- Я в курсе, но мне никак не удается связаться с Уокером, а других парней из полиции Санта-Моники я не знаю. Зато знаю тебя и хочу задать несколько вопросов об аресте, а не о деле.
- Что, поступили жалобы на жестокое обращение? Да мы и пальцем этого паренька не тронули.
- Нет, детектив, никаких жалоб такого рода не поступало. Насколько я знаю, все было сделано грамотно. Но мне нужно знать, где жил этот парень, взглянуть на его дом… возможно, поговорить с его матерью.
- Мысль хорошая, но он жил не с матерью, а с бабушкой.
- Ты уверен?
- Во время брифинга перед операцией нам так именно и сказали - с бабушкой. Так что мы выступили в роли больших злых волков, напавших на бабушкин домик. Папаша с ними не живет, а мать то приходит, то уходит и обретается в основном на улице. Наркоманка - что с нее взять?
- О'кей. Тогда я поговорю с бабушкой. Так где, говоришь, находится этот бабушкин домик?
- Ты что - собираешься прокатиться туда на машине и, помахав ручкой, сказать "всем привет"?
Он произнес это с известной долей иронии, и я его понял. Я был белым, и соседи бабушки вряд ли встретили бы мое появление у домика старушки радостными криками.
- Не беспокойся. Я прихвачу с собой кое-кого. Мы их числом задавим.
- В таком случае желаю удачи. Только постарайся провернуть все это в мое дежурство, которое, как известно, заканчивается в четыре.
- Постараюсь. Кстати, ты забыл назвать мне адрес…
- Квартал Родиа-Гарденс. Подожди минутку…
Он положил трубку и отправился выяснять номер дома. Пока выяснял, я подумал о том, что Родиа-Гарденс, расположенный в Уоттсе, - огромный жилой квартал, почти город. И город, надо сказать, опасный. Его назвали в честь Саймона Родиа, художника, создавшего одно из чудес Лос-Анджелеса - башни Уоттса. Но, помимо названия, ничего выдающегося в квартале Родиа-Гарденс не было. Более того, в этом месте наряду с бедностью десятилетиями процветал порок. Здесь свили себе гнездо проституция, воровство, наркомания и часто происходили убийства. Целые поколения местных жителей рождались и умирали в этом квартале, не находя в себе сил или желания вырваться за его пределы. Многие из обитавших здесь людей никогда не видели самолета и ни разу не были в театре или в кино. Да что там кино или театр - они даже на городском пляже ни разу не были.
Бразелтон вернулся на свое место, взял трубку и продиктовал мне полный адрес, добавив, что номера телефона этого семейства не знает. Я спросил, знает ли он хотя бы, как зовут бабушку, и он сообщил имя и фамилию, которые мне уже доводилось слышать: Ванда Сессамс.
Бинго! Вот и звонившая мне женщина. Она или соврала относительно того, что приходится подозреваемому матерью, или полиция, устанавливая степени родства обитателей дома, все перепутала. Как бы то ни было, теперь у меня на руках находился адрес, и скоро я, если так можно выразиться, приставлю лицо к голосу, изводившему и будоражившему меня в прошлую пятницу.
Завершив разговор с Бразелтоном, я повесил трубку, вышел из своей ячейки и отправился в фотоотдел. Там я нашел шефа отдела по имени Бобби Азмития и спросил, нет ли у него в пределах досягаемости какого-нибудь фотографа, работающего на нашу газету на правах свободного художника. Бобби заглянул в свой гроссбух и назвал мне двух парней, которые к отделу новостей отношения не имели и в настоящий момент раскатывали на своих машинах по городу в надежде сделать удачный снимок для украшения одной из газетных заставок. Я знал обоих этих вольных стрелков, в частности, чернокожего парня по имени Сони Лестер, и попросил Азмитию договориться с ним о совместной прогулке по фривею-110 для интересной работы. Азмития согласно кивнул, вызвал машину Лестера, переговорил с ним, после чего сообщил мне, что фотограф через четверть часа встретит меня у главного вестибюля, украшенного глобусом.
Вернувшись в новостной зал и проверив, как продвигаются дела у Анджелы, набиравшей текст статьи, сюжет которой мы почерпнули в отделе нераскрытых преступлений Паркер-центра, я отправился к "запруде" и подошел к столу "своего" заместителя главного редактора. Прендергаст обеими руками печатал план публикаций нашего раздела в новом номере. Прежде чем я успел что-либо сказать, он поднял на меня глаза и бросил:
- Анджела уже заслала мне "патрон".
На нашем сленге патроном назывался план будущей статьи с заглавием и указанием на примерное количество печатных знаков в законченном материале. Ближе к вечеру, когда состоится обсуждение нового номера, редакторы отделов, собравшись вокруг большого редакционного стола, будут на основании заключенной в этих "патронах" информации решать, какие статьи и заметки пойдут в печать, а какие перекочуют на страницы веб-сайта электронной версии газеты. Ну и так далее в том же духе.
- Да, она, похоже, девица хваткая, - сказал я и, с минуту помолчав, произнес: - Хотел поставить тебя в известность, что собираюсь прокатиться в южную часть города, прихватив с собой фотографа.
- Наклевывается что-нибудь интересное?
- Не знаю пока. Но когда вернусь, у меня, возможно, найдется, что тебе рассказать.
- Не возражаю.
Прендо всегда старался протянуть репортеру руку помощи, хотя сейчас, конечно, это уже не имело для меня большого значения. Тем не менее, пока кампания по сокращению штатов и интенсификации трудового процесса еще не набрала силу, он обычно предоставлял репортерам полную свободу в выражении мыслей и никогда не проверял и не сокращал их писаний, особенно у тех, кому доверял. Мне он доверял, так что мы с ним отлично ладили. В частности, я не отчитывался перед ним относительно того, где провожу рабочее время и какую тему разрабатываю. Кроме того, он всегда предоставлял мне шанс доработать свой материал и придать ему законченный вид, даже если поджимали сроки сдачи.
Я отлепился от стола Прендо и двинулся в направлении алькова, где скрывались лифты.
- Четвертаки есть? - крикнул Прендергаст мне вслед.
Я, не оборачиваясь, вскинул над головой руку и помахал ему. Это была традиция. Он всегда задавал мне вопрос о четвертаках, когда я отправлялся в странствия по городу собирать материал для очередного репортажа. Раньше, бывало, репортеры в затруднительных случаях звонили в редакцию из телефонов-автоматов - к примеру, когда оказывались в Чайнатауне. Нынче таксофонами уже никто не пользуется. Даже я. Но посыл понятен: держись и будь на связи, парень. Приятно, хотя и малость сентиментально.
Вестибюль с глобусом на углу Ферст и Спринг считался официальным входом в здание газетного комплекса. Бронзовый глобус размером с автомобиль "фольксваген" вращался на стальной оси в самом центре помещения. На глобусе были отмечены все американские и заморские бюро и представительства "Лос-Анджелес таймс", эти метки представали перед взором посетителей всякий раз, когда глобус делал оборот, хотя в связи с сокращениями финансирования многие бюро и представительства давно уже не функционировали. Мраморные стены вестибюля украшали заключенные в рамки многочисленные плакаты и фотографии, запечатлевшие важнейшие вехи в истории газеты, полученные ею Пулитцеровские премии и портреты сотрудников, ставших лауреатами этой премии. Здесь же висели портреты корреспондентов, павших при исполнении своего журналистского долга. Это был настоящий музей, в который, по моему разумению, предстояло в скором времени превратиться и самой газете. Поговаривали даже, что скоро здание будет выставлено на продажу.
Но меня, если разобраться, волновали в связи с газетой только последующие двенадцать дней. В течение этого времени мне предстояло завершить свой последний проект и написать последний криминальный репортаж.
Когда я, толкнув тяжелые деревянные двери, вышел из вестибюля, Сони Лестер уже ждал меня на парковке в служебной машине. Я забрался в салон и сообщил ему, куда ехать. Он сделал широкий разворот в виде буквы и, выехал на Бродвей и покатил мимо здания суда к требовавшемуся нам шоссе. Не прошло и четверти часа, как мы уже неслись по шоссе, держа путь в южную часть Лос-Анджелеса.
- Догадываюсь, почему меня выбрали для этого задания, - сказал Лестер, когда мы миновали центр города.
Я неопределенно посмотрел на него и пожал плечами.
- У меня лично никакой информации по этому поводу нет. Спроси Бобби Азмитию. Я лишь сказал ему, что мне нужен фотограф на колесах, и он назвал твое имя.
Лестер небрежно кивнул в ответ, давая понять, что он в мой треп не особенно верит, но ему лично глубоко на все это наплевать. Надо сказать, что газета "Лос-Анджелес таймс" имела прочную устоявшуюся репутацию борца со всякого рода сегрегацией и расовые проблемы для нее как бы не существовали. Действительно, никаких проблем на расовой почве в газете не отмечалось, но при всем том нельзя сказать, что руководство совсем уж не обращало внимания на цвет кожи или разрез глаз своих сотрудников. Обращало, да еще как, и использовало это, к своему преимуществу, с чисто практической точки зрения. Так, землетрясение в Токио освещал репортер-японец, а в случае, когда премию "Оскар" получила чернокожая кинозвезда, газета послала интервьюировать ее чернокожего репортера. Когда же пограничный патруль захватил в Калехико грузовик, в кузове которого обнаружились двадцать четыре трупа нелегальных эмигрантов, новостной отдел направил туда репортера с латинскими корнями, прекрасно говорившего по-испански. Вот так у нас в газете делались дела, и я отлично отдавал себе отчет в том, что присутствие чернокожего Лестера может обеспечить мне защиту в случае возникновения какой-нибудь заварушки в южном Лос-Анджелесе. А ничего другого мне и не требовалось. Признаться, я меньше всего думал в эту минуту о политкорректности, так как все мои помыслы были сосредоточены на задуманном репортаже.
Лестер задал мне пару вопросов о предстоящей совместной работе, и я ответил ему в нескольких словах, сообщив все, что только мог. Собственно, и говорить-то было особенно не о чем, ибо в моем распоряжении имелось очень мало информации. Тем не менее я довел до его сведения, что мы едем к женщине, пожаловавшейся на мою статью, в которой ваш покорный слуга назвал ее внука убийцей. Далее я сказал Лестеру, что надеюсь разыскать эту женщину и переговорить с ней на предмет обвинений, выдвинутых против ее внука. Возможно, добавил я, нам даже удастся опротестовать эти обвинения или часть их, особенно при условии, что она и ее внук согласятся со мной сотрудничать. Полностью я в свой план Лестера не посвятил, но считал, что он достаточно умен, чтобы самостоятельно дойти до всего остального.
Когда я закончил свой рассказ, Лестер согласно кивнул в знак того, что принимает информацию к сведению, и оставшуюся часть пути мы с ним хранили молчание. В квартал Родиа-Гарденс мы въехали примерно в час дня, когда здесь царила благолепная тишина. Занятия в школах еще не закончились, а наркоманы и наркоторговцы обычно выходили на улицы с наступлением сумерек. Иными словами, местные бандиты, дилеры и наркоманы еще почивали сладким сном в своих постелях.
Жилой комплекс как таковой представлял собой скопище двухэтажных домиков и служебных построек, выкрашенных в два цвета. Коричневый и бежевый тона доминировали на жилых зданиях, а лимонный и кремовый - на всех прочих. Растительности вокруг домов не наблюдалось, поскольку считалось, что кусты и купы деревьев могут служить целям укрывательства наркотиков и оружия. В целом квартал производил впечатление новостройки, где много чего не успели доделать, возвести и провести. Однако при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что краска на стенах домов выцвела и местами облупилась, а сами дома уже далеко не новы.
По адресу, данному мне Бразелтоном, мы без труда нашли дом миссис Сессамс и поднялись в ее апартаменты. Нужная нам квартира оказалась угловой, находилась на втором этаже и обладала декоративной лестницей с лестничной площадкой в правой части здания. Прежде чем мы двинулись к дому, Лестер вытащил из салона тяжелый кофр с фотоаппаратурой и запер автомобиль.
- Там тебе все это не понадобится, - сказал я. - Даже если она позволит фотографировать, делать это придется быстро.
- Да хоть бы вообще не пришлось снимать… Я свою аппаратуру в этом квартале в машине без присмотра не оставлю.
- Понятно…
Когда мы поднялись к апартаментам, я заметил, что передняя дверь распахнута, а за ней виднеется вторая, так называемая экранная, дверь с окном, забранным железными прутьями. Перед тем как постучать, я окинул взглядом с лестничной площадки пространство двора, но не заметил ни одной живой души ни в этом дворе, ни во дворах соседних домов. Складывалось такое впечатление, что квартал совершенно обезлюдел.
Я постучал.
- Миссис Сессамс!
Через некоторое время сквозь экранную дверь до нас донесся женский голос. Я сразу узнал его, поскольку слышал по телефону в прошлую пятницу.
- Кто там?
- Меня зовут Джек Макэвой. Мы разговаривали с вами в пятницу, когда вы звонили в "Таймс". Помните?
Экранная дверь была грязной, с многолетними наслоениями копоти и пыли на стекле, так что заглянуть внутрь апартаментов мне не удалось.
- И что вы здесь делаете?
- Приехал, чтобы поговорить с вами, мадам. В уик-энд у меня было достаточно времени, чтобы подумать о том, что вы мне сказали по телефону.
- Как, к дьяволу, вам удалось меня найти?
Судя по голосу, она подошла к экранной двери и находится по ту ее сторону, но сквозь грязное мутное стекло я различал лишь некий расплывчатый силуэт.
- Просто я узнал, где арестовали Алонзо. Выяснилось, что у вас дома.
- А что это за тип стоит у вас за спиной?
- Наш фотограф Сони Лестер. Работает в газете вместе со мной. Я, миссис Сессамс, приехал сюда, чтобы переговорить с вами о деле Алонзо. Если вдруг выяснится, что он невиновен, я приложу все усилия к тому, чтобы его освободили.
Говоря это, я подчеркнул голосом слова "если вдруг".
- Ясное дело, невиновен. Он не сделал ничего дурного.
- Мы можем наконец войти и поговорить об этом? - быстро спросил я. - Необходимо выяснить, что тут можно сделать.
- Войти я вам, так и быть, позволю, но только при условии, что вы не будете фотографировать. Никаких снимков, хорошо?
После этих слов экранная дверь слега приоткрылась. Я ухватился за дверную ручку и с силой за нее дернул. Дверь распахнулась. И я сразу же понял, что стоящая в дверном проеме женщина именно бабушка, а не мать Алонзо Уинслоу. Хотя бы потому, что на взгляд ей можно было дать не меньше шестидесяти. А еще она красила волосы, седые корни которых проглядывали сквозь спутанную темную курчавую массу, отличалась поразительной худобой - ее тело можно было сравнить разве что с ручкой метлы - и, несмотря на теплую погоду, носила шерстяной свитер и голубые джинсы. То, что по телефону она назвала себя матерью парня, было, конечно, любопытной деталью, характеризовавшей ее, но не бог весть какой серьезной. У меня появилось чувство, что эта женщина и впрямь в определенном смысле является и матерью, и бабушкой подозреваемого Алонзо Уинслоу.
Она указала нам на крохотное подобие гостиной в прихожей, где помещались диванчик и кофейный столик. И в гостиной, и в других помещениях, открывавшихся взгляду из прихожей, на всех предметах мебели лежали стопки запакованной в бумажные пакеты одежды. Некоторые пакеты были слегка надорваны, на некоторых красовались написанные от руки чьи-то фамилии и инициалы. Я услышал доносившийся снизу некий неясный шум, напоминавший приглушенный рокот барабана стиральной или сушильной машины, и сразу подумал о небольшой прачечной - маленьком частном бизнесе, располагавшемся в предоставленном властями социальном жилье. Возможно, именно по этой причине она не хотела, чтобы у нее дома фотографировали.
- Переложите куда-нибудь это барахло, присядьте и расскажите, что вы собираетесь сделать для моего Зо, - произнесла она.
Я переложил стопку бумажных пакетов с дивана на боковой столик и присел, машинально отметив про себя, что сквозь дырочки или разрывы в упаковке не проглядывало ни единого клочка ткани красного цвета. Квартал Родиа-Гарденс контролировался бандой "Крипе", и ношение одежды красного цвета, считавшегося отличительной чертой конкурирующей уличной банды "Бладз", могло навлечь на местного обитателя большие неприятности.
Лестер опустился на диван рядом со мной, поставив кофр с фотоаппаратурой на пол между ногами. Я заметил у него в руке небольшую камеру, которую он в следующую минуту, расстегнув одну из молний на кофре, спрятал в предназначавшееся для нее отделение. Все это время Ванда Сессамс стояла перед нами, не сводя с нас глаз. Но когда мы наконец уселись, придвинула к себе корзину с выстиранными вещами и начала по одной доставать их оттуда и аккуратно складывать, расправляя по швам.
- Я бы хотел поподробнее ознакомиться с делом Зо, - произнес ваш покорный слуга. - Если он невиновен, как вы утверждаете, я смогу вытащить его из тюрьмы.
Я снова сделал ударение на слове "если". Обставлялся, так сказать, Ничего не хотел обещать или гарантировать, не зная сути дела.
- Черта с два вы его оттуда вытащите. Если уж это не удалось мистеру Мейеру в суде, то у вас тем более кишка тонка!
- Насколько я понимаю, мистер Мейер - его адвокат?
- Совершенно верно. Общественный защитник. Еврей, между прочим.
По той интонации, с какой она это произнесла, у меня сложилось странное ощущение, что она чуть ли не гордится сложившимся положением. В частности, что ее внук оказался достоин того, чтобы его интересы защищал адвокат-еврей.
- Что ж, я поговорю об этом с мистером Мейером. Иногда, миссис Сессамс, газеты добиваются такого, чего никто не способен добиться. Так, если я сообщу миру, что Алонзо Уинслоу невиновен, мир, несомненно, прислушается к этим словам. Адвокатов же обычно слушают вполуха, поскольку они вечно твердят, что их клиенты невиновны, вне зависимости от того, уверены они в этом или нет. Вспомните басню о мальчике, кричавшем: "Волки! Волки!" Адвокаты так часто провозглашают невиновность своих клиентов, что, когда их подзащитный и в самом деле оказывается невиновным, люди в это не верят.
Она с недоумением посмотрела на меня, и со стороны можно было подумать, будто мои слова смутили ее или она ощутила в них некий подвох. Я же продолжал говорить, чтобы она, не дай Бог, не забрала себе что-нибудь в голову и не отказалась от моих услуг, убедив себя в моей неосновательности, легкомыслии и бесполезности.
- Итак, миссис Сессамс, я собираюсь лично расследовать это дело, а для этого мне нужно, чтобы вы позвонили мистеру Мейеру, дабы мы с ним могли объединить наши усилия. Как вы понимаете, мне необходимо пролистать дело, прочитать протокол предварительного слушания и выяснить, на чем он строит защиту. Открытие уже имело место?
- Нет у него никаких открытий. Он лишь твердит, что все будет хорошо и чтобы мы сидели тихо и не лезли куда не просят.
- Но я, миссис Сессамс, под словом "открытие" подразумевал судебный термин, означающий представление материалов дела суду. Государство в лице прокуратуры должно представить на рассмотрение защиты собранные им документы и улики, свидетельствующие против вашего внука. Уж если я возьмусь за дело Алонзо, то мне необходимо исследовать их.