Олег Ольховик, конечно же, слышал. За свою бурную, хотя и не такую уж долгую жизнь ему довелось иметь дело со всякими людьми. Когда-то, в другой жизни, он закончил высшую инженерную мореходку в Одессе. Ходил какое-то время в загранку, даже успел жениться. Но энергичная натура вывела его на другую дорожку: он стал прифарцовывать, заниматься нелегальным ввозом валюты, что в серьезные 80-е очень строго наказывалось, и в конце концов попался на ней. На первый раз его предупредили, списали на какое-то время на берег - все-таки существовало еще морское братство, да и многие его сослуживцы были не без греха, а потом приписали уже к другому судну, на этот раз рангом пониже. То ли коллектив подобрался соответствующий, то ли сказалась обида за проведенный на суше год, но спустя всего полтора года его вновь изобличили в противозаконных действиях сотрудники соответствующих органов, и на этот раз он отбыл на берег уже без права когда-либо ступать на борт корабля. Так закончилась его недолгая и невеселая морская карьера. Ко всем личным неприятностям, он пристрастился на своем последнем судне к бутылке. Жене вскоре надоели его беспробудные пьянки (благо, детей они завести не успели), и в одно прекрасное утро Олег проснулся в пустой квартире: супруга забрала все, что только смогла, оставив ему лишь опустошенный ею гарнитур-стенку и кровать, на которой он отсыпался после очередного запоя. Мебель Олег постепенно пропил и, возможно, расстался бы и с квартирой, но однажды повстречал старого приятеля по мореходке, который незадолго до их встречи распрощался с флотом и перебрался в Москву. Времена наступали иные, и заработать на приличную жизнь можно было другим путем, а не болтаться по году в море.
Квартиру Олег продал, а на вырученные деньги привел себя в порядок и уехал в столицу, где однокашник пообещал хорошую и денежную работу. Тот, правда, выдвинул одно условие: не пить. Олег собрал в кулак все остатки своей воли и "завязал". В Москве ему помогли купить недорогую квартиру в "хрущевке" - на более приличную денег не хватало. Работа оказалась непыльная: следить за порядком в начавших плодиться, как насекомые, торговых точках, другими словами, помогать осуществлять контроль. У Олега данные на это имелись: приемами восточных единоборств он овладел еще в мореходке. За ним закрепилось прозвище Моряк. Случались стычки и дипломатичные разборки с желающими отхватить лакомый кусок. Через год безупречной службы его порекомендовали - все тот же приятель - в водители и по совместительству в охранники к уважаемому и довольно известному человеку - Виктору Анатольевичу Реутову, занявшему совсем недавно какой-то видный пост в российском Спорткомитете. Реутов оказался мужиком что надо, без заскоков и претензий. Соки из Олега не пил и давал отдыхать. А то, что тот вскоре забрался в постель к его жене - женушка в первую очередь и была виновата: искусила, а перед такой мадам мудрено было устоять. Тем более что в последнее время Олег довольствовался услугами девочек по вызову. С Ольгой же он почувствовал себя на ранг выше, ощутил собственную значимость, пусть пока и не распространяющуюся дальше ее постели…
И вот теперь она задала странный, но понятный ему вопрос.
"Зачем тебе?" - насторожившись, спросил он ее, уже почти догадавшись, каким будет ответ.
"Можно подумать, ты не понимаешь!" - Ольга глубоко затянулась и выпустила длинную струю дыма.
"Это будет стоить больших денег".
"Деньги роли не играют. Главное, чтобы работа была выполнена качественно. Так ты можешь сделать это для меня?"
"Попробовать, конечно, можно…"
"Олежа, милый… - Она затушила в пепельнице сигарету, забралась на него. - Ну попытайся! Так, чтоб получилось. А я тебя отдельно отблагодарю".
Ей трудно было отказать. Она завела его мгновенно. Олег застонал, потянулся к ней, пытаясь перекинуть на спину. Но Ольга зашептала в самое ухо, щекоча и доводя до еще большего возбуждения:
"Лежи, я все сделаю сама… Так ты берешься?"
"Ну я… не знаю. Время нужно…"
Она задвигала тазом, постепенно наращивая темп и напор своей просьбы:
"Времени у нас нет… Они же уезжают скоро…"
"Уезжают…" - задыхаясь, подтвердил он.
Ольга припала к его лицу, укусила за нижнюю губу:
"Найдешь человечка, Олежа?! Пообещай мне!"
"Найду…" - выдохнул он, потому что сейчас Готов был исполнить любую ее прихоть. Даже самую безумную.
5
…Римма посмотрела в окно. Там пышно и радостно расцветал куст сирени.
- Да, я догадываюсь, что Ольга едва ли, скажем так, сочувствовала мне.
- О, не то слово! - словно чему-то обрадовался Ольховик.
Она обернулась к нему с удивлением.
- Не то слово, - повторил он и выругался. - Эта… эта женщина… Умелая, в общем, она женщина.
Он как-то сник. И явно что-то недоговаривал. Не хотел этой темы? Боялся? Стеснялся?
В подсознании Риммы промелькнули какие-то образы, но они были пока слишком зыбки и неустойчивы, а потому не могли дать старт ее мыслительному воображению.
- Я догадывалась, что Ольга меня… скажем так, оценила по достоинству. - Римма тонко улыбнулась.
Ольховик непонятно молчал. Потом вдруг сказал хрипло:
- В пятнадцать тысяч долларов. - И испытующе уставился на нее протрезвевшими вдруг глазами.
- Как любопытно… - холодно откликнулась Римма.
- Еще бы!.. - Олег поставил локти на колени и уперся подбородком в ладони. - Еще бы! А хочешь, будет еще любопытнее?
Она сумела изобразить весьма правдоподобную улыбку:
- г Ты же знаешь, я не особо любопытна. Да и Ольга - не тот человек, чье мнение будет мне интересно. Хотя… пятнадцать тысяч… в каком смысле?
- В наличном, - угрюмо сказал Олег и снова закурил. - В Швейцарии такие… случаи стоят намного дороже.
- Такие случаи?.. - Ее воображение уже включилось, но полного понимания еще не было. - Какие?
- Ну да, именно т… такие. Несчастные. - Ольховик то ли забывал стряхивать пепел, то ли просто пренебрегал этим. Он все-таки уже порядочно опьянел. Налил еще. - Тем более, Женевское озеро, курорт-интер… интернешнл… - Он мотнул головой и стал говорить жестче, злее: - Эта б… барышня… она плакалась у меня в кроватке, что ты ее достала, блин, конкретно. Ну, совсем, блин, достала! Семья страдает, бизнес горит…
Римма неожиданно рассмеялась. Смех, конечно, был нервный, но это был смех. Он слегка растерялся, потом нахмурился. Римма подумала, что не стоит его злить. Это может быть опасно.
И тогда она с продуманной грустинкой улыбнулась.
- Так, значит, - произнесла с коротким вздохом, - на Женевском озере был не случай… Так?
- Так. И не несчастный, а почти счастливый, - глухо отозвался он.
Она посмотрела на него сквозь ресницы. Иногда ей казалось, будто он не пьян, а лишь притворяется. Спросила тихо:
- Это сделал ты?
Это получилось у нее с детским изумлением. Оно осталось, наверное, от той девочки. Еще тогда. Еще там.
- Я? - переспросил Олег и икнул.
Он затянулся погасшей сигаретой и медленно положил окурок в блюдце. Потом медленно поднял, чиркнул спичкой, закурил. Выпустил дым, тоже медленно.
- Это сделал не я, - сказал, наконец, прокашлявшись. - Я это… Я был посредником… Говорю тебе, как есть. Оль… эта стерва, она хотела, чтобы я нашел специального такого типа. Профессионала. Специалиста по несчастным случаям. На воде. Ну там, с аквалангом, с сук… то есть со скутером… все такое. Она же у нас, блин, артистка! Любит искусство!.. - Ольховик грохнул кулаком по буфету. Подпрыгнули стаканчики. - Она хотела, чтоб все красиво было. А не просто тяп-ляп, за хвост - и на помойку.
Она как-то сказала, что ты стоишь этого, мол, типа тебя надо убрать красиво и это… как его… а, драматически, вот!
Римма неподвижно смотрела в стену, но видела стремительно приближающийся берег, ах да, драматически приближающийся, стало быть, берег - и камни, камни, камни…
А потом…
- А что было дальше?
Она не узнала свой голос.
- Дальше?.. - Он взглянул на нее так, будто его удивил этот вопрос. Уронил сигарету и не поднял. - Гм, дальше… Дальше было то, что… было то, что было… Притерлась к мужу… меня на…
Да он попросту уже набрался запредельно, поняла вдруг она. Пора уходить… Она вздохнула и посмотрела на Ольховика, прощаясь. Тот дернулся, словно почувствовал это. Или нечто другое, неосознаваемое.
- Этот… этот хрен, который это сделал, - произнес он, едва ворочая языком, - он что-то с управлением нах… нахимичил. И катер пошел, пошел, пошел… Ну, а я че? Я ниче… Эта сука затеяла все из-за ревности. Ну, там, семью сохранить, мужа… бизнес…
Она поднялась. Терпеть оправдания Олега (или того, что от него осталось) было и вовсе ужасно. Но все же она осталась благодарной ему. Его рассказ, черт возьми, был очень и очень интересен. И полезен…
В дверь грубо постучали. Римма неодобрительно покосилась в сумрак прихожей. Кого-то несет нелегкая, наверно, собутыльники… Ну что же, полбутылки как раз и осталось. Ольховик шевельнулся на стуле и все же поднялся со второй попытки.
- Прощай, - все-таки сказала она ему.
Он что-то пробормотал в ответ: не то "извини", не то "заходи". Желания отомстить ему у нее не было. Оно не возникло, ни когда он рассказал ее о своей роли в драме на Женевском озере, ни тем более теперь, когда она уходила в свой нынешний мир, а он оставался в запущенной квартире один на один с… совестью? О, едва ли.
Она вышла на площадку и с брезгливой торопливостью толкнула за собой дверь; мимолетно различила на лестнице чью-то фигуру и стала спускаться в подъезд. Ей не хотелось, чтобы Олег провожал ее. Впрочем, он уже говорил о чем-то с соседом или собутыльником, потом грохнула дверь… Римма вышла из грязного подъезда с огромным облегчением. Старух на скамейке не было, и это она сочла добрым знаком. Она решила поехать в метро, а до станции метро пройтись пешком. Это должно привести в покой и порядок мысли и чувства. Она медленно шагала по аллее и не замечала ни заинтересованных мужских взглядов, ни завистливых и осуждающих женских.
А к Олегу тем временем пожаловал Васька Бурлачонок, "бизнес-партнер", как называл его насмешливо Олег: Бурлачонок помогал ему "толкать" остатки мебели…
6
В зале становилось душновато. На столе горели толстые свечи; их было много, и они стояли в массивных бронзовых подсвечниках, в канделябрах. Римма ненавидела это слово. И свечи эти тоже не нравились ей, хотя в тех ассоциациях, которые они у нее порождали, не было никакой их вины. Они походили на фаллосы. Такие, вероятно, ставили и античные греки у своих лож, когда занимались утолением желудочного и сексуального голода, по обычаям своим, одновременно. Такие же свечи торчали тогда у Шерстяка на даче. В тот день, точнее, ночь, когда было изгажено ее тело и, может быть, кое-что еще. Большее… И такие вот свечи, своего рода фаллические символы, были тогдашними свидетелями ее жестокого унижения. Или даже соучастниками. Она усмехнулась. Свечи здесь, конечно, совершенно ни при чем…
Произнесли очередной тост. Она не слышала его, как и вообще не слушала практически ничего из того, о чем здесь говорили все эти случайные люди, люди-эпизоды, люди - бабочки-однодневки в ее ЖИЗНИ.
Ее интересовал лишь один из присутствующих здесь человек. Влиятельный народный депутат и думский делец, сопредседатель одной из депутатских фракций, многих, собственно, интересовал, и нужно было тщательно и аккуратно продумать, как завладеть его полным вниманием.
Некоторая козырная карта у нее есть - в форме визитной карты корреспондента женевской газеты "Альт-Синема-Ревью" Мартины Бланк, которую оперативно "отполиграфил" Юра Шаповалов.
Шерстяк де узнал ее - все-таки прошло девять лет. А мало ли молоденьких девчонок он поимел за эти годы? Поди, и сам не помнит…
Римма вежливо отправила восвояси немного перебравшего богемного вида юношу с длинными волосами и стала наблюдать за теми, кто вьется близ дорогостоящего шерстякового корыта.
Шумная компания разделилась на три части. В глубокой оконной нише около столика со свечами толпились киношники, в честь которых, собственно, и дан настоящий фуршет. Римма заметила среди них две относительно популярные фигуры. Тут же им славословили восторженные критики. Второй по количеству присутствующих (но первой по значимости) была как раз компания собравшихся вокруг Шерстяка, послужившего, как поняла Римма, спонсором киношного проекта. Здесь просто пили и ели. Иногда, впрочем, рассказывали анекдоты. Сам Шерстяк славно кушал, оглашал не очень оригинальные фразы и тосты и при этом изобильно жестикулировал, в основном ложкой, потому что иные условности вместе с приборами застольного этикета были отброшены давно и бесповоротно. А вот козлобородый референт Шерстяка внимательно блюл обстановку и время от времени что-то нашептывал своему хозяину. Пару раз Римма замечала нацеленные на нее взгляды. Она решила, что можно попробовать сперва действовать через этого козлобороденького.
Однако нужда в посредниках отпала. Через полчаса, когда она светски беседовала ни о чем с престарелой дамой с жемчужным ожерельем вокруг высохшей шеи, к ней подошел Алексей Романович Шерстяк собственной персоной. Она наблюдала за ним боковым зрением. Внешне Шерстяк изменился не в лучшую сторону. Он окончательно лишился волос, располнел и обрюзг. Видимо, не щадил живота своего в делах государственной важности - фуршетах, презентациях, торжественных приемах…
Когда он подошел, Римма оставила коктейль и слегка развернулась к нему. Чуть улыбнулась.
- Мадемуазель… - прогудел Шерстяк с полупоклоном, намереваясь сказать еще что-то.
Она поднялась и представилась так, как было отмечено в ее "липовой" визитке. А также в блокноте охранника, регистрировавшего прибывших на фуршет.
Шерстяк взял ее за руку и слегка потряс, стараясь при этом выглядеть серьезным и достойным господином. В некотором смысле у него это получилось. Во всяком случае, никто, кроме Риммы, не улыбался, но ее улыбка рассматривалась окружающими - а несколько человек уже было тут как тут - как маска вежливости. Козлобородый стрельнул в нее быстрыми глазками и что-то проворковал на ушко Шерстяку. Не глядя на него, Шерстяк значительно кивнул.
Римма решила не затягивать дело и коротко рассказала ему, "о чем хотели бы узнать читатели нашей газеты". Шерстяк кивнул еще более значимо и принялся выражать свои мысли о современном авторском кино. Это давалось ему нелегко, потому что особенных мыслей у него не было, и чем отличается авторское кино от какого-либо еще, он попросту не знал. Вдобавок было выпито много коктейлей "дайкири" (его любил не то Хемингуэй, не то Хо Ши Мин, - Шерстяку об этом говорил помощник, и он хоть и не запомнил, кто именно, решил тоже любить этот уважаемый большими людьми напиток) и съедено немало вкусной и здоровой пищи. Правда, в количестве отнюдь не здоровом и не полезном.
А еще отвлекала Шерстяка - точнее, увлекала и завлекала - тонкая высокая шея этой дамочки, у-ух, отменной дамочки, судя по всему… Народный избранник уже видел их вдвоем, себя и ее, на даче. Нет, втроем, еще Нюрку можно прихватить… Он продолжал плести что-то очень общее о современном кино - он мог произнести любую речь на автопилоте, - и ему всегда почтительно внимали. И сейчас внимали. И, главное, эта, как ее… Женева внимала. Или Женевьева? Не важно… Улыбается она хорошо…
Ах да, Марта! Язык Шерстяка при малом участии его сознания делал свое дело.
Римма тоже задавала Шерстяку вопросы бездумно. Она ждала, когда этот человечек утомится собственным словоблудием и можно будет спросить его кое о чем более существенном. А что потом?.. Она пока не знала. Но у нее было предощущение некоей судьбоносности, что ли, своих действий. Чувство, что все происходит именно так, как и должно происходить. Она глянула на часы.
Шерстяк глотнул из фужера и несвязно пообещал ей сенсационный рассказ о том, куда украдены (он так и сказал) несколько "серьезных и правдивых исторических кинолент", но об этом - он взял ее под руку и, покосившись на остальных, отвел чуть в сторонку, - об этом он расскажет в келейной обстановке. Если журналистку из Женевы это интересует. Интересует?
- О, я, я! - горячо проговорила она.
- Но!.. - Шерстяк с намеком приумолк и оглянулся на компанию из-под вылезших бровей. - О том, что об этом сказал я, - ни-ни!
Она клятвенно приложила ладонь к груди и кивнула с видом абсолютного понимания и согласия. И обворожительно улыбнулась.
"Европа, - оценивая эту улыбку, подумал Шерстяк. - Куда там нашим дояркам…" Еще он подумал, что наживка проглочена по самое некуда. И обменялся с референтом лишь им двоим понятными взглядами.
7
Дачу Шерстяка она сперва не узнала. Нынче ее окружал могучий бетонный забор, правда, с занятной претензией на арочность-барочность, да и деревья в саду заметно выросли за прошедшие годы.
Машина прошла через автоматические железные ворота и въехала прямиком в гараж. Вторые ворота, походившие скорее даже на шлюз, и здесь были, конечно, автоматические.
Из лимузина они вышли внутри гаража-ангара, и Щерстяк широким жестом пригласил ее к ступенькам, своего рода внутреннему крыльцу. Пол - это в гараже-то! - был выложен мрамором. Само собой, мраморными были перила и балясины лестницы всего лишь в четыре ступеньки. Римма подумала, что так называемых "новых русских" не зря таскают по анекдотам и карикатурам. И что об этом путешествии и вправду стоило бы написать неплохой материал для "Альт-Синема-Ревью". Кстати, вот будет забавно, если окажется, что такая газетка действительно существует…
- Мы, значит, уже дома, - шумно вздохнул Шерстяк, поднявшись вслед за Риммой к дверям холла, которые за мгновение до этого услужливо распахнул дородный охранник. Она улыбнулась Шерстяку. Но в душе у нее возникла тревога. Ее обеспокоил взгляд охранника. Очень вежливый и абсолютно бесстрастный.
Впрочем, успокоила себя она, едва ли народный депутат Государственной Думы Российской Федерации осмелится всерьез приставать к иностранной подданной, тем более к представителю зарубежных масс-медиа. К тому же о ее визите многим стало известно в Доме художника, да и Шопик, если не дай бог что, тревогу поднимет. На него она рассчитывала больше всего.
Она опять подумала о том, что делать дальше. Ранее, в мире своего воображения, подобные, не раз возникавшие, сцены давались ей легко. Чаще всего представлялось, например, что в нее влюбится телохранитель Шерстяка (без взаимности, разумеется) и передаст ей видеокассету, где его босс снят во множестве очень и очень скабрезных ракурсов. Это были далекие от реальности фантазии, конечно. Тем более если у Шерстяка вся охрана состоит из таких "бондов", как только что увиденный…
Тем временем они пришли в зал, где их встретила радостная немолодая женщина в белоснежном кружевном переднике и чепце. Служительница.
- Моника, - представилась она неожиданным образом.