II
СЕГОДНЯ
Плоть и кровь
Лужок тянулся по всей деревне, и его рассекала узкая дорога. На лужок смотрела начальная школа. Лужок был не квадратный, как он воображал, и пруда с утками там тоже не нашлось. Одно, казалось бы, графство - надо бы знать окрестности, но нет, Китсовы чужие поля. Йоркширские долины он знал понаслышке, из телевизора и кино - то "Эммердейл" мелькнет, то случится полуобморочная ночь на диване под "Девушек с календаря" по кабельному.
Тихо сегодня - среда, утро, начало декабря. Посреди лужка воздвигли рождественскую елку, но она пребывала первозданно голой - ни игрушек, ни огней.
В последний (он же первый) раз он заезжал присмотреться к деревне в воскресенье после обеда, в разгар лета, и все здесь гудело: туристы пировали на траве, вокруг носились малыши, старики посиживали на лавочках, и все поголовно лизали мороженое. На краю лужка была какая-то песочница, где люди - местные, не туристы, - играли в некое подобие серсо - метали большие кованые кольца, тяжелые, как лошадиные подковы. Он и не думал, что люди еще так чудят. Вот ведь нелепица. Чистое средневековье. На лужке у креста рыночной площади до сих пор стоял позорный столб и, как сообщал путеводитель, располагалось "бычье кольцо". Он припомнил одноименный торговый центр в Бирмингеме, но потом прочел дальше: оказалось, у бычьего кольца собаками травили быков. Он решил (понадеялся), что позорный столб и кольцо - истории ради, для туристов, и больше не используются. Люди ехали в деревню на машинах - погулять и отдохнуть. Он-то нет. Он где стоит, оттуда и гуляет.
Он спрятался за номером "Дарлингтон энд Стоктон таймс", прочел рекламу похоронных бюро, малярных работ и подержанных машин. Центральная газета была бы подозрительнее, хотя и эту, местную, он купил в Хозе, а не в деревенской лавке - зачем лишний раз привлекать к себе внимание? У местных радар настроен на левых чужаков. Наверняка что ни лето - плетеного человека жгут.
В прошлый раз у него была роскошная тачка; сейчас он замаскировался получше, приехал на заляпанном грязью "дискавери" из проката, надел горные ботинки и куртку "Норт фейс" на флисе, а на шею повесил карту Картографического управления в пластиковом чехле, тоже купленную в Хозе. Он бы и собаку взял, если б их давали напрокат, и тогда стал бы копией любого другого туриста. Как это так - негде арендовать собаку? Вот какая ниша на рынке пустует.
Он приехал на прокатной машине со станции. Он бы ехал в собственной роскошной тачке всю дорогу, но когда сел и повернул зажигание, обнаружилось, что машина не подает признаков жизни. Поломалось что-то непостижимое - наверное, электроника, решил он. Теперь в гараже Уолтэмстоу машину выхаживал поляк по имени Эмиль, у которого был доступ (какой славный эвфемизм) к подлинным запчастям "БМВ" вдвое дешевле, чем у официальных поставщиков.
Он глянул на часы - золотой "Брайтлинг", дорогой подарок. Время высшей марки. Ему нравились мужские примочки - машины, ножи, гаджеты, часы, - но вряд ли он потратил бы на часы столько денег.
"Дареному коню в зубы не смотрят", - улыбнулась она, когда их вручала.
- Да что ж такое, ну скорей же, - пробормотал он и боднул руль - легонько, не хватало еще, чтоб заоборачивались прохожие.
Маскировка - это да, но он понимал: если долго ошиваться в крошечной деревне, рано или поздно кто-нибудь начнет любопытствовать. Он вздохнул и посмотрел на часы. Подождем еще десять минут.
Через девять минут и тридцать секунд (он считал - а чем еще заняться? Только стоять при часах на часах) из школы выбежал авангард - два мальчика, две девочки. Они притащили сетки и блестяще отработанным маневром возвели на лужке футбольные ворота. Видимо, лужок был школе вместо игровой площадки. Каково учиться в такой школе, он и представить себе не мог. Его-то "началка" была выгребной ямой - денег слишком мало, народу слишком много, и куда ни плюнь цвел социальный дарвинизм. Выживание быстрейшего. И это еще были плюсы образования. Настоящее образование, когда он взаправду сидел в классе и чему-то учился, ему обеспечила армия.
Ручеек детей в физкультурной форме вытек из школы и речной дельтой разлился по лужку. Потом вышли два учителя, стали раздавать футбольные мячи из корзины. Он считал детей, пока они выходили, - двадцать семь. Самые маленькие вышли последними.
Потом появились дошколята - их-то он и ждал. По средам и пятницам они занимались в пристройке на задах школы. Натан, едва ли не самый крошечный, ковылял вместе со всеми, держась за руку девочки много старше его. Натан. Отнюдь не титан. Его упаковали в какой-то комбинезон "все в одном". Темные глаза, черные кудряшки - достались от матери, тут возразить нечего. Курносый носик. Порядок - матери Натана нет, уехала к сестре, у которой рак груди. Его здесь никто не знает. Чужак в чужой стране. Мистера Футы-Нуты, Липового Папаши, не видать.
Он вылез из машины, прошелся туда-сюда, сверился с картой. Огляделся, словно только что приехал. Отсюда слышен водопад. Не видно из деревни, зато слышно. Тёрнер его рисовал, если верить путеводителю. Он побрел наискось по краю лужка, якобы к пешеходной тропе, - тропы тут змеились повсюду, уводили прочь из деревни. Остановился, сделал вид, будто смотрит в карту, бочком подобрался ближе к детям.
Старшие разминались, кидали и пинали мяч друг другу. Кое-кто тренировал удары головой. Натан с девочкой из малышовой группы пытался гонять мяч. Упал - ноги заплелись. Два года и три месяца. Лицо сосредоточенно сморщено. Ранимо. Схватить Натана под мышку, добежать до машины, кинуть его на заднее сиденье и уехать - никто и моргнуть не успеет. А полиция сколько будет соображать? Да вечно, вот сколько.
Мяч подкатился к нему. Он поднял, улыбнулся Натану:
- Твой, сынок?
Натан застенчиво кивнул, и он протянул ребенку мяч как наживку - ну иди же ко мне. Едва Натан приблизился, он одной рукой отдал мяч, а другой коснулся детской головки, вроде как волосы мальчику взъерошил. Натан шарахнулся, точно его ошпарили. Девочка из малышовой группы схватила мяч и за руку потащила Натана прочь, злобно косясь через плечо. Мамаши и училки обернулись к нему, но он рассматривал карту, якобы ничего вокруг не замечая.
Подошла одна мамаша, на лице сияет приклеенная вежливая улыбка:
- Вам помочь? - На самом деле она имела в виду: "Если тронешь любого из этих детей, я измолочу тебя в кашу голыми руками".
- Извините, - сказал он, включая обаяние. Порой оно удивляло и его самого. - Я слегка заблудился.
Женщин всегда потрясает, если мужик признается, что заблудился, - они тают сей же момент. ("Для оплодотворения яйцеклетки нужно двадцать пять миллионов сперматозоидов, - говаривала его жена, - потому что из них лишь один догадается спросить, куда же ему идти".)
Он беспомощно пожал плечами:
- Водопад - это где?
- Вон туда. - И она показала ему за спину.
- Ах вот оно что, - сказал он. - Я, видимо, карту вверх ногами держал. Ну ладно, спасибо вам, - прибавил он и зашагал к водопаду, не дав ей времени ответить.
Минут десять надо потянуть. Подозрительно будет, если он сразу вернется к машине.
У водопада было красиво. Известняк и мох. Древесные скелеты черны, а вода, бурая, торфяная, словно выходила из берегов, но, может, она здесь такая всегда. Местные называли водопад "силой" - подходящее слово. Неукротимая сила. Вода всегда найдет дорогу, в итоге победит все на свете. Камень, ножницы, бумага, вода. Да пребудет с тобой сила. Он снова глянул на дорогие часы. Жаль, что он больше не курит. И выпить не помешало бы. Если не куришь и не пьешь, десять минут стоять у водопада - себе дороже, потому что остаются тебе одни только мысли.
Он пошарил в кармане, вытащил пластиковый пакетик. Осторожно опустил туда волос, застегнул замок, сунул пакетик в карман куртки. Он выдернул тонкий черный волосок из макушки Натана - так и держал с тех пор. Теперь дело сделано.
Десять минут прошли. Он быстрым шагом по засохшей грязи вернулся к "дискавери". Если все пройдет гладко, через час он окажется в Норталлертоне, сядет в лондонский поезд. Карту он оставил на скамейке - нежданный подарок тому, кто думает, что человеку полагается ходить пешком. Затем Джексон Броуди забрался в машину и включил зажигание. Лишь в одном месте на всем белом свете ему хотелось очутиться. Дома. Всё, прочь отсюда.
Жизнь и похождения Реджи Дич, правдивое повествование об удачах, неудачах, взлетах, падениях и полной истории семейства Дич
Реджи закинула детке в рот ложку какой-то овощной тюри. Хорошо, что детка пристегнут к стульчику: этот ребенок то и дело внезапно взмахивал руками и ногами и пытался взлететь, точно морская звезда, которой прискучило жить.
- Неконтролируемая радость, - объясняла Реджи доктор Траппер. Смеялась: - От еды очень много радости.
Детка не капризничал, хотя овощное пюре ("батат и авокадо") пахло старыми носками, а на вид смахивало на собачий понос. Детка питался лишь органической едой - доктор Траппер готовила сама, перемалывала и замораживала в пластиковых коробочках, чтобы Реджи только разморозила и разогрела в микроволновке. Детке был всего годик, и доктор Траппер, приходя с работы, кормила его грудью.
- Для его здоровья одна польза, - говорила она. И прибавляла: - Грудь для этого и предназначена, - когда Реджи смущенно отводила глаза; детку звали Габриэль. - Ангел мой, - говорила доктор Траппер.
Шестой месяц Реджи работала у доктора Траппер "маминой помощницей". На некоем подобии собеседования они уговорились называть это так, старомодно, поскольку слово "няня" обе не любили.
- Как будто коза блеет, - сказала Реджи.
- У меня один раз была няня, - сказала доктор Траппер. - Страшно вспомнить.
Реджи было шестнадцать, а сошла бы за двенадцатилетнюю. Когда забывала проездной, входила в автобус по детскому билету. Никто не спрашивал, никто не проверял, никто не обращал на Реджи внимания. Иногда ей казалось, что она невидимка. Легче легкого проскользнуть в щели, особенно если ты маленькая.
Когда проездной закончился, Билли предложил сделать ей новый. Удостоверение личности он ей уже сварганил.
- Сможешь по пабам ходить, - сказал он, но Реджи не ходила по пабам: во-первых, не с кем, а во-вторых, липовому удостоверению все равно никто не поверит.
На той неделе в воскресенье, когда Реджи с утра пораньше стояла за прилавком у мистера Хуссейна, какая-то женщина сказала, что Реджи рановато краситься. Реджи ответила бы: "А вам поздновато", но имела привычку держать свое мнение при себе, в отличие, видимо, от всех остальных в этом мире.
Так она и жила - всем твердила: "Мне шестнадцать", и ей никто не верил. А в душе-то ей лет сто - вот что глупо. Ну и ладно, Реджи все равно в пабы не рвалась - в алкоголе смысла нет, и в наркотиках тоже. В жизни от тебя и так почти ничего не зависит - не хватало совсем контроль потерять. Реджи вспоминала, как мамуля и Мужчина-Который-Был-До-Гэри заливались дешевым белым вином из супермаркета "Лидел" и "кувыркались", как Мужчина-Который-Был-До-Гэри выражался. По сравнению с ним у Гэри было два существенных достоинства: во-первых, он не был женат, а во-вторых, не облизывался на Реджи при каждой встрече. Если б мамуля не познакомилась с Гэри, она бы сейчас - Реджи глянула на часы - возила штрих-кодами над сканером и предвкушала обеденный перерыв (чай, "Твикс" и сигаретка, самое оно).
- Хочешь мобильник? - вечно спрашивал Билли и выуживал из кармана штуки две-три. - Чё хошь - "Нокию", "Самсунг"?
Без толку, телефоны Билли дольше недели не работали. Во всех смыслах безопаснее предоплатное "Девство". Реджи нравилось, как Ричард Брэнсон превратил "Девство" в глобальный бренд, - католики так же поступили с матерью Иисуса. Выйдешь на улицу - а там это слово. Приятно. Реджи с радостью умерла бы девственницей. Королева-девственница, Virgo Regina. Девственная весталка. Мисс Макдональд рассказывала, что весталок, которые "лишились половой невинности", хоронили живьем. Дать погаснуть священному огню - знак нечистоты; вот ведь зверство. Не жизнь, а невроз на неврозе. Особенно во времена, когда растопку в брикетах не продавали.
Они вместе с листа переводили кое-какие письма Плиния. "Плиния Младшего", - всегда подчеркивала мисс Макдональд, будто это смерть как важно - не запутаться в Плиниях, хотя, вообще-то, на свете небось и людей-то таких не осталось, которым не до фонаря, кто там старший, а кто младший. Которым любые Плинии не до фонаря - точка.
Но Билли готов ради нее что-то делать - приятно, даже если делает он почти сплошь противозаконные вещи. Удостоверение личности Реджи взяла - полезно, если никто не верит, что тебе шестнадцать, - а от проездного отказалась. Мало ли - вдруг это первый шаг по скользкой кривой дорожке, которая бог знает куда выведет. Билли поначалу тырил конфеты из лавки мистера Хуссейна, а гляньте на него теперь - профессиональный, можно сказать, преступник.
- Реджи, у тебя большой опыт работы с детьми? - спросила доктор Траппер на так называемом собеседовании.
- Ой, да куча. Правда. Огромная куча опыта, - ответила Реджи, улыбаясь и ободряюще кивая доктору Траппер, которой собеседования как-то не давались. - Чесслово.
Сама бы Реджи работы не нашла. Шестнадцать лет, опыта ноль, невзирая на роскошные рекомендации от мистера Хуссейна и мисс Макдональд и письмо от мамулиной подруги Триш, в котором говорилось, как хорошо Реджи управляется с детьми, - на основании того, что в обмен на чаепитие Реджи целый год вечерами по понедельникам сидела с бестолочью Грантом, старшим сыном Триш, и вдалбливала ему математику к стандартному экзамену (ну что тут скажешь? Безнадежный случай).
С годовалыми младенцами - и вообще с маленькими детьми - Реджи не сталкивалась, но где тут подводные камни? Младенцы маленькие, беспомощные, растерянные, и все это Реджи с легкостью примеряла на себя. И сама она была ребенком не так уж давно, хоть гадалка и сказала, что у Реджи "старая душа". Тело ребенка, душа старухи. До времени состарилась. Не то чтобы Реджи верила в гадалок. Та, что рассказала ей про старую душу, жила в новом кирпичном доме окнами на Пентландские холмы и звалась Сандрой. Реджи познакомилась с ней на девичнике одной мамулиной подруги, которая в очередной раз, к несчастью своему, собралась замуж, - Реджи, по обыкновению, тоже туда потащилась, невесте удачу принести. Вот что бывает, когда своих друзей нет, - вся светская жизнь состоит из походов к гадалкам, в залы бинго и на концерты Дэниэла О'Доннелла ("Передайте Реджи "Забаву" - да вон же, драже в шоколаде"). Неудивительно, что душа у нее стара. Мамули больше нет, а ее подруги всё звонят: "Мы в Глазго за покупками, хочешь с нами?" или "Пойдешь на "Братьев по крови" в "Плейхаус"?" Нет, нет и нет. Кончена забава, все были духи. Ха!
Ничего неземного в гадалке Сандре не обнаружилось. Помощник юриста, пухлая, за пятьдесят, в розовом кардигане, шаль на шее заколота брошью с коралловой камеей. Вся парфюмерия в ванной - "Гардения" из "Крэбтри и Ивлина", все флаконы выстроились ровно в дюйме от края, как на витрине.
- Твоя жизнь скоро изменится, - сказала Сандра мамуле. И не обманула.
По сей день Реджи иногда мерещится приторный запах гардений.
Доктор Траппер была англичанка, но выучилась на врача в Эдинбурге и на юг так и не вернулась. У нее был терапевтический кабинет в Либертоне, прием с половины девятого утра, так что "первую смену" с деткой сидел мистер Траппер. Реджи принимала детку в десять, сидела с ним до возвращения доктора Траппер в два (обычно, впрочем, ближе к трем. "На полставки, а как будто на полную", - вздыхала доктор Траппер), а потом до пяти - это лучше всего, потому что доктор Траппер дома.
У Трапперов был сорокадюймовый телевизор высокой четкости, и Реджи с деткой смотрели DVD с "Баламори", - правда, детка неизменно засыпал на диване, стоило зазвучать основной теме, утыкался в Реджи, точно обезьянка. Реджи удивлялась, что доктор Траппер разрешает ребенку телевизор, но та сказала:
- Да господи, почему нет? Время от времени, в чем беда?