- Я - "Беломор". А... что?
- Да просто так, к слову.
"Поболтать хочется, разве не видишь?"
- Я тоже "Беломор" уважаю. Лучшее курево для понимающего человека.
"Значит, точно: Васькины сигареты и конфетная бумажка, его - изжеванный "Беломор". Вещдоков - хоть музей криминалистики открывай. Только что я с ними делать буду, непонятно. Многое непонятно. В первую очередь - сам парень".
Стрепетову все время казалось, что он допрашивает другого человека - не того, которому накладывал жгут позапрошлой ночью при слепящем свете фар. Только и было в нем знакомого, что крупный нос с горбатой переносицей, белевшей оттого, что кожа здесь туго обтягивала кость.
- Вернемся к делу. Он подошел, а потом? Вспомните поподробнее.
- Да мы на него и внимания не обратили. Что на него смотреть? Идем разговариваем...
"Сто раз слышал. Опять, словно мяч об стенку".
- Ясно. Но с чего же началось?
- Да ни с чего...
"Помолчи, я подожду".
- ...Он поперся на нас и нарочно толкнул.
"Ага, появилось новое слово "нарочно".
- Ну, я его, извините, обложил. Только-только мы отошли - он машинку выхватил и как пальнет! Я с копыт долой. Васька побежал звонить...
"Стой, стой! Когда не нужно, ты вдруг заторопился".
- Кого именно толкнул?
- Да обоих.
- И сильно?
- Порядочно.
- Вы не упали?
- Ну, это кишка тонка, чтобы я от него в снег летел! - руки на одеяле сжались в тяжелые кулаки.
"Это я спросил только для протокола. И без того уверен, что в снег летел не ты и не Вася".
- А где он прятал пистолет, случайно не заметили?
"Грациозно, на цыпочках. Это и о расстоянии, и о том, стоял ли он к стрелявшему лицом, - изящно спрошено".
Снова пауза. Умение слушать начинается, наверное, с умения молчать.
"Правильно, что я заглох. Теперь пауза начала давить его, а не меня".
- Откуда же заметить? - медленно сказал парень. - Он ведь сзади. Оглянуться не успели, как пальнул.
"Положим, оглянуться ты успел... Начнем с другого конца".
- Когда он вас толкнул...
"Интересно, удается ли мне скучающее, лицо?"
- Ну?
- Вы, конечно, дали сдачи.
"Конечно, некоторый нажим. Ну да шут с ним!"
Парень оторвался от созерцания потолка, глаза его сузились и коротко резанули Стрепетова - два черных лезвия в опушке прямых ресниц.
- Нет, - отчеканил он, - не дал сдачи!
В голосе его плеснуло раздражение, лицо скривилось, и вот тут он - сегодняшний, бойкий, ухоженный, - наконец слился для Стрепетова с тем, другим, который горстями прикладывал снег к окровавленной ноге, матерился сквозь зубы и который сказал мрачно и зло: "Нечего выдумывать, никакой драки не было!" И одновременно Стрепетов понял, что парень ему не нравится, и признался себе, что вся его, Стрепетова, балансирующая осторожность вызвана не столько соображениями профессиональной этики, сколько этой неприязнью и недоверием. Недоверием, родившимся от бесследного исчезновения Васи, от странного сопротивления, которое с каждым новым вопросом надо было преодолевать, от лжи, которую приходилось заносить в протокол, от всех повадок парня, отдававших фальшью. Так и подмывало по-мальчишески двинуть его в упор: "Какого черта ты завираешься, друг ситный?" Но такого удовольствия Стрепетов не мог себе позволить. Во всяком случае, пока. Пока надо, чтобы и комар носа не подточил. Проще, наивнее. Ну-ка. Было у отца два сына...
- И очень зря не дали!
"Сказано с сердцем. Амплуа - свой парень".
- Я бы на вашем месте врезал ему как следует. По крайней мере утешение, что он с битой мордой!
"Видишь, до чего я наивный и горячий, совсем не опасный..."
Парень ухмыльнулся толстыми губами.
- Всякому овощу свое время, - протянул он многообещающе.
- Не понял!..
- Да не, это я так, о справедливости.
- Небось болит нога-то?
- Лежишь - ничего. Двинешься - больно.
- Н-да, история. А Вася как удрал, так и не проведал даже?
- Я ему не сват, не брат, всех общих дел-то - разлить поровну. Выпишусь, встречу - скажу, что, мол, в милицию просят явиться. Он прибежит.
"Ты, я гляжу, поверил в дурачка. В открытую издеваешься".
- Еще один вопрос, и я уйду, дам вам покой. Как все-таки насчет примет преступника? Может, хоть что-нибудь припомните?
- Надо же, как мысли сходятся! Я как раз лежу и думаю. Значит, пишите так: высокий, в шляпе, в очках и м-м... с усами.
"А лет ему двадцать, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая - валяй, валяй, не стесняйся! Пора мне закругляться, а то еще не вытерплю".
Он начал складывать пожитки.
- Так получше ищите, - кинул вдогонку парень. - А то придется самому!
- Постараюсь, - сказал он.
"Постараюсь добраться до него раньше, чем доберешься ты. Теперь я понял. И насчет овощей тоже".
В коридоре он с облегчением распустил мускулы, сведенные глупой улыбкой, и почувствовал, что устал. По палатам начинали разносить обед.
"Надо и мне чего-то пожевать. На пустой желудок я больше и шагу не ступлю, дудки!"
Но прежде чем сдать халат, Стрепетов отправился в регистратуру. Он знал, что вчера, в воскресенье, был посетительский день: к ходячим больным допускались гости, лежачим разрешалось передавать конфеты, фрукты и прочее. Ему указали нянечку, которая дежурила вчера "на передачах". Это оказалась та же любопытная утица, что полтора часа назад провожала его наверх. Обольщенная почтительностью Стрепетова, она забыла обиду и стала припоминать, кто справлялся о раненом из сорок первой палаты с пятой коечки по левой руке.
Женщина какая-то кулечек передавала. Должно, мать. Мужчина? Да, был и мужчина. В точности, как описывает товарищ из милиции. Передачи от него не было, а вот записку она носила. И ответ ждала. Минут десять царапал, сердешный... А "товарищ из милиции", естественно, описывал друга Васю.
* * *
Конечно, днем переулок выглядел совсем иначе. Но он не был чужим, и Стрепетову казалось, что они теперь как-то связаны, что-то пережили вместе, пока он бродил ночью среди этих домиков и сугробов, распутывая замысловатую вязь следов.
Неожиданно он подумал, что когда-нибудь весь город станет для него полон особенных, т е х с а м ы х мест, где что-то растрачено и что-то приобретено. Он будет смотреть вокруг вспоминающим, чуть собственническим взглядом, чем-то похожий на старого ловеласа, который перебирает подъезды и улицы, словно свидетельства прежних приключений и побед: "Вот за эти двери я так и не проник, а на той скамейке меня целовала очаровательная блондинка, а там, за углом, - ах, что это была за встреча!.. Сюда я выезжал на пожар, - будет думать Стрепетов, - здесь в сарае мы целый день сидели в засаде, и нельзя было даже курить, а в этом проходном дворе - век не забуду! - вот так стоял я, а так шли они..."
Пригвожденная памятью к форме и взаимному расположению вещей - стен, заборов, деревьев, - какая-то частица его самого навсегда затеряется среди едких головешек, бывших только что человеческим жильем, затаится в тесном сарае, будет снова и снова вступать в неистовую борьбу в темном проходном дворе. И вечно останется сидеть на корточках возле урны, сосредоточившей вокруг себя целую коллекцию "вещественных доказательств по делу о выстреле, произведенном лицом, личность которого не установлена.
У дворника он застрял надолго. Не потому, что тот рассказывал путное. Ничего старик толком не знал и, сгребая ночью снег, видел только снег и слышал только скрежет собственной лопаты. Но стены его одинокой комнатенки были так густо увешаны фотографиями, а лица на фотографиях были сплошь молодые и довоенные, и так хотелось ему обстоятельно побеседовать о своей жизни и дворницких трудах, что у Стрепетова не хватило духу скоренько "закруглиться".
Только одна фраза и застряла в голове после часовой беседы:
- Что шпана обнаглела, это точно. Недавно Петрухе Савелову та-акой фингал под глаз поставили! А за что? Ни за что. Шел себе с института тихо-мирно... Только это не наши. Я своих всех сызмальства знаю. Пришлые на переулке озоруют.
Стрепетов сам забежал к Савелову, бросил на всякий случай в почтовый ящик повестку на сегодня, потом метнулся к жителям домика, под чьими окнами нашел гильзу. "Ничего знать не знаем, об эту пору последняя собака спит, а если бы и слышали - куда мы с голыми-то руками? Это с вас надо спросить, молодой человек. Вон уж стрелять начали! До чего же эдак дело дойдет?!"
Пока Стрепетов мотался туда-сюда, снег подернулся синевой, зажглись фонари, и в переулке проступил намек на то, чем он был тогда и о чем они знали лишь вдвоем. Только переулок пока знал больше...
* * *
В райотделе суета уже затухала, и Стрепетов, ворвавшись туда на рысях, спешно принялся за свое.
Прежде всего - назначить экспертизу.
"На основании изложенного и учитывая, что по делу требуется баллистическая экспертиза..."
Надо запросить тип оружия, его индивидуальные особенности, год выпуска, что еще? Роясь в справочнике "Первоначальные следственные действия", прочел образец записи в протоколе:
"На полу комнаты обнаруже..."
Так-так! Значит, пишу:
"Обнаружена в снегу на глубине...",
как там дальше?
"Наиболее близко расположено колено правой ноги трупа, расстояние до него 22 сантиметра".
"Ну, у меня, слава богу, без трупа, можно взять другие ориентиры:
"Расстояние до левого угла дома..."
Потом он составлял запрос в Центральную пулегильзотеку.
"Полагая, что необнаруженный по данному делу пистолет мог использоваться для совершения других преступлений, прошу проверить, не применялся ли он...".
Перед его внутренним взором, как в наспех смонтированном гангстерском фильме, кто-то бежал, стрелял, падал, торчали чьи-то острые колени, к которым по школьной линейке кто-то откладывал двадцать два сантиметра.
Еще один запрос не забыть! Когда придет заключение эксперта, выяснить, не числится ли данный пистолет в украденных, и если да, то при каких обстоятельствах, где и когда похищен.
Ну, можно перевести дух...
Раиса строчила за своим столом. Кока с кем-то перезванивался - проводил время. Тимохин по обыкновению философствовал. Бородатая личность, развалившаяся напротив него на стуле, готова была, кажется, беседовать до утра. Стрепетов ловил обрывки диалога.
- А если принцип относительности распространить на мораль?
- Нет, позвольте...
- Ну, а если распространить?
"Пофартило Тимохину, нашелся любитель мозгами поприседать".
- ...Добро и зло, подвиг и преступление - все относительно, а? Все иллюзорно?
Стрепетов успел сходить в машбюро и к Нефедову, который пообещал срочно взяться за сбор сведений о потерпевшем и розыски свидетеля Васи, и вернулся к тому же.
- По Эйнштейну, - теперь перешел в наступление Тимохин, - по Эйнштейну, мы можем любую из двух движущихся систем принять за относительно неподвижную. Так? Давайте распространим, как вы предлагаете. Тогда можно сказать, что не вы ударили своего соседа по голове, а он своей головой ударил вас по кулаку А?
- Вы слишком конкретно. Я ведь что говорю...
- А вот свидетели говорят, что потерпевшего били по голове именно вы. Если законы природы переносить на общество...
Савелов пока не шел. Ничего особенного Стрепетов от него не ждал, но все-таки теплилась надежда: а вдруг этот парень был жертвой того же бандита, или вдруг что-нибудь еще... Словом, чем черт не шутит, не проглянет ли какая-нибудь связь между тем, что одного парня в тихом дотоле переулке побили, а в другого парня там же выстрелили?
Но вот уже Кока посмотрел на часы, упрятал дела в сейф, подхватил свою щегольскую папочку на "молнии", прищурил глаза и сухим головкинским голосом объявил:
- Поскольку, товарищи, особых происшествий в районе нет и рабочий день окончен, вы свободны.
Головкин вошел минутой позже, чуть не застав его врасплох.
- Поскольку, товарищи, - сказал Головкин, прищурив глаза, - особых происшествий в районе нет и рабочий день окончен, все свободны, кроме Светаева, для которого есть дело на первом этаже.
Он повернулся, прямо держа длинную спину, и тяжело шагнул в коридор на негнущихся ногах, неся, как латы, свой синий подполковничий мундир.
- "Кузнец, кузнец, скуй мне тонкий голосок!" - засуетился Кока и ударился вслед за Головкиным.
Да разве Головкина уговоришь!
"Придет сегодня Савелов или не придет? Все-таки посижу полчасика".
Стрепетов подперся кулаком и невольно задумался все о том же. Зачем парень сбивает следствие с толку? Почему старательно заметает следы стрелявшего?
Григорий Ковров. Холост, живет с матерью, работает обкатчиком на заводе. Не состоял, не участвовал, не избирался. Больше Стрепетов ничего не знал. Он не знал даже, что такое обкатчик. Он только знал, что парень ему неприятен и что он врет. Но даже если б он не врал, было в нем что-то сверх этого. Какой-то блатной налет, что ли? Не бьющий в глаза, нет. Без татуировки, без золотого зуба, сияющего на видном месте во рту. Но что-то в повадках, в отдельных словечках, в том, как он выговорил это "моей милиции", как пожал протянутую Стрепетовым руку.
Ведь даже рукопожатие много говорит о человеке. Бывают руки искренние. Когда такую держишь в своей, передается взаимное доброжелательство, Ладонь плотно прилегает к ладони, и нет в ней стремления изогнуться лодочкой внутрь, избегнуть прикосновения, отделаться формальным тисканьем костяшек пальцев. У человека безразличного в руке дряблость какая-то, пустота, ее отпускаешь с разочарованием. При любопытстве, заинтересованности рука входит во встречную ладонь чуть резковато, повышенно-активно, задерживается дольше, ведет себя испытующе. Застревает и рука ищущая, подлаживающаяся, но она прилипчивее, как-то ерзает и консистенцией пожиже. Трусливость и неприязнь обнаруживают себя деревянным, коротким, необщительным пожатием без нарастания и расслабления, но с легким непроизвольным подергиванием к себе; такая рука стремится освободиться раньше, чем следует...
Ковров взял протянутую руку после крошечной заминки и сжал неожиданно сильно, словно не для приветствия, а бахвальства ради ("Видал, каков я?"), но как только кисть Стрепетова напряглась в ответной реакции ("Ишь, напугал, видали и почище!"), он отнял руку, равнодушно сцепил с другой поверх одеяла. Да, что-то определенно враждебное было в этом рукопожатии.
Да, так зачем же он врет? Наверняка ничего не скажешь. Но какую-то рабочую гипотезу для личного пользования иметь можно. Например, такую. Он знает, кто в него стрелял, и знает, почему стрелял. Этим выстрелом были сведены какие-то счеты. И он не хочет мешать сюда милицию либо потому, что боится мести стрелявшего, либо потому, что, следуя принципам блатной этики, желает остаться "на высоте". Возможный вариант? Почему бы и нет.
Проверяя себя, Стрепетов снова погрузился в утренний допрос. Он прослеживал его динамику, вспоминал интонации и жесты, он облазил все его закоулки. И успел уже подзабыть о Савелове, когда тот пришел.
"Мама родная, как он изукрашен!"
Огромный "фингал" в багрово-синей гамме цвел на полщеки. "Ранний Пикассо", - сказал бы Кока. Бедный малый, как он ходит по улицам?
"Хорошо хоть некому сейчас на него таращиться, кроме меня".
Впрочем, Савелов умудрялся не стесняться. Заплывший карий глаз его смотрел даже с некоторым вызовом. Стрепетов даже развеселился. Что-то в этой расквашенной, совсем еще мальчишеской физиономии было очень симпатичное, но и заносчивое.
- Разговор будет долгий?
- А что?
- Если вы меня задержите больше пятидесяти минут, я не успею на семинар.
"Ого, еще и на семинар в этаком виде!"
- Постараюсь не задержать.
Он приглядывался к Савелову с живым доброжелательным любопытством - и все-таки профессионально. Следил, как тот сидит, куда смотрит, что делает руками, какую держит паузу между вопросом и ответом. На все это есть свои неписаные "нормативы". Скажем, затянется пауза - значит, что-то соображается, вычисляется, может быть, придумывается на ходу. Выйдет короче "положенной" - ответ срепетирован, заготовлен. Следователь, если он хочет чего-то стоить, должен фиксировать такие вещи почти автоматически. Система подсознательной сигнализации должна тотчас сработать, когда вопрос невинный и простой вдруг вызовет симптомы, соответствующие вопросу сложному, когда неожиданная задержка или машинальный жест выдадут, что где-то рядом "горячо". Если распускаться и не наблюдать за собеседником при любом допросе, не научишься быть во всеоружии там, где грянет настоящий бой.
- ...Близких родственников нет. Живу один.
Бравая интонация подразумевала концовку: "И прекрасно обхожусь", - но глаза сморгнули болезненно, и Стрепетов уже не для протокола, для себя спросил:
- А что с родителями?
- Отец в сорок пятом, - сухо сказал Савелов. - После ранения пробыл дома неделю - и вдруг... Мать в пятьдесят шестом, от рака. Пошел работать, было уже шестнадцать.
"Чем вот один человек нравится, а другой нет? Почему мне Савелова с его подбитым глазом больше жаль, чем Коврова с простреленной ногой?.."
- Значит, вы на вечернем. Какой курс?
- Второй.
"Видно, все-таки интуиция".
Правда, однажды Стрепетов со своей интуицией влетел. Принял мелкую стерву за детоубийцу. Но в интуицию продолжал упрямо верить.
Почему-то вдруг мелькнула мысль, что фингалу от роду два-три дня.
- По каким дням у вас в институте занятия?
- Понедельник, среда и суббота.
"Стало быть, фингал субботний".
- Расскажите, что с вами произошло в субботу.
- В которую именно? Суббот много.
"Что-то где-то скребется, а что - не пойму. Почему он сказал "суббот много"? Ведь ясно, кажется, о чем речь! Если тебе дали по физиономии, а потом вызывают в милицию и спрашивают... Глаза смотрят прямо, но как-то пристальнее, нет, напряженнее, чем это оправдано моментом".
Но так как Стрепетов не ощущал себя сейчас охотником, не устраивал засад и не ставил капканов, он прямо двинулся навстречу, протягивая открытую руку и только недоумевая.