Клаус сделал все это для того, чтобы открыть тайну, но он не обнародовал ее. А я, что должен делать я? Клаус ушел, не оставив мне инструкций.
- Матиас?
Ребекка обратилась ко мне тихо, как к больному. Я пробормотал три бессмысленные фразы и умолк. Петр Славский искоса взглянул на меня, не веря, что пустые слова, сказанные с шокирующим безразличием, произнес самый близкий друг Клауса.
Мы встали из-за стола. Близился час похорон. Этот страшный понедельник приготовил еще одно испытание: предстояло встретиться с матерью, убитой горем. Ребекка была права. На лице мадам Хентц запечатлелись следы ее страданий. Лоб, щеки, губы были испещрены глубокими морщинами, похожими на шрамы. У этой женщины не осталось для воспоминаний ни вещей, ни фотографий. Она утратила их в 1943 году.
Ребекка представила нас друг другу. Мадам Хентц немного оживилась, узнав, кто я, и обняла меня. Ее воспаленные глаза были сухими. Она прижалась ко мне, и я ощутил ее сиротство. Лицо ее приняло детское выражение. Ежонок пришел умирать на порог своего дома. Свернувшись в клубок, закрыв глаза, он дрожал уже Два дня, отказываясь от молока. И я знал, что он умрет, как только перестанет дрожать. Мадам Хентц уткнулась лицом в мою куртку. Так долго сдерживать слезы я не мог.
Наконец она отстранилась. Ее муж ласково коснулся моей щеки. У него были голубые глаза и пронзительный, как у Клауса, взгляд. Он взял меня за руку, и я занял место в процессии рядом с ним. Мы двигались по большой аллее кладбища. Стараясь приноровиться к его шагу, я представлял себе, что иду с Клаусом. Господин Хентц не выдержал только раз. Об этом инциденте потом много говорилось в прессе.
Несмотря на точные указания Ребекки, вся аллея была заставлена венками. Один из них не походил на другие. Среди черных только этот был белым. Сначала на нем остановился один взгляд, затем другой, а вскоре уже все стали расталкивать друг друга локтями и шушукаться. Скандал разразился из-за Селериуса, скульптора.
Увидев венок, он швырнул его на землю и начал топтать. Однако все успели прочесть слова на ленте: "Покойся в дерьме, в котором ты столько копался". Господин Хентц, зарыдав, закрыл рукой глаза жены. Я поиска взглядом Поля Мессина, мы переглянулись. В полной тишине он покачал головой, что означало "нет". Он не несет ответственности за это. А за все остальное?
Это было единственное объяснение, которое я получил от него. С тех пор мы избегали друг друга. В суете и толчее, сопровождавшей безумный спектакль похорон Клауса, Мессин не участвовал. Я еще долго оставался с родителями Клауса. Потом Ребекка проводила их до Версаля. Она пригласила меня поехать вместе с ними, но я отказался. Ребекка настаивала. Как объяснить ей, что я больше ничего не хочу знать о тайнах Клауса?
В течение трех дней жизнь постепенно входила в свое русло. Во вторник я писал продолжение романа. Ночью закончил десятую главу. В среду готовился к передаче Уисклоса. Ребекка не оставляла меня. Она сделала заметки о каждом приглашенном авторе, а после обеда, подбадривая, отвезла меня на своей машине на телевидение, где и представила Уисклосу. Передача прошла успешно. Вначале Уисклос обратился ко мне. Смерть Клауса стала главной темой. Я был его близким другом. Уисклос требовал подробностей, воспоминаний, анекдотов.
Я стал биографом, адвокатом Хентца, и эта роль, казалось, очень подошла мне. О моей книге Уисклос говорил мало, но Ребекка считала передачу успешной. В передачах такого рода важно только создать имидж, а я производил впечатление человека правдивого. Поэтому мою книгу раскупят независимо от того, что я написал. Меня прочтут благодаря Клаусу и тому, что я сказал о нем.
Конечно, я не заикался ни о тайне Клауса, ни о Мессинах, ни о терзающих меня сомнениях. О многом еще надо рассказать: пансион, смелость Клауса, его бунт против установленного порядка, скандал с журналом, его эскапады, молчание, его путешествия. Воспоминания набегали волнами и широко растекались в священной тишине оцепеневшей площадки. В заключение Уисклос заявил перед камерой, что жизнь Клауса следовало бы описать в романе, и посоветовал мне сделать это. Я обещал подумать. Уисклос так и не спросил меня о моем будущем романе, хотя Ребекка столько говорила ему о нем. Он, должно быть, забыл. После передачи всем приглашенным предложили шампанское. Собравшиеся поздравляли меня.
В четверг я пожинал плоды участия в передаче Уисклоса. Ребекка оказалась права. Книготорговцы обрывали телефоны издательства Мессина. Моя книга раскручивалась. Тысячу экземпляров можно будет продать за один день, не говоря уж о шести месяцах. Ребекка названивала мне весь день, передавая добрые вести. Звонил и Лефур.
- Прекрасная презентация. Славная будет работа. Но скажи, нельзя ли использовать сюжет, о котором ты говорил? Смерть интеллектуала - это ли не повод написать о жизни Клауса? Никто не сделает этого лучше тебя. Ты должен воплотить свои идеи. Но не будем говорить об этом, пиши тайно. Чем больше загадок, тем больше шума вызовет книга. Ты сделаешь нам прекрасный подарок, написав о том, кто же такой был Клаус.
Не успел он повесить трубку, как позвонил Гайар. Мы должны пообедать вместе, чтобы обсудить проект. Я отклонил предложение.
- Может, позже, когда вы закончите роман, о котором говорили у Сциллы?
Я промолчал. Он холодно попрощался и повесил трубку.
Пришла очередь господина Хентца. Он видел меня по телевизору. Ребекка предупредила его. Он благодарил меня за то, что узнал много нового о Клаусе. "Наш сын был скрытен, и вы, конечно, знали его лучше, чем мы". Я не посмел возразить ему. В тот же вечер объявилась Мари, красотка "газированного Перье". Она меня тоже видела.