Забрав у прачки неразвязанный покуда узел с бельём Мелешевича, агенты самым тщательным образом просмотрели отданную в стирку одежду. Поскольку убийства Толпыгиной и Александры Васильевны Барклай были весьма кровавы, следовало ожидать, что на одежде преступника останутся следы крови. Однако, ничего подозрительного в ходе осмотра замечено не было.
За те несколько минут, что сыщики занимались изучением одежды, Владислав рассказал Агафону о результатах своего посещения Министерства иностранных дел. Оказалось, что Дмитрий Мелешевич работает там по линии международного протокола, выполняет обязанности хотя и признаваемые важными, но сугубо техническими.
- Вот если ты, Агафон, станешь послом и поедешь на аудиенцию к иностранному монарху, то по протоколу тебе потребуется экипаж, запряженный шестёркой лошадей, украшенных перьями цветов российского триколора, - пояснил Гаевский. - И чиновник, подобный Дмитрию Мелешевичу, все эти детали должен будет согласовать.
- Понятно. Жаль, что я не посол и не езжу на аудиенции. Ну, а по существу что-то услышал?
- Да ничего. Сегодня Мелешевич появился на службе, взял десятидневный отпуск в связи с предстоящими похоронами Александры Васильевны и уехал. Характеризуют его нейтрально. То есть, я чувствую, что камень за пазухой для него припасён, но глава департамента мне открыться не захотел. Оно и понятно - это корпоративная солидарность называется. Мы для них чужие, и они своих засранцев чужим не выдадут. То есть ровным счётом ничего. Ни-че-го, - раздельно повторил Гаевский.
Агафон в свою очередь рассказал о своём общении с дворником Степаном Куделиным и лакеем Прохором Ипатовым. Покончив с осмотром одежды и белья Мелешевича, сыщики покинули жильё прачки. Во дворе уже собралось прилично народу: появились полицейские из ближайшей части, окрестные дворники, высыпали из всех подъездов дети, в окнах можно было видеть заинтересованные лица местных жителей. Прохор Ипатов находился тут же, видимо, здраво рассудив, что не следует скрываться от Иванова под сурдинку.
Агафон указал на него Владиславу и подозвал к себе лакея, чтобы продолжить прерванный разговор:
- Высылка тебе грозит из столицы, Прохор, за нарушение паспортного режима…
- Простите, господин агент, не понимаю я вас, - пробормотал Ипатов. От его недавней барственной небрежности уже не осталось и следа, видимо, разбитая при задержании физиономия вора произвела на него сильное впечатление. Впрочем, и оплеуха тоже могла повлиять на лакея в лучшую сторону.
- По статье за пособничество в нарушении паспортного режима. А быть может, и за сводничество пойдешь - это ведь как посмотреть!
- Да как же это? - в глазах Ипатова мелькнул неподдельный страх. - Какой паспорт, какой режим? Какое сводничество? Ничего не понимаю…
- Да ты не прикидывайся! Знаем мы про девицу, что без надлежащего оформления у вас в квартире обретается. Девица молодая, ни тебе, ни хозяину твоему не родня, поведения нестрогого… так что загремишь, Прохор, в двадцать четыре часа с узелком под мышкой куда-нибудь в Кемь или Олонец. Только ручкой приставу помашешь из окошка поезда под бодрый гудок паровоза.
- Помилуй Бог! Да ведь не я всё это придумал, я ж только слуга, делаю, что прикажут, - аж взвился Прохор, кожа на его лбу собралась гармошкой, он сразу постарел лет на десять. - За что ж мне в Кемь-то?
- Значит, это барин твой, Дмитрий Николаевич Мелешевич, с девицей всё устроил? А часом, это не ты ему подругу "сосватал"?
- Конечно, не я! Они сами её на Невском на гулянии подцепили, как раз на масленицу! Вот вам крест!
- А что за девица? - понизив голос, спросил Гаевский. Он взял лакея за рукав и повёл его прочь со двора, подальше от людских глаз. Таким поведением сыщик демонстрировал своё доверительное отношение к Прохору и тот с готовность на это отозвался.
- Модистка Елизавета Андреевна Шапошникова, - тоже зашептал он в ответ. - Непременно требует, чтоб я её по имени-отчеству называл. Тоже мне, барыня, смехота одна…
- И много твой барин на нее тратит?
Прохор озадаченно посмотрел на Гаевского, пытаясь понять, куда тот клонит, и, наконец-то сообразив, что полиции скорее всего интересен не он сам, а барин Дмитрий Николаевич, с горячностью зашептал:
- По мне - так очень много, слишком много. Хотя… Раньше бывало, что и больше тратился на мамзелек. А мне постоянно плату задерживает, говорит, потерпи, Прохор…
Сыскные агенты зашли в дворницкую дома Данилова и расселись на табуретках таким образом, что Прохов Ипатов оказался между ними. В тихой комнате разговор протекал обстоятельнее, чем на улице.
- А откуда средства у твоего барина? - спросил Гаевский.
- Доходы от имения, ну, и капиталец кой-какой после папаши остался. Жалованье, опять же… Хотя годового жалованья ему и на пару месяцев не хватит при таких расходах.
- А ещё он играет… - подкинул мысль Иванов, прислушивавшийся к разговору. - Только не темни, честно говори! Я ведь уже говорил, как надо отвечать: быстро, точно и…
- … И правдиво, - закончил лакей. - Я всё помню, скажу всё, что знаю… Да, играет барин, иногда по-крупному. Иногда выигрывает по триста-четыреста рублей. И тогда обязательно обедать едет в дорогой ресторан, а мне что-нибудь из своего гардеробу дарит. Да только редко так бывает. Чаще проигрывает, и тогда лучше ему на глаза не попадаться, пока буря не пройдет.
- А что, буянит?
- Не то, чтобы… Но затрещину можно схлопотать.
- А долгов много делает? - теперь спрашивал Гаевский.
Лакей, сидевший между агентами, постоянно поворачивался то к одному, то к другому, вертелся флюгером.
- Когда новая мамзеля появляется, он сам не свой становится, облизывается, ну чисто кот на сметану, обхаживает её всячески: обеды, там, катания на лодках, магазины каждый день. Глаз горит, деньги рекой льются… Потом, как всё закончится, начинает считать каждую копейку, бранит меня, чего извозчику много на чай даю, да дров большой расход. Становится мрачнее тучи. Да оно и понятно - кому в радость с кредиторами препираться…
- Молодец, Прохор, так всё хорошо объясняешь, - похвалил Иванов. - А много ли сейчас у него долгу?
- Точно сказать не смогу. Самые срочные и опасные долги - вексельные или у ростовщиков, например, - он всегда старается погасить вовремя, чтоб слух о предъявлении векселя не подпортил ему репутацию. При его работе репутацией дорожить надо! Ну, а все остальные - квартира, дрова, стирка - так, по ходу дел.
- А не было ли у него в последнее врямя ссор с его матерью?
- Я мамаши его вообще не знал-с. Только раз её и видел здесь. Он сам к ней ездил иногда, а она жила, кажись, где-то на Садовой.
- А что ж так, она к сыну не ездила? - недоверчиво спросил Иванов.
- Дык… откуда же мне знать-то? До меня у Дмитрия Николаевича другой лакей служил, он потом в приказчики ушёл к цирюльнику, здесь недалеко, на третьей линии, так он мне рассказал как-то, что у Дмитрия Николаевича с его мамашей ссора вышла из-за очередной девицы. Мамаша приехала сына навестить поутру и застала у него… мм… пикантную сцену. Потом сказала, что больше в этот дом ни ногой. Дескать, вертеп разврата, а сие ей не по натуре! Она всё хотела женить его на девице из приличного круга, да чтоб обязательно с хорошим приданым. А он жениться и раньше не хотел, и теперь не хочет. Мне, Прохор, свобода, говорит, нужна, размах крыльев так сказать. А жена неприменно захочет управлять и руководить. Опять же - скука, каждый день одна и та же физиономия перед тобой, а так он их меняет, дабы не заскучать, - принялся рассуждать лакей, постепенно входя во вкус.
- Ну хорошо, с этим понятно… А какие отношения в последнее время у него были с матерью?
- По-моему, злился он на неё очень. Недели две назад или чуток больше вернулся сам не свой с поминок по умершему дяде. И всю ночь по кабинету туда-сюда, туда-сюда, паркет старый скрипит… Всю ночь спать не давал. И что-то всё разговаривал сам с собой, как будто маменьке что-то пенял. Я только слышал отдельные фразы: " Ну, маменька, ну, голова! без ножа зарезали!.." Вот так выражался. Что уж там у них приключилось. я не знаю, даже не спрашивайте. Я утром встал, а у него полон кабинет окурков и обгорелых листов бумаги - видимо, писал и жёг, писал и жег. А потом мамаша сама к нему приехали-с. Я её тогда-то и увидел. Меня барин в галантерею посылал, возвращаюсь и сталкиваюсь в дверях с нею, мамашей, значит. Видать, они крупно поговорили в моё отсутствие, потому что оба были взвинченные. Он белый как мел, а она, наоборот, красная, аж малиновыми пятнами пошла. Уходя, она обернулась в дверях и выпалила: не ожидала, дескать, сын от тебя такого. Бог, дескать, тебя накажет. Ну, про Бога - это я от себя добавил. Но она именно сказала: не ожидала… А уж чего "такого" - про то не знаю и не стану врать.
Прохор замолчал, выжидающе глядя попеременно то на Иванова, то на Гаевского. В эту минуту он был очень похож на услужливого пса, ожидающего сахарную косточку за верную службу. Сыскные же агенты молчали, ничем не выражая своего отношения к услышанному, точно и не говорилось сейчас ничего важного.
Иванов подошел к грязному окошку дворницкой, глядевшему в закоптелую стену ближайшего дома, и уставился в него невидящим взглядом. Казалось, в эту минуту он забыл об остальных присутствующих.
- Скажи-ка, Прохор. - задумчиво начал он. - Только подумай как следует, прежде чем ответить… а утром двадцать четвёртого, до десяти часов утра где находился Дмитрий Николаевич?
- Дома, наверное, находился. В квартире, то есть.
- Во сколько ты его видел?
- Ну-у… почитай уже в одиннадцать часов. Барин уже завтракать собирались.
- А на службу он почему не пошёл?
- А у него встреча была назначена в полдень в Академии наук. Какой-то важный визит он согласовывал и поэтому ехал в Академию. Ему к двенадцати, значит, надо было туда прибыть. А это же совсем рядом, десять минут медленным шагом, если нога за ногу идти.
- Расскажи по минутам, как этот день прошёл.
- В тот день Дмитрий Николаевич меня с самого утра отправил с запиской к одному своему приятелю на Петроградскую сторону. Ещё и восьми часов не было, когда я ушёл, а вернулся - уже почти одиннадцать. Путь-то неблизкий, хм, а на извозчика барин не раскошелился. У него опять нехватка денег. Вернулся я, так ещё и нагоняй получил, что так долго ходил, дескать, уже и барин одетый, и мамзелька встала и кофею хочет, а меня черти где-то носят. Будто я нарочно!..
- Фамилию приятеля назови к которому ходил. И адрес, - приказал Иванов.
- Толоконников Иван Иваныч. Большая Дворянская, дом шесть, в бельэтаже.
Гаевский быстро чиркнул услышанное в маленькую книжицу.
- Итак, в промежутке с восьми часов утра до, скажем, без четверти одиннадцать ты барина не видел и видеть не мог… - подвёл итог Иванов.
- Конечно, не видел! - с готовностью согласился Прохор. - Я же говорю… - и он ещё раз взялся рассказывать свою историю про записку, но Гаевский его остановил:
- Не трынди, Прохор, хватит. Много текста!
Сыщики переглянулись.
- Вот что, Прохор, - рассудил Агафон Иванов, - ступай-ка домой, мы подойдём минут через пять, с барынькой этой поговорить. На тебя мы ссылаться не будем, на сей счёт не беспокойся. Сделай вид, будто нас не знаешь, и мы тебе подыграем.
- А как же меня… в Кемь? в Олонец? - задал беспокоивший его всё это время вопрос лакей.
- Ладно, высылать не будем, коли помог Сыскной полиции. Так что живи в столице, - милостиво разрешил Иванов.
Оставшись вдвоём, сыщики быстро перекинулись умозаключениями. Сошлись на том, что у Дмитрия Мелешевича был мотив для совершения преступления, и не было alibi. И если в десять часов десять минут он действительно покинул квартиру убитой им матери, то за тридцать пять-сорок минут вполне мог успеть добраться до своего дома на спором извозчике и встретить лакея одетым, готовым к завтраку.
- Бабенка эта, что живёт в квартире Мелешевича, подтвердит что хочешь, - резюмировал Гаевский. - Да только можно ли ей верить?
- Её в любом случае пощупать надо. Что Путилину скажем? Были, дескать, в доме, а сожительницу не раскололи? Он нас с перьями съест.
- Ну, тогда зови квартального и пошли в квартиру. Глядишь, сегодня и дело закроем.
Вместе с квартальным сыщики поднялись по ухоженной гранитной парадной лестнице в бельэтаж. Массивная резная дверь и латунная вращающаяся ручка дверного звонка выглядели в высшей степени респектабельно. На трель колокольчика с заговорщическим видом выскочил всё тот же Прохор Ипатов, с которым сыщики простились лишь несколько минут назад.
- Дома ли… гостья барина? - нарочито громко спросил Иванов. - Доложите, что из сыскной полиции явились.
Ипатов распахнул пошире дверь:
- Сей момент, господа полиицейские. Сейчас приглашу.
Все трое со спокойной уверенностью вошли в переднюю, Гаевский бесцеремонно снял плащ и пошёл было вглубь квартиры, но неожиданно столкнулся в дверях комнаты с молодой женщиной в весьма соблазнительном пеньюаре и атласных тапочках с меховой опушкой на босу ногу. Волосы её ещё не были уложены и распущенными локонами выбивались из-под ночного чепца. В высшей степени миловидная обладательница пеньюара держала в одной руке кофейную чашку, а в другой мармеладную конфету, которую тут же сунула в рот. С искренним удивлением уставясь на вошедших, она бессловесно перевела взгляд на лакея, потом спросила:
- А кто это?
- Мы агенты столичной Сыскной полиции, - сухо сказал Гаевский, недоброжелательно всматриваясь в юное лицо, свежее и розовое после сна. - С нами, как видите, квартальный надзиратель.
Несмотря на неприязненный тон, Владислав не без внутреннего удовлетворения отметил, что вкус Дмитрия Мелешевича был весьма неплох. Гаевский любил работать с красивыми женщинами куда более, чем с некрасивыми. В этом его отношении не было вовсе никакого эротизма - оно основывалось на том широко известном мужчинам наблюдении, что красивые женщины очень восприимчивы к оценкам окружающих, а опытный сыщик всегда сумеет сыграть на такой непростительной слабости.
- А Дмитрия Николаевича нет дома, уже на службу уехал, - растерялась женщина.
- Вообще-то он в отпуске, - сухо поправил её Владислав. - Но вы, подозреваю, этого даже не знали. Но мы, собственно, не к нему, а к вам.
- Ко мне?
- Вот именно. Извольте предъявить паспорт и объяснить полицейским властям, почему вы проживаете здесь без надлежащей регистрации.
Барышня удивленно подняла брови, отступила в комнату:
- Я… моя фамилия Шапошникова. Елизавета Андреевна. А вот паспорт… паспорт сейчас отыщу.
Она выскользнула в смежную комнату, а полицейские, пользуясь её отсутствием, разбрелись и спокойно осмотрелись. Квартира, по всему видать, была не из дешёвых. Помимо удачного местоположения на 3-й линии Васильевского острова, что само по себе играло не последнюю роль, здесь были прекрасные элементы внутреннего декора: отличная лепнина по потолкам и стенам, в гостиной был виден изящный камин с большим зеркалом над ним, огромные окна, дававшие много света. Но самым замечательным украшением квартиры являлся эркер с двумя пальмами в кадках, рядом с которыми расположилась широченная оттоманка - диван без спинки - с десятком шёлковых подушечек. Так и хотелось на неё завалиться… Да, обитатель этой квартиры явно знал толк в комфорте и удовольствиях и вряд ли в чём себе отказывал.
На небольшом низеньком столике рядом с пальмами стоял серебряный поднос с кофейником, сливочник, под которым расплылась неаккуратная белая лужица и пустая кофейная чашка. Блюдце с забытой ложечкой одиноко стояло отдельно.
Дамочка впорхнула из смежной комнаты, держа в руке развёрнутый паспорт.
Иванов принялся внимательно изучать бумагу. Потом глянул строго исподлобья и, не поднимая головы, спросил:
- Почему живёте здесь без регистрации?
- Да я… Дмитрий Николаевич сказал… что можно так… да я притом только несколько дней, - сбивчиво ответила она. В описках поддержки женщина бросила быстрый взгляд на Прохора, но, прочитав злорадство в его лице, стушевалась ещё больше.
- Вы работаете? - спросил Гаевский.
- Что…? Э-э, пока нет.
- То есть вы на содержании Дмитрия Мелешевича, - резюмировал Владислав.
- Да как вы можете! Вы, батенька, хам!
- Но-но, сударыня, поаккуратнее в выражениях! - резко осадил её Иванов. - Перед вами сыскной агент при исполнении служебных обязанностей, возложенных на него присягой и приказом Градоначальника. Причём, отмеченный многими благодарностями и наградами. Но это так, к слову. Если вы проживаете за деньги мужчины и не являетесь его женою, вы - содержанка! Если подобный способ существования является для вас основным источником доходов, а я полагаю, что так оно и есть, то вы - проститутка. Поскольку ваш паспорт не сдан, а жёлтый билет - не получен, вы проститутка, нарушающая правила проживания этой категории лиц в столице.
- Вы… что себе позволяете?! Явились и оскорбляете! - её подбородок задрожал, а лицо моментально пошло огромными красными пятнами. - Да как вы смеете такое в лицо мне говорить?
- Я вам скажу даже больше, - заговорил Гаевский, перехватив инициативу у коллеги. - Отсутствие у вас жёлтого билета и нарушение установленного порядка проживания влекут за собою административную высылку из столицы в течение суток. Вот так! Паспорт изымается, вручается на руки предписание покинуть город в двадцать четыре часа и - adios! - с узелком на Финляндскую железную дорогу. Причём, заметьте, на свои собственные деньги, поскольку казна не предусматривает расходов на транспортировку высылаемых. Вы нарушили закон, вам и оплачивать последствия этого нарушения. По-моему, честно…
Сражённая страшной угрозой, Елизавета Андреевна опустилась на пуфик и разрыдалась. Агафон, жестом попросив лакея принести стакан воды, опустился рядом со сломленной жертвой и уже примирительно заговорил:
- Дорогая Елизавета Андреевна, ну посмотрите на себя! Вы молодая, красивая женщина фактически продаёте себя человеку - прямо скажем! - сомнительных нравственных качеств. Вы могли бы стать чьей-то женой, составить счастье чьей-то жизни, а вместо этого что? четыре года у чёрта на рогах, где-нибудь за Полярным кругом… или поблизости от оного! И только потому, что захотелось получить новую шляпку с вуалеткой, не приложив к этому труда? Вам работать надо, сейчас в Петербурге мастеровые женщины очень хороший достаток имеют.
- Да-а зна-аю я… - давясь слезами запричитала Шапошникова. - Я шью-ю хорошо, гладью вышиваю, по шёлку и та-ак. Я ра-аньше ра-аботала…
Иванов подал её стакан воды и ласково приобнял за плечи:
- Вот видите, Елизавета Андреевна, не всё, значит, для вас потеряно. Значит вы можете вернуться в общество и стать достойным его украшением.
- Мо-огу, коне-е-ечно, - стуча зубами о край стакана, согласилась женщина.
- Вы можете помочь полиции и полиция сможет помочь вам. Но ваше желание помочь нам должно быть искренним. Как и желание исправиться и отказаться от пагубного образа жизни.
- Согласна я.
- Очень хорошо, - удовлетворённо кивнул Агафон. - Расскажите нам, уважаемая Елизавета Андреевна, как провёл утро двадцать третьего апреля Дмитрий Николаевич…
- Двадцать третьего, говорите… - Шапошникова задумалась. - А на что вам знать?
Вопрос был задан без всякой задней мысли. И как всякий глупый вопрос он подразумевал глупый ответ.