Я оставил ее в своей ячейке и отправился в редакцию криминального отдела, остановившись по пути у стеклянной будки электронного коммутатора. Она стояла как часовой в центре зала новостей и была достаточно высока, чтобы операторы могли, обозревая зал, видеть, кто из сотрудников на месте, и передавать им необходимое сообщение или переключать тот или иной телефонный звонок. Я остановился у края будки, и одна из сидевших сбоку операторов, опустив глаза, увидела меня.
Это была Лорейн, которая, кстати, дежурила на коммутаторе и в прошлую пятницу. Подняв палец, она дала мне понять, чтобы я немного подождал, после чего, пощелкав тумблерами, сняла наушник с левого уха и поманила меня к себе.
- У нас ничего для тебя нет, Джек, - сказала она.
- Знаю. Я хотел поговорить о прошлой пятнице. Во второй половине дня ты переключила на меня звонок некой дамы по имени Ванда Сессамс. У тебя остался номер ее телефона? Я забыл спросить ее об этом.
Лорейн снова надела наушники, чтобы принять очередной звонок, после чего, вновь приподняв левый наушник и повернувшись ко мне, сообщила, что номера этого абонента в ее записывающем устройстве не осталось. Она не дала команду запомнить, а автомат без дополнительных указаний хранил в памяти лишь последние пятьсот номеров, с которых звонили в новостной зал. С того времени как позвонила Ванда Сессамс, прошло уже два полных дня, а коммутатор новостного зала принимал ежедневно до тысячи звонков.
Лорейн предложила мне позвонить по номеру 411 в отдел общей информации и спросить, не осталось ли записи об упомянутом звонке там. Сотрудники часто забывали об этом отделе, который в свое время считался одним из базовых в плане идентификации абонента. Я поблагодарил ее и продолжил путь к редакторскому столу. Должен признать, что я звонил по номеру 411 еще из дома, но никаких сведений о миссис Ванде Сессамс там не получил.
В настоящее время отделом городских новостей заведовала дама по имени Дороти Фаулер. Должность редактора этого отдела считалась одной из самых сложных, и люди на ней не задерживались, ибо она требовала не только практического ума и хватки, но еще и умения ориентироваться в очень сложном мире городской политики. Как говорили в новостном зале, в этот редакторский кабинет вела не обычная, а вращающаяся дверь - словно в холле какой-нибудь гостиницы. В прошлом Фаулер считалась отличным правительственным корреспондентом и занимала место редактора отдела городских новостей лишь около восьми месяцев, пытаясь контролировать пеструю армию репортеров, освещавших городские дела. Я хорошо относился к этой женщине, но считал, что ей не дано преуспеть в своей миссии, особенно при нынешней политике тотального сокращения расходов и увольнений.
Как уже говорилось выше, у Фаулер имелся свой кабинет, но она предпочитала, по ее собственному выражению, "толкаться среди людей" и сидела за столом в том же секторе, где за аналогичными письменными столами располагались ее заместители. Этот сектор на сленге новостного зала назывался "запрудой" - так близко друг к другу стояли в этой части помещения столы и прочие предметы канцелярской мебели.
Все городские репортеры были приписаны к тому или иному заместителю, или заму, отвечавшему за определенный аспект жизни города. Я состоял в команде Алана Прендергаста - зама, начальствовавшего над всеми журналистами и репортерами, писавшими на полицейские и криминальные темы. Как зам по криминалу он работал в основном во вторую смену, то есть приходил в отдел не ранее полудня, поскольку большинство криминальных новостей официально обнародовались правоохранительными органами и прокуратурой во второй половине дня. Это не говоря уже о том, что большинство противоправных действий осуществлялось с наступлением темноты, то есть вечером или ночью.
Таким образом, если иметь в виду начальство, то в начале рабочего дня я первым делом встречался с Дороти Фаулер или главным заместителем редактора отдела городских новостей Майклом Уорреном. Обычно я старался предстать пред светлые очи Дороти. Во-первых, потому что она здесь самая главная, а во-вторых, потому что я не ладил с Уорреном. У нас не сложились отношения еще с тех давних, почти заповедных времен, когда мы оба работали в провинциальной газете "Роки-Маунтин ньюс" в Денвере и конкурировали за место ведущего репортера. В этой конкурентной борьбе Уоррен, на мой взгляд, позволял себе не совместимые с журналистской этикой поступки. По этой причине, должно быть, я не доверял ему и как редактору.
Дороти гипнотизировала дисплей компьютера, и мне, чтобы привлечь внимание к своей особе, пришлось окликнуть ее по имени. Мы не разговаривали с ней с прошлой пятницы, когда я получил в розовом конверте "черную метку" и она, повернувшись, одарила меня сочувственным взглядом, обычно приберегаемым для знакомых, у которых диагностировали, скажем, рак поджелудочной железы.
- Пойдем со мной, Джек, - сказала она, выбираясь из-за стола в "запруде" и направляясь в свой редко посещаемый кабинет.
Там она села за рабочий стол. Я же остался на ногах, поскольку знал, что мое дело займет всего несколько минут.
- Прежде всего я хочу сказать, что мне и всему нашему отделу будет очень недоставать тебя, Джек.
Я склонил голову в знак благодарности.
- Надеюсь, Анджела наилучшим образом впишется в коллектив.
- Она очень умная девушка и рвется работать, но проблема заключается в том, что у нее нет ни хватки, ни опыта. Ведь пресса, если разобраться, должна быть цепным псом общества, защищающим его интересы. Но нам во имя экономии на эту роль присылают щенков. А ведь наша газета в годы расцвета большой журналистики разоблачила такое множество коррупционеров и злоупотреблявших властью чиновников, что и сосчитать невозможно. Уместен вопрос, как эти проблемы будут решаться теперь - во времена, когда денег на прессу отпускают все меньше и многие печатные издания низведены до уровня жалких листков. И кто их будет решать - правительство? Сильно сомневаюсь. Тогда, быть может, телевидение? Или блоги в Интернете? Никогда в это не поверю. Один мой приятель из Флориды, которого, между прочим, тоже сократили, сказал, что без зоркого ока газетчиков коррупция расцветет в этой стране махровым цветом и станет новой огромной отраслью индустрии.
Она сделала паузу, словно желая тем самым подчеркнуть печальное положение вещей.
- Впрочем, не пойми меня неправильно. Это все проклятая депрессия так на меня действует. На самом деле я уверена, что Анджела покажет себя на этой работе с лучшей стороны и года через два-три даже до некоторой степени сравняется с тобой. Но дело в том, что в промежутке между нынешним временем и тем будет упущено множество возможностей и останутся ненаписанными множество статей, которые могли бы послужить обществу. Я уж не говорю о серьезных материалах, которые за это время мог бы написать ты!
В ответ на ее прочувствованную речь я лишь пожал плечами. Теперь это были ее проблемы, не мои. Через двенадцать дней я покину газету навсегда.
- Ладно. Что сделано, то сделано, и теперь уже ничего не изменишь, - сказала она после паузы. - Но повторяю, мне жаль, что ты уходишь. Мне всегда нравилось работать с тобой.
- Ну, у меня еще есть немного времени. Возможно, за оставшиеся две недели мне удастся раскопать какой-нибудь интересный материал и произвести сенсацию, которая и будет сопровождать мой уход.
Она вся засветилась от улыбки.
- Это было бы великолепно!
- Кстати, что-нибудь любопытное сегодня в сводках по городу проходило?
- Ничего особенного, - произнесла Дороти уже без прежнего энтузиазма. - Намечается встреча шефа полиции с чернокожими лидерами по поводу убийств на расовой почве. Но такие встречи происходят регулярно и всех уже задолбали.
- Ну, раз так, отправлюсь-ка я с Анджелой в Паркер-центр. Вдруг нам удастся зацепить там что-нибудь вкусненькое?
- Очень хорошо.
Несколькими минутами позже мы с Анджелой уже сидели в кафетерии газеты с полными стаканчиками горячего кофе и разговаривали. Кафетерий находился на первом этаже, и в начале прошлого века, когда журналистов не разводили еще по отдельным помещениям и клетушкам, именно здесь от начала и до конца создавалась и версталась "Лос-Анджелес таймс".
Беседа у нас с Анджелой поначалу не заладилась. Повторяю, я слишком мало ее знал. Видел несколько минут, когда шесть месяцев назад Фаулер водила эту девушку, только что поступившую к нам на работу, по новостному залу, знакомя с сотрудниками. Но с тех пор я ни строчки вместе с ней не написал, ленчем ее не кормил, кофе не поил и в питейные заведения, которые посещали наши редакционные зубры, не водил. Если разобраться, я с ней даже парой слов не перекинулся.
- Вы откуда приехали, Анджела?
- Из Тампы. Училась в Университете Флориды.
- Хороший университет… Факультет журналистики посещали, да?
- Диплом уж точно писала по журналистике.
- А криминальные или полицейские репортажи вам писать не приходилось?
- Прежде чем приступить к диплому, я два года проработала в печатных изданиях Сент-Пита. И год из этих двух посвятила писанию статей о преступлениях.
Я глотнул кофе, почувствовав, как он теплой волной растекся у меня по желудку. Мне обязательно следовало подкрепиться, поскольку последние двадцать четыре часа мой организм категорически отказывался принимать пищу.
- Вы работали в Сент-Питерсберге? Говорят, там бывает не более двух-трех дюжин убийств в год.
- Бывает и меньше. Если год удачный.
Сказав это, она улыбнулась, почувствовав заключавшуюся в ее словах иронию. Как известно, криминальному репортеру нужно, если так можно выразиться, хорошенькое убийство, чтобы написать хороший репортаж. И удача криминального репортера почти всегда сопряжена с большой человеческой неудачей, обыкновенно именуемой трагедией.
- Здесь все по-другому, - сказал я. - Удачным считается год, когда количество убийств не превышает четырех сотен. Очень удачным. Так что Лос-Анджелес - ваш город, если хотите писать об убийствах и преступлениях. Серьезно писать, а не в ожидании того, что вам подвернется другая тема - более перспективная. Если так, тогда, конечно, это вам вряд ли понравится.
Анджела покачала головой:
- Меня мало волнуют другие темы. Я хочу заниматься только этим. То есть писать репортажи об убийствах. Более того, я хочу писать об этом книги.
Мне показалось, что она говорила искренне. Я тоже был молодым, искренним и преданным своему делу. Когда-то, целую вечность назад.
- Ну что ж, - произнес я. - Предлагаю вам прогуляться по Паркер-центру. Там встречаются интересные типы. В основном детективы. И они вам помогут. Но только в том случае, если вам удастся завоевать их доверие. Если же нет, то единственное, на что вы можете рассчитывать, - это пресс-релизы.
- Но как мне добиться этого, Джек? Как завоевать их доверие?
- Со временем вы об этом узнаете. Ну а пока пишите статьи и репортажи. Максимально честные, объективные и точные. В основе доверия лежат дела. Стоит запомнить еще кое-что. В этом городе у копов полно знакомых, информаторов и осведомителей, и сведения о репортерах распространяются в их среде очень быстро. Если вы честны и справедливы, они скоро узнают об этом. Но если, к примеру, будете спать с одним из них, то они об этом тоже очень скоро узнают. Кстати, если такое случится, доступ в полицейскую среду вам будет закрыт. Полностью. Уж таковы законы этого сообщества.
Моя граничившая с цинизмом и грубостью откровенность, похоже, ее покоробила. Ничего, ей придется привыкнуть к таким речам, коль скоро она хочет иметь дело с копами.
- И еще одно, - сказал я. - Каждый коп - человек чести, склонен к благородным порывам и отзывается на них, хотя тщательно это скрывает. Разумеется, я настоящих копов имею в виду. И если вам удастся в своих репортажах затронуть эти струнки, сыграть на них, то с этих пор коп - ваш друг навек. Так что не забывайте в своих писаниях, образно говоря, рассыпать крохи благородства. Это вам зачтется. Обязательно.
- Хорошо, Джек. Я постараюсь.
- Ну, раз так, все у вас будет хорошо.
Пока мы бродили по Паркер-центру и я знакомил Анджелу с народом, нам заодно удалось столкнуться в отделе нераскрытых преступлений с одним любопытным случаем. Это старое дело только что раскрыли благодаря тому, что в недрах отдела хранения доказательств министерства юстиции нашли наконец запропастившиеся куда-то анализы образцов ДНК, взятых с тела жертвы, пожилой женщины, убитой и изнасилованной двадцать лет назад, и прокрутили их через главный полицейский компьютер. Один образец полностью совпал с ДНК некоего парня, отбывавшего ныне срок в тюрьме Пеликан-Бей за попытку изнасилования, так что на преступника, которого еще не успели освободить на основании закона об условно-досрочном освобождении, завели новое дело прямо в тюрьме. Случай, конечно, не сенсационный, поскольку убийца уже находился за решеткой, но написать небольшую заметку по этому поводу все-таки стоило. Широкая публика любит читать истории о неотвратимости наказания и насчет того, что, как веревочке ни виться, конец у нее рано или поздно обнаружится. Последнее, впрочем, касалось в основном экономических преступлений.
Когда мы после похода в Паркер-центр вернулись в новостной зал, я попросил Анджелу набросать статейку - кстати, первую из серии "криминальных" со времен ее водворения в стенах "Лос-Анджелес таймс" - о только что услышанной нами истории, а сам решил любой ценой добраться до миссис Ванды Сессамс. Удивительное дело: все, что было связано с прошлой пятницей, вызывало у меня повышенную эмоциональную реакцию.
Поскольку в записях электронного коммутатора новостного зала номера телефона миссис Сессамс не осталось, я провел быструю проверку всех других электронных ресурсов "Лос-Анджелес таймс", где этот номер мог, образно говоря, "заваляться", и, не обнаружив такого, позвонил детективу Гилберту Уокеру из полицейского управления Санта-Моники. Уокер числился главным дознавателем по делу Алонзо Уинслоу, арестованного по подозрению в убийстве Дениз Бэббит. Если честно, я особых надежд на этот звонок не возлагал. Во-первых, я не знал лично упомянутого детектива, а во-вторых, Санта-Моника проходила у нас в новостях крайне редко. Это было довольно спокойное в криминальном отношении прибрежное поселение, располагавшееся между Венисом и Малибу. Там имелись, правда, проблемы с вторжениями бездомных, но серьезные преступления случались не часто. И хотя местный отдел по расследованию убийств расследовал ежегодно несколько убийств, почти все они происходили на бытовой почве и интереса для широкой публики не представляли. Что же касается убийств на пляжах, то ими занималась так называемая пляжная полиция, а они формально к Санта-Монике не относились. Убийства вообще куда чаще происходили в южной оконечности Лос-Анджелеса, так что обнаруженный в Санта-Монике женский труп в багажнике, должен был, по моему мнению, рассматриваться там как случай отнюдь не ординарный.
Мой звонок застал Уокера на рабочем месте. Детектив разговаривал со мной довольно любезно, пока я не отрекомендовался репортером из "Таймс". После этого голос у него стал словно замороженный. Что ж, такое бывает. Я проработал в этом городе криминальным корреспондентом семь лет, почти всех копов знал лично, а многих даже считал своими приятелями и источниками информации. Но иногда бывало так, что мне не удавалось связаться с человеком, который вел то или иное дело, и я, пользуясь своими связями, получал необходимую информацию через голову следователя, а подобное не забывается. Вывод: всех знать невозможно, как, равным образом, быть всеми любимым и уважаемым. Это не говоря уже о том, что пресса и полиция довольно часто вступали между собой в конфронтацию по поводу того или иного дела. Как уже было сказано выше, средства массовой информации - цепной пес общественности, защищающий ее интересы, а никому, включая полицию, не нравится, когда за вами подглядывают в процессе исполнения вашей профессиональной деятельности. Так что между двумя организациями - полицией и прессой - с незапамятных времен пробежал холодок отчуждения, и существовало, скажем так, некоторое взаимное недоверие. Настороженное отношение со стороны полиции касалось прежде всего щелкоперов - неглубоких журналистов-торопыг и любителей сенсаций, которые, быстро накропав репортаж, обращались к полицейским лишь для уточнения некоторых деталей.
- Что вам угодно? - холодно осведомился Уокер.
- Я пытаюсь найти мать Алонзо Уинслоу и подумал, что вы можете мне в этом помочь.
- А кто такой Алонзо Уинслоу?
Я хотел было сказать ему: "Бросьте, детектив, вы все отлично знаете", - но тут мне пришло в голову, что я по идее не должен быть в курсе фамилии подозреваемого. Ибо существовал закон, запрещавший обнародовать фамилии преступников, не достигших совершеннолетия.
- Ваш подозреваемый по делу об убийстве Бэббит.
- Где вы узнали это имя? Я лично ничего в данном случае подтвердить не могу.
- Я все понимаю, детектив, и не прошу, чтобы вы подтвердили имя подозреваемого. Я и так его знаю. В пятницу мне позвонила мать парня и назвала это имя. Проблема заключается в том, что она не оставила мне свой номер телефона, а мне необходимо связаться с ней, чтобы…
- Хорошего вам трудового дня, - сказал, перебив меня, Уокер и повесил трубку.
Я откинулся на спинку стула, дав себе мысленную установку напомнить Анджеле, что все сказанное мной о благородстве копов относится далеко не ко всем представителям этого племени.
- Вот черт! - громко произнес я, подытоживая свои мысли.
Потом некоторое время барабанил пальцами по столу, стремясь найти выход из создавшегося положения, и, разумеется, нашел его, подумав, что именно этот план мне и следовало задействовать с самого начала.
Сняв трубку, я позвонил детективу из Южного бюро полицейского управления Лос-Анджелеса. Этот парень, считавшийся моим приятелем и источником, принимал, насколько мне известно, непосредственное участие в задержании Уинслоу. Дело об убийстве Бэббит находилось в ведении полиции Санта-Моники, поскольку автомобиль с трупом в багажнике был обнаружен на парковочной площадке городка рядом с пирсом. Но когда всплыла информация о том, что подозреваемым является Алонзо Уинслоу, резидент южной части Лос-Анджелеса, к делу подключилось и полицейское управление Лос-Анджелеса.
Действуя согласно протоколу, полиция Санта-Моники известила о возможном подозреваемом Лос-Анджелес, где команда детективов из Южного бюро, хорошо знавшая свою территорию, в скором времени выследила и арестовала Уинслоу, после чего перевезла в полицейском автомобиле в Санта-Монику и передала местным властям. Наполеон Бразелтон - так звали моего источника в Южном бюро, участвовавшего в этом задержании. Я позвонил ему и коротко обрисовал ситуацию, честно сообщив все, что сам знал о ней. Ну почти все.
- Помнишь дело двухнедельной давности, когда в багажнике нашли тело девушки? - спросил я.
- Помню. Дело в юрисдикции Санта-Моники, - сказал он. - Мы лишь немного помогли им.
- Вы тогда взяли некоего Алонзо Уинслоу. Я звоню, чтобы навести справки об этом парне.
- Дело по-прежнему в их юрисдикции, старина.