Тогда же в Петербург к брату приехала его шестнадцатилетняя сестра. Она одна могла смирять порывы брата. Рядом с ней он становился мягок, нежен и задумчив. Непутевые приятели Степана Хвостинина, заходя к нему, оставляли за порогом армейские шутки, старались громко не смеяться и вести себя delicatement . А ее первое появление на бале у Апраксиных произвело в светском обществе настоящий fureur . Как пишет один из мемуаристов, в ее присутствии "померкли" первые красавицы двора Екатерины Алексеевны, графини Строганова и Брюс.
Григорий Орлов напрочь забыл про Питта и проводил время с Хвостининым, в надежде лишний раз встретиться с его сестрой. И она подавала ему все более отчетливые знаки внимания. Хотя сам Петр Хвостинин выписал к себе сестру в расчете на выгодную партию с человеком более солидным в отношении возраста и капитала. Но Елизавета Хвостинина обладала характером столь же порывистым, как и ее брат, и притом натурой романтической и страдальческой, готовой всю себя посвятить внезапно вспыхнувшему чувству.
События исторические, вызвавшие потрясения во всей России, не обошли собой и Хвостининых. Братья Орловы состояли в заговоре против императора Петра III в пользу его несчастной супруги. Григорий же, даром что объявил себя рыцарем и трубадуром Елизаветы Хвостининой, умел утешить и брошенную мужем Екатерину.
Первого мая, в день празднования мира с Пруссией, заключенного неделей ранее, а для армии российской в день ее высшего позора, Алексей Орлов в кругу единомышленников объявил, что император только что приказал арестовать свою жену и сына и лишь заступничество принца Голштинского Георга, дяди Екатерины, спасло ее от заключения в Шлиссельбург. Он предложил офицерам-преображенцам П.Б. Пассеку, С.А. Бредихину, М.Е. Баскакову, А.С. Хвостинину и князю Ф.С. Барятинскому, брату императорского адъютанта, войти в заговор с целью свержения власти ненавистного тирана и предателя интересов Российского государства. Все согласились, кроме Петра Хвостинина. Его ответ ошарашил всех, кто при этом присутствовал: гвардии поручик Хвостинин заявил, что он присягу давал государю императору Петру Федоровичу и нарушать ее не намерен ни в угоду другу, ни из жалости к государыне, ни даже для спасения Отечества. А ему, Алексею, и всем остальным Бог судья.
Итак, в заговоре в пользу будущей императрицы Петр Хвостинин участия не принял, но и не донес о нем начальству, как это сделал его однополчанин поручик Петр Измайлов, из случайного разговора узнавший о готовившемся свержении императора. В день, когда свершился coup d'état - 28 июня 1762 года, Хвостинин не стал, подобно тому же Петру Измайлову, а также секунд-майору Петру Волкову и майору Шепелеву, останавливать солдат-преображенцев. Он спокойно и даже "в некоторой задумчивости" ходил по полковому двору, ни с кем не вступая в беседы. Но уже 7 июля, в день объявления Высочайшего Манифеста о кончине императора Петра III "обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим", он подал рапорт о бессрочном отпуске из полка в связи с внезапно открывшейся болезнью сестры и намерением самого Хвостинина вскорости жениться. Рапорт был немедленно удовлетворен, и отставной гвардии поручик, отбыв в свое смоленское имение, стремительно сочетался браком с девицей Пелагией Обольяниновой пятнадцати лет, единственной дочерью соседа его, отставного гвардии подполковника Семена Петровича Обольянинова, бывшего его батальонного командира".
Далее текст стал хуже, сканер стал давать пропуски, но история рождения Алексея Хвостинина более или менее ясна, хотя и оставляет место для домыслов и предположений. Не прошло и года, как Петр Хвостинин стал отцом двух сыновей, названных Алексеем и Петром. Сестра же его Елизавета скончалась от внезапной болезни не далее как через полгода после отъезда из Петербурга.
Но вот что еще писал Романыч. Ему удалось побывать в родовом поместье Хвостининых, селе Сретенском (Усолье тож), где в каменном храме Сретенья Божией Матери, отстроенном Петром Хвостининым в память о родителях и сестре, он держал в руках приходскую книгу. Там рождение Алексея записано двумя днями ранее смерти Елизаветы Хвостининой - 22 января 1763 года. А рождение его брата Петра - четырьмя месяцами позже - 21 мая того же 1763 года. И вот какой осторожный вывод делает Романыч-Славинский: возможно, поведение Григория Орлова не было столь рыцарским, как он объявлял. И далее ставил несколько вопросов. Может быть, болезнь Елизаветы Хвостининой и не была болезнью в привычном значении этого слова? - Знал ли сам Алексей Хвостинин об обстоятельствах своего рождения и о том, что он не сын Петру, а скорее племянник? Напрямую этого Романыч не пишет.
У меня же в это позднее время сил хватило только на одно замечание: какой период нашей истории ни возьми, Хвостинины упорно поддерживали тех, кто должен был проиграть.
СУББОТА. УТРО И ДЕНЬ
Бывают такие ночи. Не знаю, как еще где-нибудь, а на Третьей Фрунзенской бывают. Сразу после полуночи прямо под окном остановилась "десятка". Водитель мотор не глушил, видимо, ждал кого-то. Долго ждал, около часа. И все это время слушал музыку, что-то душевное, про тюрьму. Потом подошли два отъявленных соотечественника, громко споря на том языке, который требует знания примерно трехсот шестидесяти значений шести слов. Они хлопнули в той машине дверями. То ли получившийся звук им не понравился, то да они пытались добиться особой гармонии хлопков, но операцию эту они повторили. Пять раз. Потом дали газ и укатили.
Туг завыла собака, дог по кличке Сципион. Его хозяева живут надо мной, двумя этажами выше. Летом они заставляют Сципиона спать на балконе, а тому это не нравится. Но хозяева у него люди с характером твердым, дог повоет часа два - и успокоится. В этот раз даже раньше, потому что объявилась под балконом компания. Им так весело было, моим современникам! Женщины пели, мужчины матерились, кто- то из них неутомимо свистел. Я даже перестал мысленно разбирать и собирать автомат Калашникова, сбился на тысяча четыреста двадцатой или двадцать первой разборке. Встал, подошел к окну и стал вместе со Сципионом свидетеле выдающейся драки двух юных девушек. Слова, которые они при этом использовали, прежде довелось мне слышать лишь один раз, в студенческом стройотряде, в деревне под Можайском. Топая случайно подслушал разговор двух доярок, обсуждавших достоинства третьей. И сразу вспомнилось, как приехала ко мне Алена в тот стройотряд, как гуляли мы с ней полночи по соседнему ельнику, как кусали нас комары за все голые места. Интересно, в Швейцарии комары бывают? Нет, спать, спать…
Как же. В полшестого прилетела моя ворона. Эта птица, я уверен, отвечает за меня перед каким-то своим начальством.
Несколько раз в неделю, чаще утром, часов в шесть, она прилетает под мое окно и каркает до тех пор, пока не убедится, что я не только проснулся, но и больше не засну. После этого она с нечеловеческим достоинством покидает ветку напротив моей форточки и улетает писать отчет. Не знаю. Не знаю, чем она пишет, но она это делает, иначе зачем этой хитрой твари, с большим черным пятном на левой стороне серой шеи, с ее высокомерным профессорским видом и пристальным взглядом куда-то вбок, прилетать сюда именно в то утро, когда мне хочется, а главное - можно поспать подольше.
В общем, время, чтобы принять душ и выпить кофе, хоть десять чашек, у меня было. Я еще двадцать минут рассуждал, от нечего делать, взять ли с собой зонт, решил не брать и чертыхался потом весь день. Но на занятия я все равно чуть не опоздал, потому что собрался ехать по земле, а двадцать восьмого троллейбуса и маршруток не было полчаса. И все эти полчаса я думал, надо ли бежать ко входу в метро под хлынувшим ниоткуда ливнем или подождать еще три минуты.
Первокурсники, люди терпеливые, дождались меня, получили задание к следующему семинару и разошлись довольные. До второй пары оставалось около часа, я зашел на кафедру, где меня ждала записка с просьбой после занятий зайти к проректору по хозяйственной части. Быстренько провел второй семинар и зашел в роскошный двухкомнатный кабинет с предбанником, где и был усажен на стул в ожидании, когда Михаил Иванович соизволит меня принять.
Соизволил, правда, очень быстро, пригласил к столу карельской березы, попросил присесть и завел какой-то беспредметный разговор на тему пользы дисциплины, особенно в начале учебного года, когда… и так далее. Сообщил между делом, что компьютер кафедральный нашелся сегодня утром в мужском туалете на первом этаже. Я предположил, что это шутки студентов. Он тему не поддержал, опять свернул на дисциплину. Оказывается, он еще в прошлом семестре проводил хронометраж работы всех преподавателей. По его мнению, я лидирую среди тех, кто постоянно опаздывает на занятия. Никогда не стремился к спортивным достижениям, но все же, все же… А Михаил Иванович все ходил кругами вокруг этой темы и круги эти постепенно сужал.
- Вот и вчера опоздали на лекцию на десять минут. А дисциплину трудовую, между прочим, еще никто не отменял.
Я аж зубами заскрежетал. Ненавижу эту фразу. Нет в нашей стране ни одного политика, который бы раз в месяц ее не произносил. Нет ни одной газеты, в которой она не появлялась бы раз в неделю. Нет ни одного военного, ни одного милиционера, который бы не чеканил ее раз в день.
Оправдывался я тем, что никогда не опаздываю более чем на пятнадцать минут и студенты меня всегда дожидаются.
- Пятнадцать минут, пятнадцать минут. А вы знаете, что крылатая ракета с подводной лодки вероятного противника за пятнадцать минут достигает территории нашей страны? И вообще, кто и когда придумал это право на пятнадцать минут опоздания?
- Кто, так сразу не скажу, а когда… году так в одна тысяча семьсот пятьдесят пятом, я думаю.
На самом деле я в это время думал над тем, как нам сейчас называть, например, НАТО: вероятным противником или невероятным противником. Или вероятным непротивником. Или, лучше всего, противным невероятником.
- Шутки шутите, - вернул меня вероятный начальник в свой кабинет. - А на вашем месте лучше бы не шутить. Вы студентку Слепцову, Светлану Георгиевну, знаете?
- Как же, как же. Студентка Слепцова в мае месяце этого года подошла ко мне и сообщила, что не посетила ни одного моего занятия, что мне и так было известно. Она спросила, допущу ли я ее к экзамену.
- И что дальше?
- Допустил, конечно. С восьмой пересдачи шестого, кажется, июля она экзамен и сдала. А что, не надо было тройку ставить?
- А вот вы почитайте, что пишет эта студентка на имя ректора.
Он протянул мне листок бумаги. Вверху листка крупно было написано: ЗАЯВЛЕНИЕ. Ниже значилось:
Довожу до Вашего сведения, что в мае месяце доцент В.М. Сретенский предлажил мне вступить с ним в интимные отношения иначе отказывался ставить положительную отметку по своему предмету. Прошу принять меры по отношению к этому аморальному поступку.
Дата: 3 сентября. И подпись.
- Ну, что скажете?
- Слово "предложил" пишется через "о".
- Это все?
- Ну, еще запятой не хватает перед словом "иначе". Ну и стиль…
- Зря. Зря вы так. Дело серьезное.
- Если серьезно, то она мне, после того как свою тройку получила, пообещала веселую жизнь. Ну, так не она первая. В позапрошлом году один студент услугу по телефону заказал: будить в пять утра каждый день в течение недели. Так то хоть с фантазией. А эта ничего интересного придумать не смогла… А кстати, что это она в сентябре спохватилась?
- Боюсь, вы не отдаете себе отчет, насколько все серьезно. Про наш вуз и так ходит много несправедливых слухов и разговоров. Ректор начал борьбу за чистоту рядов преподавательского состава. Речь может зайти о вашем увольнении.
- Так вы что же, верите этой чуши?
- Это официальный документ, по которому будет проведено расследование. Впрочем, комиссия пока не создана… и у вас есть возможность все изменить в свою пользу. Я предлагаю вам сейчас переговорить с одним человеком, который может урегулировать эту, скажем так, ситуацию.
Не дав мне времени ответить, Михаил Иванович вышел в соседнюю комнату, а его место занял пожилой господин, показавшийся мне самым обычным советским пенсионером. Коричневый не новый костюм при клетчатой серой рубашке и зеленом с отливом галстуке - вот и все, что бы я заметил, доведись мне его встретить на улице, поскольку лицо его, что называется, без особых примет, чисто выбритое, с умеренным числом морщин и профессионально усталым взглядом, никаких эмоций у меня не вызвало. Разве что очки, которые он водрузил на длинный, в старческих прожилках нос, войдя в комнату и усевшись за пустым столом, выбивались из образа личности заурядной и незаметной. У меня тоже есть такие очки, "лекторские". Линзы в таких очках составляют лишь нижнюю половину окружности, для того чтобы работать с бумагами на близком расстоянии, а вдаль смотреть невооруженным взглядом. Он и смотрел на меня как очень и очень вдаль, поверх дорогой и стильной оправы. Моя-то оправа недешева, но эта была из категории "люкс".
Какое-то время он рассматривал бумаги, которые принес с собой в пластиковой папке-конверте, и, перебирая их, одни откладывал, другие подвигал поближе. Наконец быстро взглянул поверх линз, как бы прицелился и заговорил:
- Меня зовут Сергей Сергеевич… и в мои полномочия, впрочем, входит провести эту беседу… неофициально. Давайте условимся. Я в курсе ваших проблем с руководством и здесь нахожусь, чтобы отчасти, скажем, их решить. Но меня они интересуют только постольку, поскольку вокруг вас в последнее время происходят некие события, смысл которых вам, очевидно, непонятен, а мне, впрочем, интересен.
Эта ли его манера вставлять куда попало наречия меня раздражала, или то, что он предпочел выпустить сначала цепного пса, а потом разговаривать, но я промолчал, не желая ему помогать. Становиться в позу и задавать дурацкий в своей литературности вопрос: "Это что, допрос?" - мне претило с самого начала. ВПРОЧЕМ, он моей реплики и не ждал.
- Мы сейчас уточним пару моментов вашей биографии, просто, скажем, для порядка, а потом вы мне зададите вопросы, а я вам.
Я молча пожал плечами, и он скороговоркой прочитал по своим бумажкам:
- Сретенский Василий Михайлович, 1961 года рождения, разведен, детей нет, образование высшее, кандидат исторических наук, доцент кафедры культурологии Московского университета политологии, экономики и права (МУПЭП). - Он оторвался от бумажек как бы за подтверждением сказанному. Я нехотя кивнул. Он продолжил: - Отец - русский, из служащих, филолог, доктор наук, профессор. Мать - испанка, в 1935 году в возрасте двух лет доставлена в СССР, редактор в издательстве "Мировая литература". Оба умерли двадцать лет назад. Несчастный случай, отравление бытовым газом. В Барселоне проживают: тетка, старшая сестра матери, семьдесят четыре года, и ее четыре дочери. Жена, бывшая - Алена Ярославна, русская, в девичестве Доброва, переводчица, в настоящий момент проживает в Швейцарии со своим вторым мужем. В Москве, впрочем, близких, да, я полагаю, и дальних, родственников нет.
Он бросил, а точнее, отпустил последнюю бумажку, и она спланировала на стол, к самому его краю.
- А ведь вы, Василий Михайлович, немножко из наших. Дед ваш, красный конник Федор Сретенский, после Гражданской войны в нашей системе служил. Майор госбезопасности, перед войной - это, как ни крути, фигура. Да и вам, впрочем, предлагали по окончании курса, помните? Зря вы тогда отказались, сейчас бы в правительстве могли быть, страной руководить.
- Если б я чем хотел руководить, пошел бы учиться на исторический факультет?
- Как знать, жизнь, она, впрочем, по-разному поворачивается. Вот ваши однокурсники газетами руководят. Да какими! Но к делу. Скажите, Василий Михайлович, у вас есть ко мне вопросы?
- Да. Когда я могу уйти?
Он улыбнулся широко и почти радостно.
- Да прямо сейчас, впрочем. У нас с вами, я полагаю обычная беседа, не хотите, прервем сию же минуту. Но только уж сначала послушайте, что я вам скажу. Вы во вторник дома встречались с неким испанцем, вели с ним переговоры. А не мешало бы знать, что он, может быть, и не испанец совсем. Прибыл, скажем, не с Римского проспекта Барселоны, а прямиком из Рима, и является он, впрочем, кадровым сотрудником одной иностранной разведывательной службы, постоянно вмешивающейся в дела нашего государства и православной церкви.
- Он просто передал мне привет от родных.
Сергей этот Сергеевич опять улыбнулся устало и с укором.
- В четверг вы беседовали с ним два с лишним часа на ВВЦ.
- Это была частная беседа.
- Можете не поджимать губы. Никто не претендует на вашу, скажем, частную жизнь. Ну хорошо. Я вам еще кое-что расскажу. В четверг вы вели с ним частную беседу, а в пятницу, то есть, так скажем, вчера, он навестил одного вашего недавнего знакомого, Семена Сигизмундовича Кербера. Возникает резонный вопрос: почему в течение четырех дней встречаются два российских гражданина, прежде незнакомые - сначала друг с другом, а потом с агентом зарубежной спецслужбы?
Историческое воображение у меня развито хорошо, и представить себе в этот момент Сергея Сергеевича в маленьком полутемном кабинете с казенным столом под зеленой лампой мне ничего не стоило. И себя по другую сторону стола в брюках без ремня - тоже. Не то чтобы я сильно испугался, но почувствовал настоятельную потребность излить собеседнику душу и - одновременно - приступ тошноты. И то и другое удалось вполне успешно подавить, но тут возникла у меня мысль, что взаимный обмен полуправдивой информацией может быть полезен. (Сейчас я уверен, что подобная мысль сидела в тяжелой голове Сергея Сергеевича с самого начала разговора.) Я коротко рассказал, зачем приходил Кербер.
- А испанец спрашивал о поэме?
- Нет, мы говорили о возможности поехать в Барселонский университет и прочитать там спецкурс.
- И все?
- Нет, я рассказывал ему о Москве.
Мой собеседник, почти не напрягаясь, сделал доброе лицо.
- Я уверен, что испанец приехал за поэмой. Он захочет с вами, скажем, встретиться еще раз.
- У меня нет поэмы, она пропала. И я не понимаю, почему вокруг такой сыр-бор. Да, положим, два разных варианта из-за типографской ошибки могут придать ей определенную ценность, но не до такой же степени, чтобы заинтересовать спецслужбы и доводить дело до взлома двери в квартире?
На последнюю часть моей тирады Сергей Сергеевич не отреагировал. А вот услышав о типографской ошибке, окаменел.
- Так вот что он вам сказал. Типографская ошибка. Ну что же, пора вам узнать еще кое-что. Но впрочем, расскажу я это в расчете на наше искреннее, не кривитесь, короткое сотрудничество.
И он рассказал. Никакой типографской ошибки, по его словам, не было. Второй, тайный, вариант был отпечатан специально, поскольку он, и только он, содержит важный секрет. Человек, овладевший этим секретом, получает возможность совершать то, что невозможно никому. По крайней мере в это верили люди, напечатавшие "Молитву Иуды". Именно этот текст два века ищет одна тайная международная организация.
- И задача государственной важности, - голос его и так был глубок и выразителен, а тут уж достиг невероятных глубин, - использовать этот секрет и те возможности, которые, впрочем, он открывает, на благо Отечества. И здесь вы можете нам помочь. А мы соответственно вам.
- Послушайте, вы на самом деле думаете, что эта поэма облазает магической силой?