- Два года назад отец неудачно вложил деньги и потерял почти всё. Глупо вышло, ну да что ж теперь-то, после драки… Э-эх, ужасно он переживал случившееся и вскоре умер. Матушка так и говорила: "Не вынес огорчения". Она попыталась тогда восстановить отношения с семьей - думала, за давностью лет забылись обиды. Написала бабушке письмо с покаянием, как положено. И бабушка вроде бы на встречу согласилась, но… Когда матушка приехала в Петербург, вместо бабушки встретила Александру Васильевну. Оказалось, что бабушку предусмотрительно отправили на дачу к семье дяди Ивана - "погостить". И Александра Васильевна окатила матушку таким холодом, что стало понятно - обиды не забыты, и её, "купчиху с купчатами" видеть здесь не желают. Так и не состоялось это примирение. А год назад у матушки открылась чахотка. Врачи в один голос сказали - надо везти в Италию, на солнышко. А где взять денег? Хочешь не хочешь, а всё равно пришлось идти на поклон к "любящим" родственникам. Теперь уж пошёл я как старший в семье. К этому времени бабушка умерла, дядя Иван Николаевич был в морском походе, дядя Николай Николаевич, прославивший фамилию на весь мир путешественник, только что вернулся из Сингапура. Он сам был тяжело болен, уже не вставал с постели. Честно говоря, я просто не решился обращаться к нему, он ведь никогда вообще не имел денег. Ещё два брата матушки жили вне Петербурга: Сергей Николаевич в Москве, но у него самого большая семья - шестеро девочек! - до помощи ли тут, Лев Николаевич - за границей. Кто остаётся? Только Александра Васильевна. Матушка говорила, что она, по совести, не должна была бы отказать - ведь помимо того, что достаток имела более чем приличный, ещё и все семейные драгоценности после бабушки получила, хотя родной кровной дочкой была именно моя матушка, а Александра Васильевна - племянница усыновленная. В общем, в начале осени я отправился к ней и добился встречи. Рассказал все как есть, думал, что поступит по совести… Да только совести - то у нее и не оказалось.
- Что, не помогла?
- Хуже. Если бы сразу просто сказала, что, дескать, денег не дам, я бы стал в другие двери стучаться.
- Куда например?
- Сам не знаю… По знакомым стал бы искать, к ректору бы обратился, у нас несостоятельным, но талантливым помогают, а я талантливым считаюсь… Что-то бы предпринял. А она - нет, прямо не отказала, сказала, что понимает всю затруднительность нашего положения и найдёт способ помочь. Ну, мы и стали ждать. Кончилась осень, наступила зима, матушке становилось всё хуже. Доктора правильно сказали, что нельзя её было в зиму в Петербурге оставлять… Эх, да что теперь-то сожалеть, - голос Фёдора задрожал и предательские слезы блеснули под опущенными ресницами. - Я ещё ходил к Александре Васильевне два раза и оба раза встречал мягкое сочувствие, обещание помочь; совала пятерку мне в кулак "на фрукты" - и всё, гуляй, Вася. Всё какие-то важные причины находились, что вот сейчас, дескать, помочь не могу, а через месяцок - другой что-то там решится и уж тогда… Лицемерная гадина!
- Ну, ясно, - кивнул Гаевский. - Расскажите, как прошел у вас день двадцать четвёртого апреля.
- Тут и думать особенно нечего, - сразу же отозвался Фёдор Деревягин. - Также как, скажем, двадцать третье или двадцать пятое апреля: с утра лекции - по анатомии и истории искусств, а потом, с часа пополудни до шести вечера - мастерская. В мастерской у нас вёл ваяние профессор Легенгольд.
- А поточнее расскажите в котором часу вы пришли на лекции, что делали до того? Только ничего не фантазируйте, мы ваши слова обязательно будем проверять. - предупредил Гаевский.
Фёдор весь как-то подобрался, уяснил, наконец, для чего вёлся весь этот разговор и заговорил чётко, максимально собранно:
- Встал в половину восьмого утра. Собрался в Академию, позавтракал, стакан молоко с белой булкой и чаю. Без пяти минут восемь с приятелем, Анатолием Твеличем, с которым вместе стоим на квартире, вышли на лекции.
- А где живёте?
- В Коломне, у Поцелуева моста. Старый дом Синицына, знаете? Холодный, зато окна большие, нам нравится.
- Ходите пешком?
- Разумеется, пешком. Если спокойным шагом, то как раз к началу лекций, к половине девятого успеваем. Пришли. До полудня две лекции, четыре академических часа с перерывами.
- А кто может подтвердить ваши слова? - тут же задал уточняющий Гаевский.
- Да кто угодно: прислуга в доме, Палашка, мы с Анатолием кипяток у неё брали, чтоб чай попить перед выходом. Потом, сам же Анатолий Твелич, потому как мы с ним весь день, почитай, вместе были. Ну, и многие сокурсники: Фарятьев Михаил, Кремницкий Петр, Шапиро Михаил. Они меня на лекциях и в зале ваяния весь остаток дня наблюдали. Опять же журнал, журнал посещаемости лекций ведётся, вы можете по нему справиться. Прямо сейчас можете пойти вместе со мною в Академию и всё сразу проверить. Легче лёгкого!
Гаевский записывал названные Деревягиным фамили в блокнот, а молодой человек убеждённо добавил:
- Я не убивал Александру Васильевну, тут совесть моя чиста, а душа спокойна. Ищите убийцу в другом месте.
Утром двадцать восьмого апреля 1888 года действительный тайный советник Путилин пребывал на удивление в хорошем расположении духа. С вечера он выпил несколько капель настойки опийного мака и мучившие его уже несколько дней боли в суставах ушли; Иван Дмитриевич прекрасно выспался и был полон энергии, совсем как в дни своей полицейской молодости.
- А-а, пропащие души! - встретил Иванова и Гаевского Начальник Сыскной полиции. - Заходите, садитесь к столу.
В кабинете Путилина воздух был напоен светом весеннего солнца и, возможно, ещё и поэтому сам Иван Дмитриевич выглядел заметно повеселевшим.
- Вы же, Иван Дмитриевич, сами разрешили не являться на утренние доклады. - поспешил объяснить своё утреннее отсутствие Гаевский. - Вот мы и воспользовались вашим любезным разрешением.
- Расскажите старику, чем вас порадовал Эггле, - сказал Путилин. - Он мне телефонировал и упомянул, кстати, что вы у него были.
- Товарищ прокурора сообщил, что по мнению патологоанатомов Толпыгина и Барклай зарезаны одним ножом, - начал рассказывать Иванов. - Первая получила три удара, все пришлись в шею, вторая два: в грудь и шею. Кроме того, руки Толпыгиной имели множественные порезы, появление которых обусловлено попытками погибшей ухватиться за нож во время борьбы с нападавшим. Из того, что в преступлении использован один нож, господин Эггле делает вывод, что нападавший действовал в одиночку.
- Пожалуй, скоропалительный вывод, - прокомментировал Путилин. - В одиночку ковёр с трупом тащить в чулан неудобно. Ну-ну, не буду перебивать, продолжайте.
- Кроме того, следствие в лице товарища прокурора клонится к тому, что убийца ставил своей целью обнаружение тайников в мебели, и поэтому его не интересовали те ценности, что лежали на виду. Именно этим, по мнению Эггле, и объясняется тот факт, что из квартиры Барклай фактически ничего не пропало.
- Логично, - кивнул Путилин. - Вполне возможно, что именно для того, чтобы спокойно покопаться в пустой квартире, убийца сделал попытку вернуться на место преступления ночью, да наш замок его остановил.
- Эггле вознамерился было отыскать мастера, изготовившего для погибшей Барклай мебель с тайниками, но мы его отговорили от этого, - вмешался Гаевский. - Доказали, что установление мебельного мастера на данном этапе ничего следствию не даст. Убийца не знал, где именно находятся тайники, а сие означает, что сведения о них разгласил отнюдь не изготовитель мебели.
- Согласен, - вторично кивнул начальник Сыскной полиции. - Изготовитель мебели - пока не самое интересное направление розысков. Гораздо интереснее для нас разобраться с тем, как в руки убийцы попали ключи от квартиры погибшей.
- Извините, Иван Дмитриевич, но в этом я вообще никакой загадки не вижу, - заметил Агафон Иванов. - Убийца, хорошо знакомый обеим жертвам спокойно звонит в дверь - заметьте, без ключей! - и ему открывают. Он тянет время, дожидается ухода Толпыгиной, потом убивает Барклай. Спокойно, без суеты прячет её тело, на место залитого кровью ковра кладёт другой, взятый из чулана. Возвращается Толпыгина; она не видит и не слышит хозяйку, но сие её не настораживает, поскольку следов крови из прихожей не видно. Их вообще не видно. Толпыгина снимает верхнюю одежду, ничего не подозревая, уходит из прихожей и тем самым лишается путей отхода. Убийца убивает её, но тело спрятать не успевает - в дверь звонит Волков. Убийца выжидает, прислушиваясь. Он слышит, что Волков разговаривает с дворником, оставляет тому записку для вручения Барклай, затем уходит. Убийца понимает, что к квартире уже привлечено внимание, поэтому лучше пока её покинуть. Он бросает нож на месте преступления, дабы не выдать себя с потрохами в случае неожиданного задержания, забирает один из комплектов ключей, висевших на кухне и выходит через парадную дверь. Он вынужденно оставил за собою дверь открытой, поскольку услышал, как в дворницкой копается дворник Филимон, занявшийся мелкой починкой. В такой ситуации убийца почёл за благо не греметь дверным замком. Он тихонько притворил входную дверь и пошёл вон. Таким образом, он явился в квартиру Барклай без ключей, а ушёл с ключами, которыми и воспользовался ночью при попытке войти через дверь чёрного хода. Да только там уже висел наш замок. А наших "прихваток" он не знал и к появлению замка оказался не готов, потому в квартиру попасть не смог.
В кабинете повисла тишина. Путилин некоторое время обдумывал слова подчинённого, потом хитро посмотрел на него.
- Что ж, Агафон Порфирьевич, дело сказал. Верю каждому слову. Если всё так и было - а звучат твои слова правдоподобно - то ключи действительно никуда нас не поведут. Ладно, ключи пока отложим, не думаем о них, - резюмировал Путилин. - А что с сыном погибшей Александры Васильевны Мелешевич?
Гаевский обстоятельно изложил всю собранную о Дмитрии Мелешевиче информацию.
- В принципе, он остаётся под подозрением. - подвёл итог сказанному Владислав. - Теоретически он вполне мог совершить двойное убийство. Но по нашему с Агафоном мнению уж больно он рафинирован, Иван Дмитриевич, уж больно жидковат для такого преступления.
- Э-э, добры молодцы, не скажите. - Путилин забарабанил пальцами по столу. - Не надо делать из дворянских детишек тряпичных кукол. Дело Карла Ландсберга забыли?
Начальник Сыскной полиции упомянул скандальное убийство в мае 1879 года двух человек в помещении ссудной кассы в Санкт-Петербурге, совершённое прапорщиком гвардейской артиллерии Карлом Ландсбергом. Тогда от руки блестящего молодого человека погибли владелец кассы и прислуживавшая там женщина. Нападавший с таким остервенением колол и рубил артиллерийским тесаком с 40-сантиметровым лезвием тела своих жертв, что в запальчивости рассёк собственную руку. Саморанение оказалось столь серьёзным, что покинув место преступления, Ландсберг был вынужден обратиться за медицинской помощью в ближайшую аптеку; там его запомнили и это, в конечном итоге, предопределило его последующее разоблачение. Особую скандальность данному делу придало то обстоятельство, что Карл Ландсберг был героем только что окончившейся Балканской войны. За личную храбрость, неоднократно проявленную им за четыре месяца непрерывных боёв с турками, он получил из рук Государя Императора два ордена. Потомственный дворянин, боевой гвардейский офицер, чья репутация считалась безупречной, был принят в лучших домах столицы и готовился к свадьбе. Собственно, именно угроза предъявления ростовщиком накануне свадьбы векселей Ландсберга на общую сумму пять тысяч рублей, толкнула последнего на убийство.
- Ландсберг всё-таки был боевым офицером, воевал, видел кровь. - заметил Агафон Иванов. - Здесь другое… Дмитрий Мелешевич не таков.
- Ты не можешь знать, каков он, - возразил Путилин. - Пока его alibi не доказано с абсолютной надёжностью, он должен рассматриваться как возможный убийца. Что там у нас с племянником, ругавшимся с убитой Александрой Васильевной? С ним кто-то работал?
- Я поработал, - Гаевский откашлялся. - Племянник много чего интересного сообщил, полагаю, вам следует знать.
Владислав обстоятельно повторил рассказ Деревягина и, коснувшись вопроса об alibi племянника погибшей, заявил:
- С абсолютной надёжностью считаю Фёдора Деревягина непричастным к убийству тётушки и её горничной. Неприсутствие подозреваемого на месте преступления подтверждено в личной беседе его сокурсниками, а также записями в журнале посещения занятий в Академии художеств и заявлением преподавателя, проводившем занятия двадцать четвёртого апреля.
- Как ведётся журнал учёта посещений? - полюбопытствовал Путилин. - Его записи могут быть фальсифицированы?
- Сфальсифицировать можно всё что угодно, даже Императорский указ или ассигнационный билет, - ответил Гаевский. - Но в данном случае, я уверен, что никакого покрывательства Деревягина нет и в помине. Деревягину, чтобы искусственно создать себе alibi, пришлось бы взять в сообщники всю учебную группу, а вы понимаете, что это равносильно саморазоблачению.
- Ладно, давайте "отложим" племянника в сторону, - согласился Путилин. - Что там с биржевым маклером? Он, кстати, был на похоронах Барклай?
- Нет-с, не был. И мы с ним пока не познакомились, - сказал Гаевский.
- Не тяните, уже четвёртые сутки пошли. Прямо сегодня навестите! - распорядился начальник Сыскной полиции. - Как прошли похороны? Что-то обратило на себя внимание?
Иванов и Гаевский ответили по очереди. Их сообщения оказались практически идентичны: никаких эксцессов, представляющих интерес с точки зрения установления личности убийцы, во время похорон Мелешевич и Толпыгиной зафиксировано не было.
- Вот что, господа агенты, я могу вам сказать, - выслушав подчинённых, подвёл итог Путилин, - в преступной среде Петербурга, насколько я могу судить из заслуживающих доверия источников, ничего о событиях в квартире Александры Васильевны Мелешевич не знают. Данное обстоятельство укрепляет мою уверенность в том, что убийство было совершено не профессиональным грабителем, а дилетантом. Или человеком, так скажем, без налаженных связей с преступной средой города. Насколько я понимаю, этой же точки зрения придерживается и господин Эггле. До сих пор мы не знаем, пропало ли что-либо из квартиры Мелешевич, и если пропало, то что именно. Это ограничивает наши возможности по розыску, ведь вне пределов нашего внимания остаются скупщики краденого, а вы сами знаете, как может помочь расследованию вещь, взятая убийцей на месте преступления. В своих розысках мы продолжаем пока исходить из того, что преступник - это человек из достаточно близкого окружения Александры Васильевны Мелешевич, поэтому необходимо методично проверить это окружение. Если совсем ничего не найдём, то начнём думать в какую сторону повернуть розыск, но пока продолжаем методично "чесать" родню и знакомых. Сынка погибшей пока оставим под подозрением, но трогать его более не будем, пусть думает, что к нему вопросов у нас нет. Давайте, возьмитесь как следует за биржевого торговца!
Роскошное здание Фондовой Биржи с великолепными дорическими колоннами располагалось в одном из самых живописных мест столицы. Фронтон его выходил на стрелку Васильевского острова, рассекавшую Неву на два широких рукава - Большую Неву и Малую. Встав подле биржевой колоннады, можно было сполна насладиться прекрасным видом на шпиль Петропавловской крепости, что так ослепительно сиял в голубом, чистом весеннем небе, Зимний дворец и захватывающую дух перспективу широкой речной глади.
Иванов и Гаевский ориентировались в здании Биржи достаточно хорошо, если не сказать отлично. По служебным делам каждому из них уже не раз доводилось бывать в этом весьма своеобразном месте. Трудно было найти в столице Российской Империи заведение более капиталистическое по своему духу, обстановка и сам дух которого в точности повторяли передовые английские и немецкие образцы. Торги на столичной бирже традиционно велись по двум большим секциям: фондам (или ценным бумагам) и товарам. Торговцы, действовавшие на собственные деньги, назывались дилерами, те же, кто оперировал деньгами чужими деньгами по доверенности, брокерами. Попечительский Совет биржи, состоявший из крупнейших и наиболее авторитетных столичных купцов и фабрикантов, практически ежегодно разрабатывал правила допуска к торгам тех и других. Высокая стоимость допуска отсекала от биржевого рынка разного рода мелких коммерсантов, предоставляя возможность крупным игрокам делать игру в спокойной обстановке. Крупнейшие отечественные и иностранные банки держали на бирже своих дилеров, которые, выполняя поручения клиентов банка, одновременно выступали и в роли брокеров. Хотя по объёму торгов крупнейшая российская биржа заметно уступала лондонской и берлинской - флагманам мирового фондового рынка того времени - всё же в её котировальном листе значились акции и облигации более четырёхсот российских эмитентов, из которых примерно две трети торговались более или менее активно.
На розыски Аркадия Венедиктовича Штромма у сыскных агентов ушло менее десяти минут. Как им сообщили в приёмной главноуправляющего, Штромм является аккредитованным представителем немецкого банкирского дома "Рейнхарт" и работает на бирже же четвёртый год. Рабочее место Аркадия Венедиктовича представляло собой стеклянную выгородку в просторной зале, где за обычными канцелярскими столами работали трое молодых людей, облачённых в одинакового кроя чёрные сюртуки с шёлковыми галстуками.
- Простите, господа, где мы можем найти Штромма? - спросил Гаевский, когда сыщики вошли в стеклянную загородку.
- Штромм - это я, - заявил один из обладателей чёрного сюртука и галстука, имевший весьма примечательную наружность: светлые, слегка вьющиеся волосы, яркие карие глаза и чистая, свежая, румяная кожа лица делали его похожим на театрального артиста, привлекаемого обычно на роль героя-любовника. Одет молодой человек был с большим вкусом и изяществом: помимо безукоризненного сюртука обращали на себя внимание его золотые запонки с камеями и подобранная в тон галстучная булавка с каким-то полудрагоценным камнем. Выглядел Штромм в высшей степени солидно, под стать одежде был и одеколон, и остроносые лаковые туфли, выглядывавшие из-под стола. Несколько странно было встретить такого импозантного красавца среди пыльных фолиантов, конторских книг и бухгалтерских таблиц - словом, среди всего того вороха скучных бумаг, что согласно представлениям того времени должны были претить всякому мужчине благородного сословия.
- Мы агенты Сыскной полиции, - представился Гаевский. - Агафон Иванов и Владислав Гаевский. Где бы мы могли спокойно поговорить?
- Сейчас заканчивается утренняя сессия, буквально через десять минут. Пока же у нас самая горячая пора, половина всех сделок проходит в последние десять минут торгов. Соблаговолите подождать чуть-чуть и потом я буду в полном вашем распоряжении. - торопливо проговорил Штромм, быстро оглядев визитёров. - Пожалуйста, не стойте, сядьте на стулья, мне из-за вас не видно таблицы котировок.