ОБРАЗ ИУДЫ В ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУРЕ [лекция]
Образ Иуды (а мы сейчас говорим не об обрАзе, подлинном живом Иуде, а именно об Образе - обработанном, описанном и преображенном исходном материале) в христианской культуре не вполне очерчен и прорисован. Он постоянно на виду и в то же время размыт, на нем трудно сфокусировать взгляд, проще не заметить, как мы обычно не замечаем все явления пошлые , то есть, по Далю, древние, стародавние и тем самым общеизвестные и наскучившие.
В православном народном сознании имя Иуда - синоним предательства. И пожалуй, больше ничего в нем не найдешь. Ясно, просто и скучно. Никакого преображения, никакой фантазии, только брань: "Наш Иуда ест без блюда". Или набор благоглупостей: "Иудою свет пройдешь, да удавишься", "Чем Иудою быть, лучше на свет не рождаться".
Было бы совсем странно, если бы народная фантазия совсем никак не погуляла на столь просторном поле. Погуляла. Но разгул этот и широк, и в то же время узок. Вот как, например, в Белоруссии в XIX веке объясняли, почему нельзя класть ложку на стол донышком вверх. Оказывается, так поступал Иисус, в отличие от всех своих учеников, которые опускали ложки донышком. Иуда рассказал об этом стражникам, и таким образом они узнали Иисуса. Почти во всех народных сказаниях Иуда сознательно и вполне последовательно выбирает сторону зла. В одном из таких сказаний, записанном в Смоленской губернии, Иисус, спустившись в ад, предложил Иуде покинуть его. "Мне и здесь хорошо", - отвечал Иуда, лежа на печи. В другом сказании Иуда научил бесов выращивать на погибель людям адское зелье - табак. Побывал он и разбойником, и "беззаконным чертом".
В культуре "высокой" не все так однозначно. Вот как, например, представлен Иуда (пунктиром) в ближайшем к нам XX веке.
Первое десятилетие. Леонид Андреев. Рассказ "Иуда Искариот" (1907 г.). Иуда в начале рассказа - полное собрание человеческих мерзостей. Он уродлив: слеп на один глаз, с черепом, "точно разрубленным с затылка двойным ударом меча". Его голос то мужской глубокий, то женский крикливый. Иуда корыстолюбив, коварен, он притворщик и лжец, он видит в людях только дурное. Но затем оказывается;-что он, и только он, видит в Иисусе Бога. Предавая его, он доказывает слепоту ВСЕХ вокруг - учеников, не вставших на его защиту; матери, оплакивавшей его как человека; судей, считавших, что они избавились от Иисуса, предав его казни. Один лишь Пилат зряч: он говорит толпе, что подсудимый невиновен, и получает благодарность Иуды: "Ты мудрый, мудрый!.." Иудой, по Андрееву, движет вера в то, что он, и только он, будет подле Иисуса, когда тот вернется на Землю. Предательство станет высшей формой верности, а верные узрят свое предательство.
Тридцатые годы. М.А. Булгаков. Роман "Мастер и Маргарита", слишком хорошо известный, чтоб о нем здесь много говорить. Отметим лишь, что, ослепленный, как и все в те годы, вспышкой чистой власти, Булгаков все внимание уделил персонажам, ее олицетворявшим. И прежде всего Пилату - заложнику власти и ее орудию. Иуда же в романе - не более чем животное на двух ногах, лишенное индивидуальности, страха, сомнений. Он полон похоти и алчности, да и то не до страсти. Похоть и алчность - лишь признаки данной формы существования белковых тел. Все доносчики, что фигурируют в романе, составляют с Иудой один вид. Донос для них - естественная форма обеспечения собственной жизни, более легкая, чем труд, и менее рискованная, чем воровство. Поэтому смерть Иуды в той же (нет, в большей) мере - проявление силы власти, как и смерть Иешуа. Собственно говоря, Иуда в романе не более чем пустота, которую следует заполнить властью. Он - оправдание власти, поскольку не является ее порождением; более того, власть и нужна для того, чтобы все человеческое сообщество не стало скоплением иуд.
Годы семидесятые. Рок-опера Эндрю Ллойда Вебера и Тима Райса "Jesus Christ Superstar", Опера написана в 1970-м и поставлена в Нью-Йорке в 1971 году. Это время завершения молодежного бунта, замешенного на идеалах анархизма, известного также как "студенческая революция" 1968 года. Иисус здесь - прямой выразитель этих самых "молодежных" идеалов, представлявших собой суперотрицание действительности, облеченное в дурацкую форму левацких идей - от анархизма до маоизма, - на фоне гипертрофированной сексуальности. Он выступает против власти каждым своим словом и каждым жестом. Иуда же - бунтарь, не признающий власти бунта, он анархист в степени "х", его предательство - признание в том, что между правителем и лидером бунтарей нет разницы, оба они отбирают свободу. Бунт Иисуса оборачивается новой властью, бунт Иуды - предательством и саморазрушением. Лучшей иллюстрации анархизма, а точнее - того, как учение Прудона, Бакунина и Кропоткина было понято и истолковано в XX веке, найти, на мой взгляд, невозможно.
Последнее десятилетие XX века. Жозе Сарамаго, португальский писатель, нобелевский лауреат 1998 года. Роман "Евангелие от Иисуса" (1997 г.).
Иуда в этом романе единственный из всех сознательно "играет" в команде Иисуса и против Бога. Он нашел в себе силы усомниться в замысле Бога-Отца. Только он понял, что Иисус собирается принять казнь вопреки божественной воле. Иисус в отчаянии, что его жизнь будет лишь поводом к возвеличиванию Бога в сонме других богов и к последующей тысячелетней резне во имя дикой (а на самом деле гегельянской) идеи самовозвеличивания Бога посредством истории человечества, просил всех апостолов донести на него в Храм. Согласился же с его замыслом и выполнил просьбу только Иуда. Он не брал денег и повесился сразу же, как Христа арестовали и повели на суд.
Что же дает основания для столь разнообразных трактовок образа Иуды? Рассмотрим факты, известные нам из первоисточника (как говорят историки), то есть из Нового Завета.
Прежде всего мы узнаем, что Иуда был одним из двенадцати призванных, которым Иисус дал "власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь" (Евангелие от Матфея, 10: 1).
Следующее упоминание об Иуде мы встречаем только за неделю до казни Иисуса, в сцене миропомазания. Вот ее описание у Иоанна: "Мария же, взявши фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботиться о нищих, но потому что он был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: оставьте ее…" (Евангелие от Иоанна, 12: 3–7).
Вопрос: почему Иуде Иисус говорит не оставь, а оставьте? Ведь Библия не знает обращения во множественном числе как формы вежливости. Если уж сказано "оставьте", то сказано многим, если не всем. Ответ в текстах других евангелистов: "Увидевши это, ученики Его вознегодовали и говорили: к чему такая трата?" (Евангелие от Матфея, 26: 8); "Некоторые же вознегодовали и говорили между собою: к чему сия трата мира?" (Евангелие от Марка, 14: 4).
Итак, сообщение Иоанна вступает в противоречие как с указаниями его товарищей, так и с собственным дальнейшим текстом. Не один Иуда усомнился. Вместе с ним роптали и другие. А это бросает тень сомнения не только на саму сцену миропомазания в передаче Иоанна, но и на его заявление: "Иуда - вор".
С другой стороны, эта же сцена миропомазания дает Матфею эмоциональный повод для объяснения предательства. Рассказ о сговоре с первосвященниками он ставит встык с этой сиеной: "Тогда один из Двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам И сказал: что вы дадите мне, если я вам предам Его. Они предложили ему тридцать сребреников" (Евангелие от Матфея, 26: 14–15). Так же строит рассказ Марк: "И пошел Иуда Искариот, один из Двенадцати, к первосвященникам, чтобы предать Его им" (Евангелие от Марка, 14: 10). А вот у Луки сцены миропомазания нет. Нет и повода: "Вошел же Сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа Двенадцати. И он пошел и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им" (Евангелие от Луки, 22: 3–4).
Затем, во время Тайной вечери (то есть в четверг - прошла неделя), Иисус предсказывает предательство Иуды: "Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст меня… При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал" (Евангелие от Матфея, 26: 23, 25). Эти строки позже толковались как одновременное опускание рук в блюдо Иисусом и Иудой, что особенно заметно в некоторых иконописных сюжетах Тайной вечери. Но у Марка та же сцена передана по-другому: "…ядущий со Мною предаст меня" и "…один из Двенадцати, обмакивающий со мною в блюдо" (Евангелие от Марка, 14: 18,20). У Луки: "И вот рука, предающая Меня, со Мною за столом" (Евангелие от Луки, 22: 21). То есть Иисус образно, как всегда, указал лишь на то, что предатель находится рядом с ним, за одним столом.
У Иоанна же Иисус указывает на предателя хлебом: "…тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам" (Евангелие от Иоанна, 13: 26), но никто этого предсказания не понял, равно как и того, что сказал Иисус Иуде после того, как подал ему кусок хлеба: "…что делаешь, делай скорее".
В ночь на пятницу Иуда привел воинов в Гефсиманский сад, где молился Иисус, и поцеловал его со словами "…Радуйся, Равви!" (Евангелие от Матфея, 26: 49); или же: "Равви! Равви!" (Евангелие от Марка, 14: 45); или же, наоборот, поцеловал молча, а говорил Иисус: "Иуда! целованьем ли предашь Сына Человеческого?" (Евангелие от Луки, 22: 48); или же вообще не целовал, если верить Иоанну: "Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я. Стоял же с ними и Иуда, предатель Его" (Евангелие от Иоанна, 18: 4–5).
О дальнейшей судьбе Иуды повествует один лишь Матфей: "Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам. Говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился" (Евангелие от Матфея, 27: 3–5). В Книге же Деяний приводятся слова апостола Петра на собрании "ста двадцати мужей" об Иуде: "Он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; Но приобрел землю неправедною мздою, и, когда низринулся, расселось чрево его и выпали все внутренности; И это сделалось известно всем жителям Иерусалима, так что земля та названа Акелдама, то есть "земля крови"".
Итак, если убрать противоречия в рассказах евангелистов, то все, что нам известно об Иуде с хотя бы какой-то долей достоверности, умещается в пять тезисов:
1) один из двенадцати доверенных учеников Иисуса предложил первосвященникам и старейшинам "выдать" Иисуса, то есть показать, где его можно найти;
2) за это он выторговал себе награду (тридцать сребреников);
3) Иисус знал о готовящемся предательстве, но не помешал ему;
4) Иуда привел воинов к месту, где находился Иисус;
5) затем он раскаялся, вернул деньги и покончил с собой.
Спорными же в Евангелиях являются четыре главных момента:
был ли Иуда единственным, кто осуждал Иисуса за использованное миро;
целовал ли он Иисуса, указывая на него стражникам;
вернул ли он деньги, полученные за предательство, в Храм или купил на них участок земли;
каким способом он покончил с собой: повесился или, может быть, бросился со скалы, если в деяниях апостолов говорится о "рассевшемся чреве".
Наиболее распространена все-таки версия о самоповешении, причем иконописцы и авторы книжных миниатюр изображают Иуду повешенным на дубе или на финиковой пальме, а также на перекладине ворот.
Другими словами, евангелисты сообщают, ЧТО произошло, противоречат друг другу в рассказе о том, КАК это происходило, и совсем не говорят о том, ПОЧЕМУ, если не считать объяснением вселение в Иуду дьявола. А если и считать, то почему в Иуду, а не в кого-либо еще? Почему Иуда решил предать именно на Пасху? Почему он ждал неделю, чтобы показать Иисуса? Почему его вообще надо было показывать, если "множество народа постилали свои одежды" при въезде в Иерусалим (Евангелие от Матфея, 21: 8)? Почему Петр отрубил ухо рабу первосвященника, но никто не пытался расправиться с Иудой? Таких "почему" можно задать еще много, но что в этом толку, если мы не владеем больше никакой сколько-нибудь достоверной информацией о тех событиях?
И вообще, кто он такой, этот Иуда? Тут есть одно размышление, мне не принадлежащее. По прозванию Искариот можно предположить, что он происходил из города, название которого по-гречески звучит как Кериот, видимо, небольшого поселения Кериафу в Иудее. Тем самым Иуда отличается от всех других апостолов, родившихся и живших в Северной Палестине - Галилее. Другой вариант трактовки его прозвища - красильщик (от еврейско-арамейского корня skr - красить), возможно, указывает на занятие до того, как он стал одним из двенадцати.
Но что же делать со всеми поставленными (и не поставленными, но ожидающими своей очереди) вопросами? Есть два пути. Первый - не обращать внимания на противоречия и просто верить. Вера преодолевает все преграды, разрешает все сомнения, так что этот путь самый правильный. Именно так считал Нонн из Хмимма, египетский литератор V века, написавший поэму о Христе, по сути - переложение Евангелия от Иоанна. Вот один из ее фрагментов, в котором Нонн раскрывает тему предательства Иуды в "гомеровском" духе древних сказаний:
…Пророческими устами
Духа горних небес потрясенный вещей десницей
Взволновался Христос и в сердце, и в разуме бурно
И засвидетельствовал, исторгнувши пылкие речи:
"Смертный предаст Меня, один из преданных другов.
Смерти предаст, изменник - Он с нами под кровлей одною"…
…Изрек Христос: "Кому в винной
Влаге хлеб омочив подам, орошенный, во длани -
Тот Меня и предаст". И в кубке винном омочивши
Хлеб остатний, подал его нечестивцу Иуде,
Хлеб, возвещающий всем об убийстве корыстолюбивом.
В хлеб освященный вмешав безмерную жажду,
Демон, спутник греха, завладел совершенно сим смертным.
Рек Христос, посылая ведующему согласье:
"Делай скорее, что делаешь!"…
Но что делать, если просто веры недостаточно, если вера не отменяет способности и желания думать, а значит, сомневаться? Тогда возникает еще одна развилка: объяснить поступки Иуды можно, осуждая или оправдывая.
Попытки осуждения мыслью , а не верой предпринимались уже в самые первые столетия существования христианства. Так, в сохранившемся до наших дней арабском "Евангелии детства" (глава XXXIV) говорится о первой встрече Иисуса и Иуды:
"В том же городе была другая женщина, у которой сын был мучим сатаной.
Он назывался Иудой, и всякий раз, когда злой дух овладевал им, он старался укусить тех, кто был около него.
И если он был один, то кусал свои собственные руки и тело.
Мать этого несчастного, услышав о Марии и Сыне Ее Иисусе, встала и, держа сына на руках, принесла его Марии.
В это время Иаков и Иосиф вывели из дома Младенца Иисуса, чтобы Он играл с другими детьми, и они сидели вне дома и Иисус с ними.
Иуда приблизился и сел справа от Иисуса. И когда сатана начал его мучить, как обыкновенно, он старался укусить Иисуса.
И как не мог Его достать, он стал наносить Ему удары в правый бок, так что Иисус стал плакать.
И в это мгновенье сатана вышел из ребенка того в виде бешеной собаки.
И этот ребенок был Иуда Искариот, который предал Иисуса.
И бок, который он бил, был тот, который иудеи пронзили ударом копья".
Здесь мы встречаем идею изначальной предназначенности Иуды к предательству, в сочетании с христианской идей мимесиса - подобия. Встреча Иуды и Иисуса в детстве предвосхищает то, чему предназначено случиться, и уподобляется будущему, как в дальнейшем христианском сознании все свершающееся в настоящий момент уподоблялось прошедшему, свершенному и описанному в Библии.
Мысль о судьбе Иуды как исполнении предназначенности ко злу в еще большей мере содержится в литературном произведении, широко известном на Руси как "Сказание об Иуде предателе". Оно ошибочно приписывалось св. Иерониму, настоящий же автор имени своего потомству не оставил. Католические сказания об Иуде, близкие к этой повести, восходят к агиографическому своду Якопо из Вранце "Золотая легенда" XIII века, а самые ранние русские переводы сохранились от века XVI.
В повести говорится, что Иуда родился в Иерусалиме, в семье "Рувима, также иначе именовавшегося Симон, от колена Данова, некоторые говорят, от колена Иссахарова". В ночь зачатия матери Иуды Сибории было явлено откровение, что она родит сына "злого очень". После рождения сына Сибория написала "на хартии" имя его, вложила вместе с ним в ковчежец и пустила по морю. Морские волны принесли его к острову, называемому Искариот, где Иуда был подобран и выращен женой царя острова, объявившей, что она родила наследника.
Здесь мы встречаем набор древнейших бродячих сюжетов о тайном знамении перед рождением младенца и попытке избавиться от него, но не убийством, а "отбрасыванием". На ум сразу же приходят Эдип, Ромул и Рем, Моисей.
Далее в сказании говорится, что когда родился настоящий сын, Иуда его много бил. Когда же открылось, что Иуда не царский сын, то настоящего он убил, после чего бежал в Иерусалим, где вошел в число слуг Пилата. И опять мы вспоминаем Моисея, воспитанного дочерью фараона и убившего египтянина.
Пилат послал Иуду сорвать яблоки из соседнего сада, принадлежавшего его отцу Рувиму. И когда Иуда рвал яблоки, Рувим увидел его, стал бранить, и в драке Иуда убил Рувима, а яблоки принес Пилату. После чего Пилат отдал имущество Рувима Иуде, а Сиборию выдал за него замуж. Этот поворот сюжета возвращает нас опять к Эдипу. Более того, в современной научной литературе "Сказание об Иуде" трактуется именно как вариант "эдипова мифа".
Но на самом деле все сложнее. Мы можем вспомнить еще один античный миф: о Геракле и яблоках Гесперид. Выполняя последнее поручение царя Эврисфея, Геракл ищет сад титана Атланта. По дороге он убивает великана Атласа, заставлявшего всех путников с ним бороться, и египетского царя Бусириса, захватившего Геракла во сне и собиравшегося принести его в жертву своим богам, чтобы прекратился неурожай. В сопоставлении с этим мифом мы видим, что убийство отца в саду эдипово только отчасти. Оно нужно прежде всего для того, чтобы Иуда выполнил свое главное предназначение - приблизился к Иисусу и предал его. Так и в мифе о Геракле его поход за яблоками сам по себе ничего не значил (Эврисфей оставил яблоки Гераклу, тот отдал их Афине, та вернула их Гесперидам), но был необходим герою для того, чтобы освободиться от службы.