- Аркадий Штромм действительно отсутствовал в Петербурге с двадцатого апреля, - говорил Гаевский. - И он на самом деле вернулся в город двадцать четвёртого числа. Но не в двенадцатом часу дня, а без десяти минут шесть утра. Он приехал ревельским поездом, спокойно позавтракал и уже около половины девятого находился возле "яковлевки". Он дождался ухода Толпыгиной, спокойно вошёл в квартиру Мелешевич. У хозяйки не было оснований его не пустить. Он убил сначала хозяйку, а затем и вернувшуюся прислугу, но появление Волкова смешало его планы. Штромм покинул квартиру, захватив одну из двух связок ключей, висевших там на гвозде на кухне. А в одиннадцать часов десять минут в Петербурге появился его младший брат Александр, приплывший на корабле "Рижской пароходной компании".
- Важно подчеркнуть, - вмешался Иванов, - что на судах "Рижской пароходной компании" весьма нестрого подходят к контролю документов при посадке: смотрят только билет, а ведомость заполняется лишь на основании данных посадочного талона. Инициалы братьев одинаковы - "Штромм А. В." - кроме того, они весьма схожи внешне, что очень хорошо видно по этому фотопортрету.
Иванов выложил перед Эггле карточку в рамке и товарищ прокурора принялся внимательно её рассматривать.
- Я, кажется, понимаю, - пробормотал он. - Младший брат сыграл на корабле роль старшего, фактически обеспечив тому железное alibi.
- Если при посадке паспорт Штромма не потребовали, - вмешался Путилин, - то сделать это было совсем несложно. Скорее всего, младший брат не ходил в ресторан, а заказывал еду в каюту, стало быть, в ресторане его не видели. Гулять он, скорее всего, тоже не выходил, так что и пассажиры его не заметили. При посадке и высадке вахтенный офицер его особенно не рассматривал и вряд ли очень уж хорошо запомнил. Так что никто с уверенностью нам не скажет, какой же именно из братьев плыл на пароходе - старший или младший.
- Но при этом, я уверен, Аркадия Штромма вахтенный на опознании твёрдо узнает, поскольку братья весьма схожи. - заметил Гаевский. - Волосы светлые, нос прямой средней длины, усов-бороды нет, роста примерно одинакового… запросто спутать.
- Вот и я о том же! - вздохнул Путилин. - Но нас спасает опознание Штромма домоправителем.
- Да, опознание Штромма Анисимовым очень вАжно, но переоценивать его не следует, - заметил Эггле. - Надо искать улики, твёрдо привязывающие Аркадия Штромма к убийству по месту и времени. Хочу сообщить вам сведения, которых вы ещё, полагаю, не знаете. Изучением деловых записей убитой Александры Васильевны Мелешевич установлено, что на день смерти она имела на руках значительное число ценных бумаг. Записи Мелешевич весьма подробны и точны, она имела привычку фиксировать даже номера облигаций и крупных кредитных билетов. Привычка, конечно, весьма провинциальная, но в данном случае себя оправдавшая; благодаря этим записям мы точно знаем, что убийца добрался-таки до ценных бумаг Мелешевич, которые, видимо, хранились в письменном столе, а не в тайниках.
- И о каких же ценных бумагах идёт речь? - уточнил Путилин.
- Из дома покойной пропали двадцать восемь консолидированных казначейских облигации номиналом сто британских фунтов каждая. Также пропали сорок четыре облигации "Учётно-ссудного банка" номиналом пятьсот рублей каждая. Пропали и облигации "Петербургского международного банка" в количестве шестнадцать штук на тысячу рублей каждая. Суммарная стоимость этих бумаг простирается до семидесяти тысяч рублей серебром. Для нас важно следующее: во-первых, номера пропавших облигаций нам известны, во-вторых, все эти облигации являются купонными, а это значит, что преступник в какой-то момент времени предпримет попытку получить по ним доход, обратив купоны к погашению. Далее… Для разбора оставшейся после Александры Васильевны Мелешевич коллекции древнеегипетских драгоценностей и утвари я пригласил старших хранителей эрмитажной Галереи драгоценностей Кондакова и Кизерицкого. В своей работе они руководствовались описью, найденной в столе убитой. Так вот выяснилось, что исчез предмет, стоявший на полке в одном из двух шкафов с египетскими древностями.
- Что это за предмет? - спросил Путилин.
- Это статуэтка богини Таурт из чёрного диорита. Высота её два вершка с четвертью, она, по-видимому, изображала мифическое животное: гиппопотам с ногами льва и хвостом крокодила. Как сказали эксперты из Эрмитажа, часто это животное изображалось стоящим на задних лапах. О ценности статуэтки судить можно только предположительно. Но видимо, она всё же весьма ценна. Сейчас во всём мире интерес к Древнему Египту исключительно велик. В особенности к изделиям из диорита.
- Почему? - не понял Путилин.
- Совсем недавно английский исследователь Уильям Флиндерс Питри доказал, что египтяне использовали совершенно неведомую нам технику обработки каменных изделий вообще и изделий из диорита в частности. Сам я не специалист, как вы понимаете, но из рассказов Кондакова и Кизерицкого понял, что например, для изготовления гранитного саркофага египтяне пользовались цельной пилой с длиной полотна более девяти футов, причём вместо зубьев в пилу были вставлены алмазы. Даже сейчас, в последней четверти девятнадцатого века, таких пил не существует. А чёрный диорит, из которого была изготовлена украденная у Барклай статуэтка, вообще является одним из прочнейших минералов в мире, куда прочнее гранита и мрамора. Для его сверления требовалось приложить нагрузку на сверло более двухсот пудов. Вы можете представить себе такой камнерезный станок? А отшлифовать диорит при современном уровне техники вообще невозможно. Вот так-то! Так что вещица эта в высшей степени необычная и, скорее всего, весьма дорогая.
- Ну, об этом знаем мы, да старшие хранители эрмитажных коллекций, - резонно заметил Гаевский. - А преступник вряд ли слышал фамилию Питри, да и слово "диорит", уверен, ничего ему не скажет. Во всяком случае очень странно, что преступник, похитив статуэтку из чёрного камня, не тронул предметы из золота и драгоценных камней, лежавшие рядом.
- Это точно? - тут же уточнил Иванов. - Может, всё же, что-то прихватил?
- Нет, из шкафов с египетскими древностями ничего более не исчезло, - ответил Эггле. - Кроме пропавшей статуэтки богини Таурт налицо полное совпадение содержимого шкафов с описью Александры Васильевны.
- Может, кто-то из полицейских похитил статуэтку при осмотре места преступления ещё до того, как шкафы были опечатаны? - задал вопрос Иванов. Он ни к кому конкретно не обращался, как бы предлагая каждому поразмыслить над этим.
- Нелогично, - тут же отозвался Гаевский. - Простой человек схватил бы вещицу из золота, а не из чёрного камня. Да и вес у неё, видимо, был совсем немаленький, фунта три, если не больше. Опять же, куда похититель мог её сунуть: в рукав шинели? под полу? в штаны? А потом на протяжении всего осмотра носить с собою? Нет, не может быть такого. Может, сама Барклай куда-то её отдала и не успела исправить собственную опись?
- Тоже как-то нелогично, - заметил товарищ прокурора. - Такая формалистка, педантично составившая опись на семи листах… нет, не думаю. Во всяком случае, и статуэтку и облигации из составленного мною списка следует поискать в вещах Аркадия Штромма.
Сыскные агенты переглянулись с Путилиным. Последний спокойно сказал:
- Так вам, Александр Борисович, и карты в руки: дайте нам ордер и мы пойдём поищем!
А Эггле, копируя манеру действительного тайного советника выражаться полушутливыми фразами, ответил:
- Так я, пожалуй, схожу вместе с вами!
7
Вечер двадцать девятого апреля 1888 года оказался в столице на удивление тёплым и уютным, как впрочем, и весь прошедший день. Весенний воздух впитал в себя аромат первой зелени, окончательно оттаявшей земли, а вперемешку с ними - будоражащие запахи свежеиспеченной сдобы из кондитерских и кофеен, раскрывших окна и распахнувших двери навстречу долгожданному теплу. Дурманящий аромат плыл над городом, перебивая даже едкий запашок дёгтя, коим извозчики обильно смазывали рессоры своих экипажей. Город словно обезумел от свалившейся на него весны: женщины смело обрядились в платья светлых тонов и прикололи к ним живые цветы, а мужчины отважно сбросили сюртуки на баечке и надели полотняные пиджаки. Похоже, холеричные петербружцы именно в этот день по-настоящему поверили в неизбежный приход лета.
Алексей Иванович Шумилов неспешной походкой необременённого бытовыми и семейными проблемами человека возвращался в седьмом часу вечера к себе домой. После окончания рабочего дня он уже позволил себе посидеть в кофейне и выпить пару чашек чёрного кофе, а также зайти в излюбленный книжный магазин на Бородинской улице. Домой Алексей Иванович не спешил, превращая свой путь с работы в оздоровительный моцион.
Но лишь немного Шумилов отошёл от книжного магазина, как на тротуаре перед ним предстал Филофей, хорошо знакомый старший дворник дома, в котором проживал Алексей Иванович. Стянув с головы картуз и обнажив профессорскую плешь на макушке, дворник встал по стойке "смирно" и бодро доложил:
- Господин Алексей Иванович! Послан барыней Раухвельд вам на перехват. Марта Иоганновна велела вас искать в книжном магазине.
- Что хотела госпожа Раухвельд? - полюбопытствовал Шумилов.
Начало было, конечно, необычное. Не каждый день на выходе из магазина его "перехватывал" дворник.
- Велено сообщить… но конф… конфлиденцицально… сугубо конфлиденцицально, что вас очень дожидается важный и весьма нервенный господин. Госпожа Раухвельд просила вас поспешить. Но конфлиденцицально..!
Шумилов, ускорив шаг, поспешил к дому:
- Явившийся господин служит в полиции?
- Никак нет. Просто конфлиденцицальный.
- Давно ли ждёт?
- Да уж, почитай, с час. Извёл барыне все нервы, она из-за него переживает.
- На, Филофей, пять копеек в благодарность за службу, - Шумилов протянул дворнику монету. - Купи внуку конфетку или сам водки выпей. Как только разучишь слово "конфиденциальный" и станешь его правильно произносить получишь ещё столько же.
Горничная Маша, приняв у Шумилова зонт и плащ, сообщила, что его дожидаются в гостиной. Ещё она добавила, что гость был поначалу чрезвычайно взволнован и госпожа Раухвельд даже велела ему выпить половину мензурки спиртовой настойки пустырника. Сие средство она почитала лучшим лекарством "от нервов". Сообщение о мензурке настойки пустырника ничего хорошего не предвещало.
Однако, пройдя в комнату Шумилов, увидел в высшей степени умилительную сцену: за маленьким ломберным столиком в своем любимом кресле восседала госпожа Раухвельд, а напротив неё - молодой человек привлекательной наружности, безукоризненно одетый и причёсанный, распространявший вокруг запах дорогого французского одеколона. Незнакомец читал домохозяйке "Илиаду", причём на хорошем древнегреческом и с отменным выражением, а Марта Иоганновна сидела в кресле, блаженно прикрыв глаза и качая головой в такт декламатору. Уму было непостижимо, как это она умудрилась засадить незнакомого человека за столь нудное чтение, но факт оставался фактом: гость читал историю Париса, а госпожа Раухвельд, вздыхая, повторяла за ним некоторые слова.
Увидев Шумилова, незнакомец подскочил с дивана и отложил гомеровский фолиант в сторону. В эту минуту он, видимо, почувствовал себя сконфуженным: лицо его, до того безмятежное, моментально сделалось напряжённым и озабоченным. Он хотел что-то произнести, но Марта Иоганновна его опередила:
- Наконец-то, Алексей Иванович, мы уже заждались! Позвольте представить вам нашего гостя - любезного Аркадия Венедиктовича Штромма. Моя хорошая знакомая, Анна Марковна Самохина, по чьей рекомендации он явился, рекомендовала его как человека в высшей степени воспитанного и достойного.
Штромм шагнул к Шумилову, тот - ему навстречу; они встретились посреди комнаты, пожав руки.
- Очень рад знакомству, - ответил Шумилов. - Чем обязан?
Штромм раскрыл было рот, но Раухвельд опять его опередила.
- Алексей Иванович, ему нужна ваша помощь. Можно сказать, что только на вас вся надежда. Анна Марковна так и сказала - если кто и сможет помочь - то только такой человек, как вы.
- Благодарю за столь высокую оценку моих слабых сил. Да только пусть Аркадий Венедиктович сам скажет, в чём, собственно, дело?
- Расскажите, голубчик, Алексею Ивановичу всё как есть, - обратилась госпожа Раухвельд к гостю. - Не буду вам мешать.
И с гордостью патрицианки покинула гостиную.
- Видите ли, - начал Штромм, - я оказался жертвой то ли полицейской провокации, то ли тривиальной ошибки. Скажите, вы слышали что-нибудь об убийстве госпожи Барклай, сестры известного географа и этнографа?
- Да, что-то такое припоминаю, - уклончиво ответил Шумилов; ему вовсе не хотелось вдаваться в подробности и рассказывать о том, что его уже навещала полиция в связи с расследованием этого дела.
- Погибшая Барклай была моим клиентом. Я биржевой брокер, аккредитован от банкирского дома "Рейнхарт". Некоторое время - а если точнее, последние полтора года - я был доверительным управляющим Александры Васильевны, давал ей разного рода рекомендации по инвестированию свободных денег в ценные бумаги и по её доверенности совершал сделки на бирже. Вчера я был допрошен сыскными агентами…
- Допрос был официальным? - перебил говорившего Шумилов. - Извините, дабы не терять времени я сразу буду вас останавливать и уточнять детали. Допрос проводился в присутствии чиновника прокуратуры? был составлен протокол?
- Нет, ничего такого.
- Значит, это был не допрос, а опрос или беседа, как угодно. А кто с вами беседовал?
- Агенты Иванов и… Ганевич… Ганевский…
- Владислав Гаевский, - подсказал Шумилов. - Ясно. И что было потом?
- Поговорили и ушли. Всё выглядело вполне пристойно. По возвращении домой я узнал, что эти же агенты побывали по месту моего проживания в Петербурге, поговорили с домовладелицей и - вы сейчас будете смеяться! - похитили из моей комнаты фотопортрет, на котором я был изображён вместе с младшим братом Александром.
- Нет, смеяться я не буду, ничего смешного в этом нет, - Шумилов пожал плечами. - Узнаю нашу сыскную полицию, прихватить фотокарточку - это такой хитрый полицейский приём, подобное вполне в её духе. И что же потом?
- Сие, конечно, возмутительно, но дальше ещё хуже! Сегодня я только уехал на торги, на Биржу, как появляется посыльный от моей домовладелицы, который сообщает мне, что у меня на квартире проводится обыск! Всё чином, как полагается: и товарищ прокурора присутствует, и ордер выписан, и полиция пригнана… Обложили как какого-то народовольца-бомбиста: полицейский на улице, полицейский во дворе, полицейский в подъезде, полицейский перед дверью и, наконец, полицейский за дверью! Я, бросив всё, примчался сломя голову и наблюдал завершение обыска своими глазами. Они разбирали мебель! Они выстукивали изразцы, которыми выложена печь, и если плитка звенела, они её откалывали! Они отодрали плинтуса! Они подняли паркет! Я удивлён, почему они не отодрали обои! То, что они натворили, хуже пожара! Вы можете представить, на что стали похожи мои комнаты после такого, с позволения выразиться, обыска?!
Шумилов вздохнул:
- В общем-то могу. Я поработал в прокуратуре и видел не раз, как проводятся такие обыски. Неприятно, конечно, но это всего лишь свидетельство серьёзного подхода к делу. Насколько я понимаю, сегодня вас всё же допросили официально?
- Да, сегодня со мной беседовали уже "под протокол". Товарищ прокурора Эггле тянул из меня жилы часа, эдак, два с половиной!
- Ну, это пустяки, - отмахнулся Шумилов. - Какие уж тут жилы! Я так понимаю, вас не арестовали и даже не задержали?
- Да за что же меня арестовывать! - воскликнул с болью в голосе Штромм. - Если б я был виноват! По сути заданных мне вопросов я понял, что они подозревают, будто я прибыл в Петербург поездом из Ревеля ранним утром двадцать четвёртого апреля и совершил убийство Александры Васильевны Мелешевич. Но поездом на самом деле приехал мой младший брат, а я плыл в Петербург пароходом и был в городе только после одиннадцати часов утра. Они меня меняют местами с братом, вы понимаете?
- Вы, что же, сильно похожи?
- Ну не сильно… но похожи. Он младше меня на полтора года. Одного роста, только несколько худощавее.
- Тогда умозаключения нашей сыскной полиции вполне логичны.
- Но ведь они ничего не нашли во время обыска, ни в чём так и не смогли обвинить, но… уже опорочили меня в глазах домовладелицы, скомпрометировали в банке, испортили репутацию в глазах моих биржевых коллег… Да что же это за издевательство?
- От меня-то что вы хотите, Аркадий Венедиктович?
- Я прошу вас помочь мне выкрутиться из того положения, в котором я оказался.
- Каким образом? Я не присяжный поверенный, не работник Следственной части прокуратуры. Я даже не сыскной агент. Вы, вообще-то, знаете кто я?
- Домовладелица, у которой я проживаю, госпожа Самохина, состоит в прекрасных отношениях с госпожой Раухвельд. Так что, полагаю, я имею вполне верное представление о вас.
- Тогда я повторю свой вопрос: что вы хотите от меня?
- Помочь доказать мне мою невиновность.
- А вы невиновны?
- Истинный крест!
- Хорошо, - кивнул Шумилов. - Есть только два маленьких, но безусловных, условия, которые вы должны принять к сведению: во-первых, вам надлежит быть со мною абсолютно искренним. Попытка обмана с вашей стороны приводит к безусловному прекращению нашего взаимодействия. Никакие смягчающие или объясняющие ложь обстоятельства мною не будут приниматься к рассмотрению.
- Понятно, - кивнул Штромм. - А второе условие..?
- Ну, а во-вторых, в том случае если я установлю вашу виновность в этом преступлении либо иных тяжких преступлениях, я точно также прекращу наши взаимоотношения и все собранные мною сведения сообщу Сыскной полиции. Поэтому, если вы не очень уверены в своей невиновности, либо держите за пазухой некий камень и рассчитываете использовать меня "втёмную" против полиции, то я, возможно, окажусь тем человеком, кто окончательно погубит вашу репутацию и саму судьбу. Так что принимая во внимание мои условия, подумайте хорошенько ещё раз, хотите ли вы на самом деле, чтобы я взялся доказывать вашу невиновность?
Штромм неожиданно улыбнулся.
- Я полагал, вы заговорите о деньгах…
- А что о них разговаривать? - в свою очередь улыбнулся Шумилов. - Двадцать пять рублей в сутки, за первые два дня деньги вперёд, а там дальше станет ясно…
Аркадий излёк из внутреннего кармана солидное портмоне и достал оттуда сторублёвый кредитный билет.
- Я, Алексей Иванович, согласен даже на удвоенный тариф, только помогите мне отбиться от этих орлов.
Шумилов принял деньги и продолжил:
- Теперь я попрошу вас отвечать на мои вопросы быстро, чётко и по возможности не задумываясь. Если точного ответа не знаете, говорите то, что кажется вам наиболее близким к действительности, но опять-таки, делайте это не задумываясь.
- Почему? - не понял Штромм.