Часть третья
Райские кущи
1
За делами летели дни, недели, месяцы…
Годовщину со дня смерти деда мы отмечали в узком семейном кругу.
За столом, накрытым Зоей Павловной очень торжественно, сидели Валерий Викторович с Русланой, Андрей Викторович с Анной Семеновной, Виолетта со своим мужем Тиграном, а также наш адвокат Борис Игоревич Айземан и наш бухгалтер Семен. Тут же находился и Никита со своей беременной женой Оксаной и тестем Евгением Николаевичем.
Глядя на Оксану и ее отца, странно было сознавать, что видишь дочь и отца. Она была довольно высокой девушкой, скорее склонной к худобе, а Евгений Николаевич – маленьким толстяком, похожим на Карлсона, который живет на крыше.
А на дворе снова был май, и снова я ощущала себя на пороге каких-то событий.
С даты моего официального вступления в должность хозяйки "Теремка" прошло пять лет. Эти годы дались мне совсем не так легко, как обещал дед. В первое время я была убеждена, что старый Цирулик ошибся во мне, потому что и помощница я была никудышная, и в будущем ничего хорошего обещать не могла. Помню, что при всей своей любви к этому месту, особенному, уникальному, навсегда связанному для меня с Ильей, я не могла его понимать в том смысле, в котором понимал его дед. А именно – знать, как все это работает.
И тогда дед нанял на работу, мне в помощь, трех человек: агронома, адвоката и бухгалтера. По ходу дела к команде присоединился в качестве оппонента и, отчасти, консультанта Никита.
Сейчас наш агроном Геннадий Васильевич Костричкин был за границей, в Германии. Его интересовали какие-то удобрения для овощей, которые выращивались у нас в теплицах. Семен сидел за столом как раз напротив меня, а Айземан – по левую руку от Русланы. И если персона бухгалтера была мне вполне симпатична – то был уютный хитрый толстяк лет тридцати пяти, умевший складывать, вычитать и делить в мозгу невероятные цифры, но совершенно неспособный общаться с живыми людьми, то к адвокату я до сих пор относилась с недоверием.
Айземан был примерно того же возраста, что и Семен, но строен, хорош собой и влюблен в свое отражение. Он писал какие-то эротические эссе, которые собирал в книжечки и публиковал за свой счет. Свои сборники он дарил вместе с визитками, что немного смущало не только невинных девушек, но и людей с завидным сексуальным опытом.
Появившись в нашем поместье впервые, он за пять минут заработал пощечину – от меня и ключ от комнаты – от Русланы. Они и сейчас встречались, причем несколько лет я терпела Бориса Игоревича в семье только ради Русланы. Ее Артурчик в тот год умер от передозировки. Но со временем я поняла, почему дед нанял этого озабоченного типа заниматься всеми нашими юридическими вопросами. В юриспруденции Айземан был уникальнейшим специалистом, дальновидным стратегом и ловким тактиком. Приходилось считаться.
За минувшие пять лет каждого из членов семьи коснулись перемены.
Валерий Викторович разочаровался в футболе, бросил свою команду и полюбил горные лыжи. Теперь дома он бывал только наездами, что Руслану и Айземана чрезвычайно устраивало.
Андрей Викторович, как мы с дедом выяснили три года назад, расстался со своим прежним любовником. С помощью Айземана он выселил парня из квартиры и отобрал все, в том числе и машину. Отец Евстратий не просто расстался с бывшим возлюбленным, он наказал его за предательство, ибо однажды застал неверного в постели с девицей. Кто ж это потерпит?
Анна Степановна не была поставлена в известность обо всех этих событиях. Да и, пожалуй, личная жизнь мужа перестала ее интересовать. Она старела, наслаждаясь беспечным существованием в чужом доме, палец о палец не ударяя ради блага окружающих и не думая о будущем. О ней надо было беспокоиться мне, как бы это меня ни раздражало. Таково было условие деда: заботиться об иждивенцах.
И Виолетта это знала. Поэтому на третий день после смерти деда она появилась в поместье со своим женихом – сыном того самого Артурчика, что был любовью всей жизни нашей Русланы. Меня поставили в известность, что свадьба будет в поместье. И я организовала ей эту свадьбу, с изумлением ощутив что-то вроде чувства удовлетворения. Вот именно это, наверное, и имел в виду дед, когда говорил, что его наследник должен получать удовольствие от управления поместьем, а не тянуть лямку.
Впрочем, за те четыре года, которые я провела рядом с дедом, обучаясь всему, чему могла обучиться, я и сама очень сильно изменилась. Мне стало нравиться работать с людьми, которые были намного старше меня. Был особый кайф в том, чтобы заставить их относиться к себе серьезно. Для этого приходилось учиться мыслить нестандартно, советоваться с дедом, Айземаном, Семеном и даже Никитой, но, когда мне удавалось увлечь своей идеей взрослых дядек в дорогих костюмах, я торжествовала.
И дед хвалил меня, а это было очень приятно.
Долгое время я не могла видеть Никиту. Меня тошнило при одном появлении его невысокой жилистой фигуры, от одного взгляда его черных безумных – в моем понимании, конечно, – глаз. И он держался со мной по-особенному. Ему приходилось мириться с волей деда, и Цирулик-младший ненавидел меня, как темную лошадку, которая увела у него из рук заветный приз. С другой стороны, эта дикая страсть, объектом которой мне выпало стать, уравновесила его ненависть.
Никита долго мотал мне нервы: то привозил мне огромные букеты и просил выйти за него замуж, то преднамеренно вводил в заблуждение, выставляя дурой в глазах тех самых дядек в костюмах. Мы ссорились, и он целовал и выкручивал мне руки.
Наконец дед запретил внуку приезжать в поместье, если он не поклянется раз и навсегда относиться ко мне "как к сестре и другу". Это была собственная формулировка Виктора Ивановича. Никита, услышав это, швырнул свой мобильный об стену, но смирился. С тех пор мы сосуществовали в состоянии хрупкого равновесия, холодной войны и сексуального противостояния, зачастую просто вынужденные становиться по одну сторону баррикады.
Год спустя после моего поселения в этом доме дед вынудил Никиту жениться на Оксане, той самой дочери директора молзавода. Как ни странно, мы с ней даже поладили, наверное, потому, что жену Никиты с самого первого взгляда возненавидела Виолетка. Наше мимолетное знакомство с Оксаной, когда я выступила в роли журналистки, мы не вспоминали. Думаю, она просто забыла о какой-то девушке с диктофоном.
За обедом вспоминали заслуги Виктора Ивановича Цирулика. Солировал Айземан. Он провозгласил три тоста в память покойного главы семейства, поделился своими воспоминаниями о нем, отметил, что новое поколение достойно несет поднятый стариком Цируликом стяг, и не забыл отметить свой личный вклад в наше общее дело. Остальные члены семьи и гости только поддакивали, отдавая должное блюдам на столе.
Когда велеречивый адвокат немного проголодался и взялся за свой суп, Никита сказал:
– Нам нужно кое-кого пригласить на шашлыки, да, Евгений Николаевич?
– Да, – подтвердил его тесть. – Надо серьезно заняться распространением продукции нашего молзавода. Вот хороша же сметанка! – Он поднял ложечку со сметаной на уровень своих глаз и просиял довольной улыбкой. – А универсамы не берут ее у нас!
– Мы позовем директора первого универсама с семьей, – продолжал Никита. – Если он возьмет наше молоко, то и другие это сделают. Нета, тебя устраивает суббота? Ты не смогла бы все подготовить?
– Конечно, – согласилась я. – Где?
У нас был специальный шашлычный двор, но мы сдуру затеяли там ремонт – прямо весной, когда всех вокруг тянет на природу. Ремонт, увы, затянулся.
– Если погода будет хорошая, то устроимся возле поля, где были раскопки. Там в лесополосе есть кострище.
– Как скажешь, Никита.
2
После совместного поминального обеда в мой кабинет, который раньше был кабинетом деда, вошла Оксана. Я всерьез здесь обосновалась, хотя почти полностью сохранила прежний антураж, оставив даже портрет Марии Цирулик. Только вместо кровати деда я поставила кресло-качалку и столик для фруктов. Довольно долго комната сохраняла запахи, присущие Цирулику-старшему, – старости, дорогого парфюма, лекарств и запаха кожи от его папок с документами, но потом он развеялся. Думаю, что в этом кабинете теперь пахло мной: духами, кофе, лошадьми, сигаретами и глянцевой полиграфией, потому что я полюбила листать гламурные журналы.
– Я привезла тебе книгу, которую ты просила. – Оксана протянула мне очень солидное издание в твердой обложке.
– Спасибо, – ответила я, небрежно положив книгу на свой стол. – Садись. Ты как себя чувствуешь?
– Нормально. – Она недоуменно пожала плечами. – Никита увидел эту книгу и взбесился. Хотел ее порвать.
– Не обращай внимания, – посоветовала я. – У него мерзейший характер.
Оксанка покрутилась у зеркала, которое я тоже добавила в обстановку комнаты, достала из кармана помаду и выпятила губки. Мазок кисточкой, другой…
– А что, это правда, будто вы с Никиткой трахались?
Я ответила сдержанно, выразив тоном осуждение ее формулировки:
– Да, у нас был роман.
Она еще немного покрутилась перед зеркалом и вышла. А я взяла книгу в руки. Меня охватило чувство, будто я вторгаюсь в чужие пределы, подглядываю за кем-то и даже шпионю. Это совершенно ничем не обосновано, ведь книги для того и пишутся, чтобы их читали. Да никто и не описывает в своих книгах свою подноготную.
Я перевернула книгу обратной стороной и увидела его фото. Больше всего я опасалась увидеть улыбку, но на фотографии он не улыбался.
"Илья Захаров, российский путешественник, писатель. Побывал в самых отдаленных уголках нашей планеты. Илья Александрович…" Дальше я читать не стала, вернув книгу на стол. Фотографией вниз.
Два года назад или, может, чуть раньше я увидела рекламу первой книги Ильи об Индии и почти сразу второй – о Китае. Конечно, я не сразу сообразила, что российский путешественник, побывавший и там и сям, – это тот самый "мужчина с поводком". Но потом до меня дошло. Книга, которая лежала у меня на столе, описывала год жизни Ильи на необитаемом острове в Океании. Это было уже третье путешествие Ильи Захарова, подготовило том очень солидное российское издательство. Первые две книги я не стала покупать из соображений обычной трусости.
…Если честно, то самым трудным в начале моей первой пятилетки в поместье оказалась попытка справиться с жуткой тоской по Илье. Я только что потеряла сестру-близнеца, мне и так было тяжело, а тут еще выяснилось, что Вету убил тот единственный мужчина, который сумел дотронуться до моего девичьего сердца. Ну как такое могло случиться? Это же полный бред!
Временами я позволяла деду убедить себя в том, что Илья – убийца и недостоин никаких добрых чувств, а уж тем более любви такой хорошей девочки, как я. Но стопроцентно верить его словам я не могла. Если бы мы могли поговорить, если бы Илья только признался, что он сделал то, что сделал!
Если бы я могла сказать ему… А что бы я сказала ему?
Долгими ночами я придумывала эти слова, пока не иссякло само желание их произносить. Иногда во мне вновь вскипал этот душещипательный и бессмысленный внутренний монолог, но теперь все реже.
Конечно, я пыталась ему позвонить, найти его дом, который, по словам деда, должен был находиться где-то на окраине Гродина.
Телефон Ильи я выпросила у Зои Павловны, но абонент все время находился вне зоны связи. Адрес Ильи я узнала в справочной службе, но дом был заперт, хотя, по словам того же самого Виктора Ивановича Цирулика, летом в нем должна была жить сестра Ильи со своей семьей.
Однажды, в первый год своей жизни в "Теремке", я сбежала оттуда. Ночью, пешком, в грозу. Как в дурной мелодраме, я, рыдая, шла по дороге, даже не думая, куда я иду и зачем. Никто не погнался за глупой беглянкой, потому что не было ни повода, ни предлога для бегства.
В ту ночь меня подхватила попутка – какой-то дядька возвращался из командировки. Он только открыл передо мной дверь и стал ругаться – как можно молоденькой девушке, в такую погоду, одной бродить по дорогам? У него тоже есть дочь, и она… Всю дорогу до Гродина я слушала истории про его непутевую дочь.
У меня был ключ от Костиной квартиры, и я осталась там до утра. Читала письма сестры, пила горячий чай, плакала и мечтала снова уехать в Париж. На горе, мне попался тот отрывок из ее письма, где она вспоминала, как мы с ней мечтали о будущих своих возлюбленных. Ужас заключался в том, что каждая из нас нашла свою мечту, а в итоге Вета мертва, а я брожу по земле, как живой мертвец.
Утром, после ночи, в которую, по обыкновению, снилась только темнота, приехал Валерий Викторович. У него всегда получалось уговаривать меня и отвозить в сложные моменты к деду. Получилось и на этот раз.
Тренер, как всегда похожий на напыщенного сноба, произносил слова, совсем не ожидаемые от него:
– Неточка, тебе лучше вернуться. Ты теперь любимая папина игрушка, так что даже не стоит сопротивляться. До тебя были и другие – я, Илья, Костя. Дед не отпустит тебя, пока не наиграется.
И это меня убедило.
3
Надо было заниматься делами.
Я собиралась съездить в яблоневый сад, посмотреть, как идет опрыскивание деревьев. В прошлом году весь урожай яблок, который еще до созревания я продала на комбинат, выпускавший соки, сожрала какая-то тля. А я взяла аванс за яблоки и потратила его на новое оборудование для пекарни в Белых Камнях. За неделю до срока поставки яблок на комбинат мы с Геннадием Васильевичем поняли, что попали: все плоды оказались червивыми да к тому же были покрыты какой-то черной гадостью. Пришлось купить нужное количество яблок в соседнем колхозе, причем по приличной цене, которую остаток от аванса и наполовину не перекрыл. Словом, с этими яблоками у нас вышли одни убытки.
Осенью я предложила весь сад срубить, деревья сжечь, а на месте сада посадить кукурузу. Но наш Геннадий Васильевич придумал, как бороться с нечистью, то есть с тлей. Он нашел чудо-химикаты, абсолютно экологически чистые (если вы можете в это поверить), разработал великий план битвы за урожай, а сам укатил за границу. Контролировать ход тотального уничтожения личинок агроном поручил мне.
Я пошла в свою спальню, влезла в джинсы и водолазку, свистнула собаке и пошла в конюшню за Вишней.
…Дед мне как-то сказал, что я пытаюсь быть похожей на Илью, что я переняла его манеру одеваться, ходить по поместью в сопровождении афгана, много ездить верхом, разводить по ночам костры. Так ведь я не видела другого образца для подражания – я заняла место Ильи, работала, как и он, за стол и кров. На кого еще мне быть похожей?
Теперь у меня был мой собственный афган, который заменил ушедшего с Ильей Альхана. Акбей был почти таким же крупным, но в отличие от голубого домино Альхаши он был палевый, с черной маской на морде и коричневым тугим колечком на хвосте. Акбей бегал еще резвее Альхана, но был более равнодушен к кошкам, поэтому несколько зверей этой породы у нас в "Теремке" все-таки прижились.
В целом моя борзая переняла все привычки борзой Ильи, только из-за моего мягкого характера он вырос еще хамовитее Альхана, причем раз в десять.
Например, Бей спал только у меня на кровати. И ничего сделать с этим я не могла. Приходилось купать его чуть ли не ежемесячно и каждый вечер мыть лапы. Воровал он так же профессионально, как и Альхан, да и техникой зомбификации владел виртуозно. С ним рядом просто невозможно было есть – куски с вилки исчезали по дороге от тарелки ко рту.
Для профилактики вороватости и хамовитости на время семейных обедов я стала запирать Бея в своей комнате. Бей жутко обижался, выл, царапал когтями дверь и драл в клочья мои домашние тапочки. Когда я открывала дверь, он, не разбирая дороги, мчался на кухню, чтобы своим жадным носом вынюхать всю посуду, а своим алчным языком вылизать все тарелки. Тут в битву за порядок вступала конница, то есть Зоя Павловна.
Глядя на Бея, я часто припоминала разговор с заводчицей афганских борзых, у которой я его покупала. В момент той памятной беседы я была занята выбором щенка.
Маленькие афганчики на удивление страшненькие, настоящие гадкие утята. Из-за того, что у малышей гладкая щенячья шерстка и мордахи в форме лаптя, они выглядят как помойные дворняжки. Мой щенок, будущий пес волшебной красоты, казался самым несуразным из всего помета, наверное, потому, что уродился крупнее других и его лапы были особенно мощными по сравнению с тощим тельцем.
– По собаке всегда можно судить о характере хозяина, – делилась опытом заводчица, почесывая брюшко сестры Акбея. – Тяжелых бойцовских собак все-таки заводят люди с комплексами, трусы и те, кто хочет подавить и подмять всех и каждого. Болонок берут в дом общительные и добродушные люди, пуделей выбирают те, кто любит воспитывать, поучать. Охотничьи собаки чаще всего живут у романтиков.
– А кто покупает афганских борзых?
– О, это люди особенные. Очень свободные или мечтающие о свободе. Эстеты, поклонники искусства, творческие люди. Иногда они безответственны, иногда слишком эгоистичны…
– А может хозяин афганской борзой быть убийцей?
– Нет. – Заводчица подумала немного и добавила: – Никогда бы не поверила в это.
Но ведь официальным хозяином Альхана был не Илья…
И еще я пересела на Вишню. Она была гораздо норовистее моей Анапы, но я вбила себе в голову, что буду ездить только на ней, и все. Как только я села на нее, Вишня взбрыкнула, чуть не сбросив меня, а во вторую мою поездку ей блестяще удалось реализовать свой план, уронив меня на траву. Было очень больно, синяки не сходили целый месяц, но я не сдалась.
Она и сейчас могла в любой момент отмочить что-нибудь неприятное – понести, отказаться перепрыгивать через поваленное дерево или лужу, попытаться укусить меня за ногу, когда я была в седле, но это были мелочи. В принципе с ней, как и со всем поместьем, я справлялась.
Не успела я выехать из конюшни, как зазвонил мой мобильный. Это был Никита. Он просил, чтобы агронома в аэропорту встретила я. Видите ли, он очень занят на своем молочном заводе.
Геннадий Васильевич должен был прилететь в аэропорт в восемь вечера, так что время у меня еще оставалось. К тому же первый вопрос Костричкина будет о яблоневом саде, значит, надо узнать, как поживает наша тля. Надеюсь, плохо.
…К аэропорту я подъехала без пятнадцати восемь. Оставила машину на стоянке, которая в моем детстве была такой огромной, а сейчас – такой маленькой, и направилась в здание пассажирского терминала.
Аэропорт наш строился для нужд химического завода. В середине прошлого века предполагалось, что к нам будут толпами слетаться гости и коллеги со всей великой и необъятной родины и даже зарубежные товарищи. До восьмидесятых так и было, но потом, когда завод стал снижать мощность, сначала на четверть, потом на половину, а затем и совсем закрылся, аэропорт тоже зачах. Неуверенное возрождение воздушного сообщения в нашей части страны чуть-чуть оживило и обстановку в аэропорту города Гродина. Но так, чуть-чуть.
Встречать агронома у трапа самолета я не собиралась. Все прибывшие пассажиры обязательно попадали во второй зал аэровокзала, где обычно уже суетились их родные, близкие и коллеги. Там я и устроилась с книгой Ильи Захарова. Писал он увлекательно, поэтому Геннадия Васильевича я благополучно проворонила. Это мне грозило нравоучениями от Никиты, ведь сейчас Костричкин будет ему названивать и жаловаться, что его не встретили.
Подскочив на полметра и сунув книгу в сумку, я выскочила из зала на улицу.