- Все, что ты имел против него, если не считать жены? Видишь ли, дружок, это не оправдание, почему ты при - кончил не Озиля, а другого. Ведь, судя по твоим словам, заправлял всем не кто иной, как Озиль.
- Но именно Николя поломал мне жизнь.
- Он привел тебя к своему портному, дал денег, водил в лучшие рестораны и ночные кабаре. И за это ты хладнокровно убил его, безоружного, в собственной его постели? Это, видишь ли, тоже важно. Я знаю судей, знаю, какова бывает реакция присяжных, что именно производит на них особое впечатление. Если бы ты убил его, к примеру, в кабаре, в пьяной драке, было бы совсем другое дело. Так ведь нет! Ты приехал к нему домой. Ничего не подозревая, Серж ждал тебя. Ты же сам сказал, что он оставил дверь открытой. Ты знал, что он болен.
- Но это не помешало ему переспать с секретаршей.
- Это не меняет ровным счетом ничего, даже если бы ты доказал. С кем спать - его дело. А вот ты не смел убивать его в его же постели и из его собственного револьвера.
- Не убей я Сержа, я все равно попал бы в тюрьму как мошенник и подлец.
- Это тоже еще надо доказать. А если и докажешь, то тебе ответят, что существуют судебные органы. Туда-то и надо было обращаться. Пойми, я обязан тебе все это объяснить. До сих пор, насколько я могу судить, ты отвечал полицейским как несмышленыш. Если б меня вызвали раньше, я бы не позволил тебе нести всю эту ересь. Ты убил Николя потому, что ревновал.
- Неправда!
- Ревновал не только к Фернанде, но и к нему самому. Ты это доказал тем, с каким пылом рассказывал, что произошло между Сержем и секретаршей. Она твоя любовница?
- Нет.
- Между вами ничего не было? И ты к ней клинья не подбивал?
Опустив голову, Бош сказал: "Нет". Адвокат достал из кармана часы, вздохнул.
- В эту минуту жена твоя находится у судебного следователя Базена. Если у нее такое же настроение, какое было утром, она может наговорить бог весть что. А что именно, мы сможем узнать лишь отчасти, когда следователь будет использовать против нас ее показания. Из-за чего Фернанда так на тебя окрысилась? Она еще любит Николя?
- Возможно, по-своему.
- А тебя она не любила?
- Я ей был нужен.
- Зачем? Чтобы стать мадам Бош? Ради денег?
- Конечно, нет. И все равно я ей был нужен. Видите ли, господин Уар, она очень несчастна.
- А у меня создалось впечатление, что это она причина твоего несчастья.
- Она не виновата. Я на нее не в обиде.
- Словом, ты был в обиде на Сержа, на него одного? Казалось, адвокат вот-вот рассердится. Не так, как сердятся на взрослого, разумного человека, а как злятся, вопреки собственному желанию, на упрямого мальчишку.
- Мне надо с ней увидеться и поговорить.
- Это ничего не даст.
- Во всяком случае, лучше пойму, что у нее за нутро. Бош не заметил двусмысленности выражения.
- Ты с ней прожил пять лет?
- Да.
- Из них четыре года в браке?
- Да.
- Часто ли Серж Николя вторгался в вашу жизнь? Бош сделал вид, что не заметил слова "вашу".
- Уж я и не припомню.
- Ты принимал это как должное?
- Я делал все, что мог.
- Что тебе мешало развестись? Ты католик?
- Нет. Я не смог бы жить без Фернанды.
- А теперь? Теперь тебе придется обходиться без нее. Уар пожалел, что произнес эту жестокую фразу: Бош смотрел на него испуганными глазами. Наверняка молодому человеку эта мысль не приходила еще в голову, он видел лишь окружавшие его голые стены да забранное решеткой окно в двери.
- Скорее бы все кончилось! - твердил Альбер.
- Не валяй дурака, слышишь? Будь мужчиной. Давно пора.
Но Бош не обращал внимания на слова адвоката, слыша в них всего лишь набор бессмысленных звуков. Помолчав, он прибавил:
- Нас, возможно, вызовут.
- Куда вызовут?
- Наверх, к судебному следователю. Вы же сказали, что она там.
- Когда мы понадобимся, она, вероятнее всего, уже уйдет. Тебе придется еще раз ответить на тот самый вопрос, который я уже задавал.
- На какой вопрос?
- Зачем ты убил Сержа Николя?
- Я вам ответил.
- Это равносильно смертному приговору. Послушай, малыш. Я тридцать лет в адвокатуре. Я не очень знаменит. Мне редко доводилось участвовать в громких процессах, и портрет мой в газетах появлялся нечасто. Однако я не раз защищал молодых парней, наделавших глупостей. Но вся разница в том, что отцов их я не знал и не принимал все так близко к сердцу, как сейчас. У тебя есть мать, дедушка с бабушкой, сестра. Я не пытаюсь тебя разжалобить. К тому же ты должен подумать и о себе. Тебе сколько лет?
- Двадцать семь.
- Хорошо! Не будем больше вспоминать, что ты успел наговорить этим господам, ты понимаешь меня? Когда человек прошел такие испытания, какие выпали на твою долю, трудно рассчитывать, что он сохранит душевное равновесие. Мой долг - убедить их в этом. По той или иной причине ты пытался не впутывать в эту историю свою жену. Ты ее любишь, ну и прекрасно! Мне не впервой слышать подобного рода жалкий лепет. Но это не мешает ей оставаться потаскушкой, и об этом известно всем и каждому. Возможно, тебя примут за человека, вконец потерявшего голову, если признаешься, что убил Сержа из ревности. Хочу напоследок спросить, не эта ли боязнь удерживает тебя?
Бош покачал головой.
- Пусть меня считают за кого угодно, - пробормотал он едва слышно.
- В таком случае пусть тебя считают ревнивым безумцем, тогда я смогу спасти твою шкуру.
- Я расскажу правду.
- Какую правду? Чушь, которую ты мне все время талдычишь? Байку про честного человека, который неожиданно заметил, что его водят за нос? Во-первых, честный человек не твердит на каждом углу, что он честен, а у тебя это слово с языка не сходит. Что тебе сказал комиссар? Что ты обезумел оттого, что Николя бросил твою жену и стал не столь сговорчив.
- Это вовсе неверно!
- Мой мальчик, скажи мне всю правду. Ведь, в конце концов, твои объяснения не более чем нелепая шутка.
Еще вчера в это же время далеко не старый человек, полный жизни и сил, сидя в постели, полоскал воспаленное горло и читал сценарий. Разве не ты пришел к нему домой и убил его выстрелом в голову, а затем, не довольствуясь этим…
- Довольно, прошу вас! Я думал, что вы пришли, чтобы помочь мне…
Вспышка гнева уже погасла, адвокат с жалостью посмотрел на своего подзащитного.
- А я что делаю, придурок несчастный? Не моя вина, что ты своим упрямством вывел меня из себя. Я был не прав. Очевидно, мы оба с тобой не правы. Возможно, последнее слово завтра скажут врачи.
- Вы считаете, что я сумасшедший?
- Хочу надеяться. Это был бы самый верный способ сохранить тебе жизнь…
Услышав шаги охранника, адвокат поднялся и стал собирать бумаги.
- Пошли! Это за нами. - Потом, пока поворачивался ключ в скважине, прибавил: - Ради бога, не отвечай в том же духе, что и прежде. Если не можешь иначе, молчи, пусть думают о тебе, что хотят.
Бош и действительно теперь молчал. Вернее, говорил "да" и "нет", большей частью невпопад, но это его не заботило. Не было у него и намерения следовать советам метра Уара. Во время длившегося около двух часов допроса, в течение которого ему повторяли его собственные ответы на вопросы орлеанского инспектора и парижского комиссара, Альбер ни разу не взглянул на адвоката. Метр Уар не скрывал удовольствия от того, что подзащитный, как ему казалось, следует его советам.
А Альбер просто отказался от навязанной ему роли. То, что вокруг происходит, перестало его интересовать. Он больше не чувствовал себя главным действующим лицом, стал отвлекаться, обращать внимание на второстепенные детали. К примеру, разглядывая ручку секретаря суда, пытался сообразить, какая фирма ее изготовила. Подолгу с детским любопытством наблюдал, как падает на стол пепел с кончика сигареты, зажатой в зубах судебного следователя.
Стало жарко. Даже свет источал тепло. Наручники были сняты, и Альбер с наслаждением массировал отекшие запястья. Адвокат принес коробку мятных лепешек, и Бош лениво, точно сидя в кино, посасывал их.
А пререкаться с этими господами незачем. К тому же они отчасти правы. Он осознал это в ту самую минуту, когда вспылил метр Уар. По правде говоря, на этот счет Альбер начал догадываться еще вчера. Нет, не сразу после убийства. В автомобиле он все еще находился под впечатлением происшедшего. Сомнения, поначалу смутные, неясные, стали возникать в трактире дядюшки Дюрье. Усилились в Орлеане. Возможно, именно встреча с грудастой проституткой пошатнула в нем уверенность в своей правоте.
Все пришлось начинать заново, как бы вырвав исписанный листок из тетради, уже в камере. И все стало на свои места, Альбер докопался до истины, которой от него настойчиво требовали все окружающие…
На камине стояли черные мраморные часы. Сначала он решил, что они не ходят, ведь приборы такого рода почти никогда не ходят. (Похожие часы были у них в столовой в Гро-дю-Руа. Стоило их починить, как через какие-нибудь десять минут они останавливались вновь). Но потом заметил, что стрелка переместилась примерно на четверть часа.
В половине шестого Бош занервничал. Приближался тот самый час, в какой он накануне совершил убийство. Минуту за минутой Альбер вспоминал, что делал тогда, какие слова, уходя, говорил Аннете. Заявляя, будто не испытывал к ней физического влечения, он лгал. Потому и голову опустил. Особенно остро ощутил он желание, когда понял, что Серж Николя, как и накануне, овладел секретаршей.
Однажды, диктуя Аннете письма, он попытался заняться с ней любовью у себя в кабинете. Но Аннета спокойно отстранилась.
- Не заставляйте меня думать, что вы такой повеса, господин Бош! - произнесла она с холодной улыбкой.
Аннета ставила Альбера в тупик. Любовницей Николя в обычном смысле она не была, к тому же у нее был жених, молодой человек, который работал в радиостудии двумя этажами ниже и каждый вечер ждал ее у выхода. Она не противилась, когда Серж овладевал ею походя, пристроясь на углу письменного стола или ручке кресла, но мысль о том, чтобы то же самое позволить и Альберу, ее шокировала…
- Насколько я могу судить, вы ни разу не пожалели о содеянном?
- Нет, сударь.
Адвокат делал какие-то знаки, должно быть, желая что-то подсказать, но Альберу не было до него никакого дела.
- Вы и сейчас не изменили своего мнения?
Видно, оттого, что Бош неотрывно смотрел на стрелки, следователь покосился на часы - они показывали без четверти шесть - и сопоставил это с событиями минувшего дня.
- Пожалуй, что так, господин следователь.
- Иными словами, если бы этого не произошло вчера и если бы сегодня вы вышли из своего кабинета в эту самую минуту, направляясь на улицу Дарю, и, наконец, если бы обстоятельства сложились подобным же образом, вы совершили бы то же самое?
- Не знаю.
- Отчего же у вас нет прежней уверенности? Что произошло?
- Не могу сказать.
- Уж не повлияла ли на вас реакция вашей супруги?
- Нет, сударь.
Следователь и адвокат переглянулись. В душе у метра Уара затеплилась надежда.
- Она на вас не произвела впечатления?
- Я ожидал подобной реакции.
Конечно, пощечины он не ожидал. Но и на то, что Фернанда бросится ему в объятья, не рассчитывал. Это произойдет позднее. Затем она снова его возненавидит. Такая уж это натура. Есть в ней что-то роковое. Но разве этим людям объяснишь?
- Где вы находились в это время вчера?
Часы показывали без малого шесть.
- Если эти часы верны, я поднимался по лестнице дома на улице Дарю.
- Вам не хотелось бы остаться свободным человеком, каким вы были вчера?
Альбер задумался. Все ждали его ответа. Словно школьный учитель, который нервничает в присутствии инспектора, метр Уар закашлял. Бош понял предупреждение, но пренебрег им.
- Мне хотелось бы, чтобы произошло то, что произошло.
Послышался вздох. Адвокат поднялся и, подойдя к судебному следователю, что-то сказал ему на ухо. Не сводя глаз с арестованного, тот выслушал защитника, затем кивнул, словно говоря: "Возможно, у вас были на то причины?"
Затем что-то написал на форменном бланке и протянул его секретарю.
- Завтра утром направьте его в тюремную больницу для обследования, - произнес судебный следователь, направляясь к вешалке. - Пусть протокол допроса подпишет.
Альберу представилось, что какой-то важный этап остается позади. Теперь его оставят в покое, и он насладится одиночеством.
6
То, что человек этот резко отличается от других, Бош отметил с первого взгляда. Когда профессор вошел, в комнате находилось человек десять, однако Альбер сразу сосредоточил свое внимание на нем. Профессор был раза в два, а то и в три старше любого из присутствующих. Внешность его ничем не впечатляла: желтые зубы, над верхней губой, оттого, что докуривал сигарету до самого фильтра, неприятное бурое пятно. Дурно одетый, неухоженный, равнодушный к собственной персоне, профессор напоминал инспектора из Орлеана.
Но глаза у него были необыкновенные. Как только он посмотрел на Боша, тот сразу понял, с кем имеет дело. Такие глаза бывают у средневековых монахов на картинах старых мастеров - одновременно неумолимые и кроткие. Уж не суждено ли им стать врагами? Возможно, придется вилять и хитрить? Бош еще ничего не решил, но понял: человек этот обрел над ним известную власть. Остальное зависит от того, станет ли он сопротивляться этому светилу науки, будет говорить правду или же водить старика за нос. Во всяком случае, игра началась, и без дураков.
Уже со вчерашнего вечера Бош по-настоящему стал узником. На набережной Орфевр он не сомкнул глаз, но в Сантэ, тюремной больнице, его поместили в камеру - одиночку, ознакомив с местными правилами, как это бывает с новичком, пришедшим в лицей.
Поднявшись, Альбер заправил постель, прибрал в камере. Потом за ним пришли и вместе с другими задержанными отвели в тюремную карету.
И вот снова Дворец правосудия. Он прежде и не представлял, что эти мрачные здания заключают в себе целый мир. Когда-то из любопытства он зашел в камеру предварительного заключения. Знакомый адвокат провел его потом в расположенный в подвале буфет и угостил обедом. А вчера Бош побывал в комнатах уголовной полиции, антропометрическом отделении, в кабинете судебного следователя.
Сегодня обстановка совсем иная. Прежде чем ввести в помещение, с него сняли наручники, а конвоир-полицейский остался у двери.
Помещение чем-то напоминало школьный класс. Помост, на нем вместо кафедры стол, два стула, доска, свернутый в рулон экран для демонстрации диапозитивов.
Словно ожидая начала урока или конференции, в зале сидели, переговариваясь, человек десять: большинство, несомненно, студенты, а двое, лет пятидесяти, вероятно, коллеги профессора - такой важный вид они на себя напустили.
- Садитесь, господин Бош.
Профессор знал его фамилию, Альбер же не знал, кто перед ним. Он все ждал, когда к ученому мужу обратятся по имени, но напрасно: присутствующие называли старика "господин профессор".
- Прежде всего вы должны расслабиться и чувствовать себя как дома.
Одно обстоятельство досаждало Бошу: мощная лампа, направленная ему прямо в лицо, больно резала глаза. В остальном все было терпимо. Здесь он наслаждался чувством безопасности, зная, что никто не заставит его говорить то, чего не захочет сам. А может, он еще и заговорит. Там будет видно. Принимать то или иное решение он не торопится.
- Вы знаете, почему вы здесь находитесь?
- Да, господин профессор, - отчетливо ответил Альбер.
Он к месту упомянул ученое звание этого господина, чтобы показать, что готов начать игру.
- Не сообщите ли об этом сидящим здесь господам?
- Я нахожусь здесь с целью проверки моей вменяемости.
Слова его звучали более осмысленно, чем во время встреч со следователем, комиссаром или даже инспектором из Орлеана.
- Каково ваше личное мнение на этот счет?
- Я убежден, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти.
- Расскажите нам о вашем отце. Он жив?
- Скончался семь лет назад.
- Причина смерти?
- Уремия, по словам врача из Гро-дю-Руа. Мой отец был инвалид войны. В 1918 году ему ампутировали руку.
- Какие заболевания, помимо этого, он перенес?
- Никаких других.
- А ваша мать?
- Три года назад ее оперировали по поводу рака груди, ничем другим она не страдала. У нее есть родители, живут вместе с ней.
- Братья или сестры у вас имеются?
- Есть сестра. Насколько мне известно, кроме коклюша она ничем не болела.
- У нее есть дети?
- Двое. Вполне здоровы.
Бош понимал, что все это мало интересно для профессора, такова принятая процедура, но она позволила установить между ними контакт.
- Чем болели в детстве?
- Краснухой. Еще до школы. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, болел свинкой.
- В армии служили?
Ответив отрицательно, Бош покраснел.
- По какой причине освобождены от воинской повинности?
- Сердечная недостаточность. Не знаю точно, как называется эта болезнь.
- Ваш отец к тому времени уже умер?
- Он умер после того, как меня освидетельствовали.
- Врач ваш знакомый?
- Да, мать навестила его.
- Зачем?
- Просила освободить меня от воинской службы. Убеждала, что я единственный кормилец семьи.
- Вы действительно были кормильцем? Иначе говоря, вы давали матери деньги?
Секунду поколебавшись, Альбер понял, что ложью унизит себя.
- Нет. Наоборот.
- Вы знали о ее намерении? Одобряли его?
- Тогда - да. Я сам просил ее сходить к доктору. Мы были уверены, что мэр будет на нашей стороне. Они были дружны с моим отцом, тот способствовал его избранию.
- А потом?
- Сначала я был доволен, поскольку представлялась возможность уехать в Париж. А потом удивлялся, что освобождение от службы в армии оказалось таким простым делом.
- Вы встревожились?
- Да. Я испугался, что и в самом деле у меня сердечная недостаточность.
- К врачам обращались?
- Сначала нет. Не было денег.
- А позднее?
- Обращался. Три года назад. Потом был на приеме у четырех докторов. Они меня обследовали и заявили, что сердце у меня в порядке.
Словно подводя черту, профессор оглядел собравшихся: нет ли у кого вопросов. Потушив о подошву окурок, закурил новую сигарету.
- Расскажите о своем детстве.
- Я уроженец Монпелье. Отец работал главным кладовщиком у оптовика москательных товаров.
- Сестра моложе вас?
- На два года.
- Каков был образ жизни вашей семьи в Монпелье?
- Сначала мы снимали квартиру, но тот период я почти не помню. После рождения сестры переехали в пригород и поселились в небольшом доме. Я стал посещать коммунальную школу. Уже шла война. В городе было много солдат-отпускников и выздоравливающих.
- И это обстоятельство удивляло вас?
- Солдаты? Нет. Не думаю. Ведь отец тоже был солдатом. Мы жили с матерью и сестрой. Часто ездили в гости к бабушке и дедушке, изредка к дяде, брату отца. Он на заводе работал.
- Какого мнения вы были о своем отце?