В порядке отдельного требования просим дать указание о допросе проживающего в г. Москве по ул. Арбат, 53, кв. 3 гр-на Суханова Павла Пантелеймоновича о содержимом и об обстоятельствах получения им в октябре 1958 года посылки, отправленной ему Васятиным Д. И. из пос. Берелех Сусуманского района, а также не имеет ли Суханов П. П. сведений о местонахождении в настоящее время Васятина Д. И. или его связях.
Начальник отделения уголовного розыска УООП Магаданской области", -
и подпись из трех закорючек под общей шляпкой; в уголке пометка красным карандашом - видимо, управленческий дежурный начертал:
"сроч. перед. для исп. по террит. принадлеж."
И вот, послушный чахлой, неудобочитаемой бумажке, бросился он в ночную погоню, в схватку, поднял пистолет... И все это ошибка?! Но Васятин, его нерассуждающая готовность к бегству, этот взмах ножом, лютая ненависть в медвежьих глазах! И мгновенно возникшее у Стрепетова ощущение смертельного врага! Нет, что там ни скажут магаданцы, Васятин - не "товарищ Васятин". Этого просто не может быть.
Тимохин беспрерывно звонил по телефону. Раиса выслушивала слезные покаяния последней девчонки из отдела трикотажа. Вернулся Кока и искал, кого бы можно было потешить изображением шизика-симулянта. Но все это текло мимо.
Снова составлял Стрепетов телефонограмму. Телефонограмму-опись, телефонограмму-реестр. Все найденное в карманах и чемодане Васятина он мог бы перечислить на память, но переписывал с протокола обыска, стараясь делать это механически и не допускать никаких воспоминаний, а если иные слова и воскрешали помимо воли форму, запах, цвет косынки, ножа, брезентовых рукавиц, то лишь на мгновенье, не успевая нарушить быстрого, равномерного рождения строк...
Закончив список, Стрепетов счел нужным добавить от себя:
"Прошу обратить особое внимание на обрезанный фотоснимок (групповой портрет), адрес, написанный рукой, не принадлежащей Васятину, а также автобусный билет Псковского упр. Автошосдора".
Стрепетов твердо решил пробиться к аппарату прямой связи и самолично потолковать с магаданцами. Не пустили. Даже телефонограмму не приняли. Завтра - милости просим, а сегодня никак. Что-то на линии. И оставшиеся каналы связи забиты до отказа. Завтра. А куда же к черту завтра, когда к концу дня привезут Васятина, - и что с ним делать?
Оставался телеграф. Молния получилась чудовищных размеров, и у райотдельского начфина отвисла челюсть, но Головкин подписал телеграмму бестрепетно и молча. Понял, что сейчас впору отправлять ее с оплаченным ответом.
Теперь надо было убить минимум три часа. Стрепетов заглянул в календарь. Ага, вызваны свидетели по делу о мелкой квартирной краже. Для препровождения времени именно это и сгодится. Свидетели мирно сидели в коридоре, и он стал вызывать их по одному и допрашивать нарочито медленно, стараясь накопить спокойствия к тому моменту, когда...
Головкин вошел своей деревянной походкой, держа в руке - слава богу, телеграмма! И не распечатана. Стрепетову предоставлялось право узнать первым.
Итак?
"Арест особо опасного преступника Васятина получена санкция прокурора области тчк конвой этапирования вылетает сегодня рейсом шесть тчк большое спасибо ценные доказательства тчк по показаниям арестованных Суханов деле не причастен зпт что подтверждается иными материалами следствия тчк допрос качестве свидетеля будет произведен общем порядке ведущим следователем".
Потянулись обычные дела... И вдруг - звонок. Надоедливый треск помех, далекий голос, как будто знакомый, но чем?
- Да, следователь Стрепетов, да, я слушаю, - никак не понять, о чем речь...
Наконец он догадался, что на другом конце провода торопится и старается унять волнение бабка Татьяна. Он ясно увидел ее, как она стоит у стола в Сосновском поссовете, неумело - слишком сильно - прижимая к уху трубку, а поодаль, кучкой, любопытные соседки - как бы чего не пропустить - потому что, наверное, катится уже молва про го, как у Сухановых ночевал бандит и милиция ловила его на мотоциклах, а он, гад, с двумя пистолетами отстреливался...
- Пашка-то, - говорила бабка, стараясь объяснить все потолковее, - не разобрал давеча впотьмах, что ты милиционер... Думал, напали, а как ты грозить стал и из пистолета пальнул, совсем напугался. А в лесу беда приключилась: угодил в какую-то колдобину и ногу свернул. До дому еле допрыгал. Сейчас в больнице он районной, врачи будут смотреть на рентгене, цела ль кость. Потому прийти к тебе сейчас никак не может и... что теперь делать?
- Татьяна Федоровна! - закричал Стрепетов в трубку. - Татьяна Федоровна, пусть лечится спокойно...
- Да какой покой?! Волнуется он. Пашка ведь ни при чем. Я сама с него спрос взяла. Он и вправду думал, что Васятин этот работу искать приехал, ан вишь как вышло-то... Переживает Пашка теперь. Будет ему что за Васятина или как?..
- Успокойте его, Татьяна Федоровна. Ничего ему не будет. Только вызовут как свидетеля, чтоб рассказал, кто такой Васятин, что о нем знает. Вы поняли? Вызовут как свидетеля!
- Ну тогда спасибо, - услышал он в ответ. - Дай тебе бог!
Ночь с Васятиным понемногу становилась прошлым. И это прошлое, как положено, требовало оформления.
"Поеду на склад, - решил он, - это будет последнее".
Заглянул к дежурному.
- Если без меня явятся из Магадана - по поводу задержанного Васятина, пусть ждут. Часа через полтора вернусь. - И вышел. Даже не посмотрел в глазок камеры. Ни к чему.
Склад помещался в одном из зданий бывшего монастыря. Рядом, в облупленной, но стройной колокольне что-то равномерно ухало, а по временам свистело, и тогда колокольня освещалась изнутри синим огнем. Какая-нибудь мастерская, наверно.
Повинуясь фанерной стреле, Стрепетов спустился узким проходом по стертым ступеням в большой сводчатый зал. Маленькие окна в несокрушимых стенах были забраны решетками снаружи и внутри. Ощущение города исчезло: он не пробивался сюда ни единым своим качеством.
Неторопливая проверка документов, и Стрепетов был допущен за стеклянную перегородку, где царствовал толстый, неповоротливый капитан. В каждом движении своем он был значителен, почти монументален, и казалось, что обитые железом двери, решетки, засовы, ряды металлических сейфов - все это было когда-то однажды создано вместе с капитаном. Ни эта окованная обстановка без капитана, ни капитан без окованной обстановки раздельно не воспринимались.
Взяв у Стрепетова рапорт о выдаче боеприпасов взамен израсходованных - как положено, с резолюцией Головкина и печатью, - капитан воссел за столом. Огляделся.
Засовы задвинуты.
Сейфы заперты.
Двери затворены.
Решетки на местах.
Можно углубиться.
И он углубился в чтение рапорта и изучение резолюции Головкина:
"Применение оружия производилось правильно, прошу..."
Прочитал, изучил, еще некоторое время изображал, что изучает, потом уже ничего не изображал, а только строго молчал.
"Что у него ворочается в голове? - думал Стрепетов. - Или казенных патронов жалко? Или стилистические вольности в рапорте усмотрел? Факт, что недоволен".
Было тихо, прохладно.
- А где стреляные гильзы? Небось не собрали?
Интонация была неподражаема: осторожный голос владыки, опасающегося убить мелкого вассала монаршей немилостью.
- Нет, - сказал Стрепетов покаянно и очень серьезно. - Как-то, знаете, не удалось...
- Почему произведено всего три выстрела?
- А положено больше?
Капитан не то что не заметил иронии, она просто не достигла его.
- Разумеется, положено больше, - мягко отметил он, сетуя на глупость и невежество Стрепетова. - Применяя оружие при задержании, вы обязаны сделать два предупредительных выстрела, так?
- Так.
- Где же они?
"Ага, вот он куда клонит! По его арифметике, надо было два раза пальнуть в воздух до выстрела в Васятина и два раза вслед убегавшему Пашке. Итого пять пуль. Да еще собрать гильзы... Ах, как осатанело драпал Пашка! Не мудрено было все кости переломать... Ну, а кто бы не драпал в таком положении, когда на тебя с пистолетом из-за кустов вырываются? Поди разбери в темноте, бандит или милиционер!" И Стрепетова вновь ожег стыд за то мгновение, когда навел оружие на Пашку.
Спросил запоздало:
- Значит, не хватает двух выстрелов?
- Строго говоря, да, - и капитан вздохнул под бременем державных забот. - Все у вас, молодых, просто: бах-бах, как в кино.
- Я учту, - смиренно сказал Стрепетов.
Капитан смягчился.
- Маленько растерялись, а?
"Он считает, что я перетрусил и палил, куда попало. Смешной капитанище".
И впервые Стрепетов подумал о страхе. Чего-чего, а страха не было. Вовсе не было, нисколько.
- Наверно, растерялся.
"Почему бы нет, если капитану это доставит удовольствие?"
Была найдена карточка Стрепетова и в ней сделана высочайшая запись о выдаче трех пуль калибра 9,8 мм для пистолета системы Макарова. И вот капитан вынул из сейфа - и сразу захлопнул дверцу, повернул ключ, вытащил его и спрятал во внутренний карман - коробочку с патронами.
Они были холодны и тяжелы.
Стрепетов достал пистолет, вставил их один за другим в тугую обойму.
* * *
Конвой прибыл и увез Васятина.
Что же произошло на далекой Колыме?
Какие события прошли "по касательной" перед главами Стрепетова, когда поздней ночью он составлял тщательную опись всего изъятого у Васятина?
Кто были те люди за столом на фотографии?
А непонятный вид ее - какая-нибудь глупая случайность, или, наоборот, улика, воплотившая весь накал чужих, неизвестных страстей?
Как ни крепился Стрепетов, все же попытался спросить об этом у начальника конвоя. Но то ли молодой лейтенант и сам ничего не знал, а оттого напустил на себя особую таинственность, то ли действительно о деле пока еще лучше было разговаривать поменьше...
Лейтенант загадочно прищурился и сказал:
- Материалы следствия, как вы знаете, до его окончания не подлежат разглашению. Хищение золота - больше сказать ничего не могу...
У Стрепетова мелькнуло желание объяснить лейтенанту, что они бы в Магадане еще попрыгали, поискали Васятина, если бы не он, Стрепетов. Но смолчал. Как ни крути, прав-то был лейтенант. Ведь шло следствие по серьезному делу.
Он выполнил свой долг, разве этого мало?
Стрепетов уже и не думал, что когда-нибудь услышит о Васятине и получит ответы на свои вопросы.
Но прошло несколько месяцев, и вдруг на очередном утреннем оперативном совещании Головкин безо всякого нажима, даже не взглянув на Стрепетова, точно так же, как до этого он зачитывал другие документы, огласил ориентировку о раскрытии Магаданским уголовным розыском опасной шайки расхитителей золота на прииске "Бурхала".
Половина похищенного золота была поделена между преступниками, другая - отправлена ими на "материк" и хранилась у "надежного человека". Отвозил это золото Васятин и еще один из участников хищения. "Надежный человек" был предупрежден, что спрятанное у него он должен будет отдать только тем, кто предъявит ему в виде пароля разрезанную фотокарточку и адрес "надежного человека", написанный его собственной рукой. Головкин назвал какой-то поселок в Псковской области и адрес, по которому был найден и арестован "надежный человек" - участник хищения. Знакомый адрес: Первомайская, д. 16, кв. 3.
Преступники не доверяли друг другу, и поэтому адрес и фотокарточку "надежному человеку" должны были предъявить двое. Только при этом условии он должен был выдать "клад".
Но напарник Васятина - он и придумал эту систему "двойного контроля" - просчитался. На обратном пути Васятин выхватил у него кисет с адресом (фотография была у Васятина) и сбросил своего попутчика под встречный поезд. Сам же решил вернуться назад, за золотом - делиться с сообщниками Васятин счел излишним...
По мере того как Головкин читал, перед Стрепетовым - словно какой-то фокусник доставал их из пустоты - появлялись все те предметы, которые он так дотошно описывал в протоколе той ночью в поселковой милиции. И ждал появления каждого нового, словно еще и еще одного подтверждения правильности всего того, что он тогда делал...
"Ага, вот она, косынка..."
- "Преступник, - читал Головкин, - пытался отрицать свою совместную поездку с погибшим. Однако изъятая у него при задержании женская косынка была опознана одной из пассажирок поезда как принадлежащая ей".
"...Психология преступника, - подумал Стрепетов. - Как характерно. Награбил золота, но по дороге спер у случайной попутчицы косынку... А вот и Пашка!"
Чтобы забрать у "надежного человека" золото, Васятину нужен был подставной напарник. Для этого-то он и хотел использовать случайного знакомого - Пашку, разумеется, - не посвящая его в суть операции и не делясь. Что он собирался сделать дальше с Пашкой, Васятин, естественно, показаний не дал. Что его могут у Пашки найти, ему и в голову не приходило.
Теперь Стрепетов получил ответы на все вопросы.
После ориентировки Головкин прочитал приказ министра о награждении работников Магаданского уголовного розыска. А в конце объявлялась благодарность следователю Стрепетову, который при выполнении "отдельного требования" проявил настойчивость и мужество, задержав Васятина.
Сейчас, полгода спустя, Стрепетову уже казалось, что никакой особой настойчивости и мужества он и не проявлял. Просто, через полгода все кажется простым, он принял к исполнению "отдельное требование". Требование к его совести, к его профессиональному мастерству. Вот и все.
ЦЕНА ИСТИНЫ
Окачурин давно привык к тому, что глаза его ведут какое-то автономное существование.
Это начиналось с утра, стоило ему выйти из дому. Шесть лестничных маршей вниз - перед дверью Федосовых уютно свернулся на коврике рыжий кот, на стене опять написано мелом: "Катька дура". Пановы не вынули с вечера газету: почтовый ящик белеет дырочками. Это последнее, что Окачурин замечает вполне сознательно. Но вот хлопнула дверь подъезда, пятьдесят шагов по улице - все, глаза обособились. Теперь Окачурин мог ехать, стоять, с кем угодно беседовать, думать о том, что у внучки опять ангина, а новый сосед (такой чудак!) не играет в шашки, - глазам не было до этого никакого дела. Глаза смотрели. Смотрели не напряженно, без настороженности, почти без всякого выражения. Толпа текла мимо, навстречу, наперерез, здесь образовывала скопления, там - пустоты, и глаза охватывали ее целиком, оценивали, сортировали, систематизировали. Вероятно, тут не обходилось без головы Окачурина, но совсем для него незаметно. По его мнению, глаза действовали самостоятельно. Он терял над ними контроль, он мог бы только выключить их, плотно сомкнув веки. Но какому участковому придет на ум зажмуриваться при исполнении служебных обязанностей?
Глаза смотрели. Иногда мимоходом, не отвлекаясь от главного, выполняли кое-какую мелкую работенку для Окачурина лично: взглядывали на часы, подсчитывали на ладони медяки, если ему хотелось выпить газировки, выбирали место, где переступить лужу. И вдруг... вдруг они швыряли его вперед, и, на лету соображая, почему он это делает, Окачурин крепко брал кого-то за локоть или прикладывал руку к козырьку и просил предъявить документы. Редко ошибались эти блекло-серые, невыразительные глаза.
Однажды без всякого к тому повода, доверяясь единственно глазам, он задержал человека, у которого было рассовано по карманам три заряженных пистолета: несколько часов назад тот убил вахтера и вскрыл сейф отдела охраны крупного завода. "И как только тебя осенило?!" - изумлялись друзья-приятели. Окачурин отвечал категорично, но весьма туманно: "Видно птицу по полету!"
Но чаще глаза вылавливали, конечно, рыбку помельче: хулиганов-карманников, спекулянтов, привокзальных воришек. Вот, скажем, такой случай. Идут люди из бани, день субботний, дело к вечеру. Все идут себе - и ладно. А одного Окачурин вдруг хвать - и в отделение. За что про что? Сам не знает. А на поверку оказалось - не зря. Парень стащил из раздевалки чужой костюм, да не впервой уже, только сходило с рук. Дело его вел потом Кока Светаев, и тоже все допытывался у Окачурина, почему задержал. Окачурин долго мялся. "Стало быть, по подозрению..." - говорит. "По какому же?" - "По малым уликам..." - "Пусть по малым, да по каким именно?" Наконец одну выжал: "Лицо не распаренное. А раз из бани идет, чтоб его!.."
Окачурин не обладал умением округло излагать вслух свои мысли. Кстати, о его фамилии. На самом деле он был Чурин. Окачуриным его сделал дурацкий случай. На одном собрании докладчик помянул трех участковых, награжденных в прошлом месяце денежными премиями. "Д. И. Ванин, - прочел он по бумажке. - С. С. Голышев..." А третья фамилия была написана неразборчиво, и он запнулся. Чурин, сидевший в первом ряду и превосходно знавший, кому досталась эта последняя премия (потому что внук уже неделю гонял на новом велосипеде, а сам он стал обладателем отличнейшей удочки и набора каких-то гибких мормышек), Чурин решил подсобить докладчику и деликатно подсказал: "О-Ка-Чурин". Его звали Осипом Кузьмичом. "Ага, спасибо! - обрадовался докладчик. - Так, вот, товарищи Ванин, Голышев и Окачурин..." Зал покатился. А прозвище прилепилось намертво.
Сейчас он стоит на вокзальной площади. Наконец-то лето. Весна столько буксовала, что все сроки прошли, и теперь из земли поперло как на дрожжах. Почки проклюнулись уже месяц назад, да так и остались: чуяли, что впереди холода. А потом враз, в несколько дней, деревья зазеленели, загустели, и все зацвело. Благодать! А внутри помимо сознания быстро пощелкивал счетчик: "Приезжий. Приезжий. Провожающий. Прохожий. Отъезжающий. Отъезжающий. Дачник. Прохожий. Курортница с юга. До чего успела загореть! Хороша, чтоб ее!.. (Это глаза отметили лично для Окачурина - надо ж ему иметь развлечение.) Провожающие... Приезжий. Приезжий. Прохожий. Баба с рынка. Прохожий. Компания какая-то. Еще баба. Компания. Командированный. Компания, компания, компания...
Опять! Так и толкает. Придется понаблюдать. Вот отсюда, из-за киоска. Трое мужчин, две женщины. Одна ничего, брюнеточка, только больно раскормлена. Спорят о чем-то. Или ругаются? Ругаются. Но тихо, ничего не поймешь. Стараются внимания не привлекать. Ну и что? Может, они от воспитанности. Наплевать, что ли... Нет, глаза не пускают. Ладно, постою. Сильно ругаются. Так и толкает, так и толкает. Может, подерутся? Вот тогда б я их забрал. За милую душу! А на что они мне сдались?.. Нет, не подерутся. Культурно ругаются, чтоб их! Нешто документы проверить? Пустой номер. Приличные люди. Извиняйся потом. Блондиночка тоже ничего, когда в профиль. А мужички-то так себе, мелковаты. Да и в годах. У одного вон уже лысина на маковке. Хоть и зализал, а видно. Здорово он злится - плешка аж кумачом светит. А второй-то челюстью так и ворочает; того гляди укусит".