Иуда после кражи яблок тоже освобождается от службы Пилату. В горе Сибория признается Иуде, как она поступила с сыном, и Иуда узнает, кто он такой. По совету матери-жены он идет к Иисусу, получает от него прощение во всех грехах и принимает поручение носить ковчежец с милостыней. Завершается повесть моралью: "Хорошо, что сей в воздухе погиб, за то, что оскорбил ангела и человека, из пределов ангельских и человеческих изгнан был. Нигде, как только в воздухе с демонами надлежало ему водвориться и погибнуть". Если верно предположение, что происхождение повести очень древнее (может быть, II века нашей эры), то ее широкое бытование свидетельствует о том, что известное нам сейчас как протестантское (и уже кальвинистское) представление о предназначенности каждого человека к спасению или погибели на самом деле всегда присутствовало в христианстве и концентрировалось в образе Иуды.
Однако существовал и другой вариант объяснения-обвинения. Первая попытка отойти от идеи предназначенности в трактовке образа Иуды была предпринята Папием Иерапольским, учеником Иоанна Богослова (правда, его мысли об Иуде известны нам только в более позднем изложении Иринея Лионского). Папий утверждал, что корень поступка Иуды зарыт неглубоко. Он в изначальном сомнении , в предпочтении разума вере. Иуда усомнился в словах Иисуса, приводимых Иоанном: "Придут дни, когда будут расти виноградные деревья, и на каждом будет по десяти тысяч лоз, на каждой лозе по десять тысяч веток, на каждой ветке по десять тысяч прутьев, на каждом пруте по десять тысяч кистей, и на каждой кисти по десять тысяч ягодин, и каждая выжатая ягодина даст по двадцать тысяч мер вина. И когда кто-либо из святых возьмется за кисть, то другая возопит: "Я лучшая кисть, возьми меня; через меня благослови Господа"". Самое замечательное в рассказе Иоанна, переданного Папием, - это ответ Иисуса на сомнение Иуды: "Это для верующих достойно веры. Когда же Иуда предатель не поверил сему и спросил, каким образом сотворится Господом такое изобилие произрастаний, то Господь сказал: это увидят те, которые достигнут тех (времен)".
Итак, предательство объясняется не предназначенностью, а неизбранностью , несмотря на призвание, то есть в точном соответствии со словами Иисуса: "много званых, мало избранных".
В IV веке святой Ефрем Сирин предложил еще одно объяснение. Иуда в нем символизирует собой будущее - то самое, которого ждут все христиане: "И дабы милосердие не посрамилось в наказании его, не нашлось никого из сынов мира и истины, кто убил бы его, но сам повесил себя на веревке, чтобы показать, что в последний день злоба человеческая таким же образом погубит и истребит сама себя". Тем самым идея мимесиса , торжествуя, соединяет начало и конец христианской эры. Судьба же Иуды предвещает человечеству кратковременное торжество и окончательное падение сил зла.
Иуда осужденный становится одним из мотивов иконописи. Так, в русской иконописи XV–XVI веков нередко можно встретить повторяющиеся сюжеты схождения Иисуса в ад после воскрешения и Страшного суда. Общей деталью обоих сюжетов становится изображение Сатаны в адском пламени с Иудой на коленях.
[слайды]
Показательно, что эти детали православной иконописи перекликаются со средневековыми католическими текстами. В "Житии св. Брендана", жившего в VI веке, есть описание его встречи с Иудой во время плавания по "морю-океану". Вот что рассказал тот: "Я есмь несчастнейший Иуда, наинегоднейший торгаш… днем и ночью я пылаю среди горы, которую вы видели, словно кусок свинца, расплавленного в масле. Там находится Левиафан со своей свитой…. Это губительная преисподняя, испускающая пламя. Так происходит каждый раз, когда она проглатывает нечестивые души".
Апофеозом Иуды виновного выглядит фреска "Поцелуй Иуды" в Капелле дель Арена, написанная Джотто около 1305 года. Одутловатое, чуть звероподобное лицо Иуды, обнимающего Иисуса, представлено как невероятно искаженное отражение правильных черт лика Христа. Снизу вверх смотрит Иуда в глаза своей жертве и одновременно судье. Поза его такова, что он как будто хочет пасть на колени и не смеет в оцепенении ужаса от содеянного. Подлость человеческая и самоосознание подлости - вот что, на наш взгляд, символизирует Иуда у Джотто.
Но пожалуй, наиболее яркий сюжет религиозной живописи из тех, что связаны с образом Иуды, - это "Тайная вечеря". Самое известное воплощение этого сюжета принадлежит кисти Леонардо да Винчи, это фреска трапезной монастыря Санта-Мария делле Грацие в Милане.
[слайд]
Работая над фреской, Леонардо отошел от прежнего канона, в соответствии с которым Иисуса и апостолов следует изображать по одну сторону стола, а Иуду - по другую, подчеркивая несовместимость праведности и падения, [слайды]
У Леонардо Иисус и двенадцать апостолов расположены по одну сторону стола. Иуда, сидящий вторым справа от Иисуса, обращен к зрителям даже не в профиль (как полагалось его изображать на иконах, поскольку он "написан не на небесах, а на земле, вместе с распинателями Господа" - так писал Ефрем Сирин), а почти затылком к зрителям. Он отшатнулся от Спасителя, зажав в правой руке деньги, полученные за предательство.
[слайд]
Но нас сейчас должно интересовать не это, а то, что левой рукой Иуда тянется не к блюду (как у Матфея), а скорее к чаше, рядом с которой лежит правая рука Иисуса. Две руки, почти встречающиеся у чаши, образуют почти правильную параболу: от плеча правой руки Иисуса до плеча левой (естественно) руки Иуды. А что такое парабола? Греческое "parabole" переводится на русский как "сравнение". Возможно, нам предложено сравнить Иисуса и Иуду. По каким "параметрам"? Мы сейчас можем только догадываться. Но это не все. Еще одно значение слова "парабола" - притча. То, что Иисус говорил притчами, известно любому, даже тем, кто не держал в руках книг Нового Завета. Намекает ли Леонардо на какую-то из притч Иисуса? И если да, то на какую? Или "парабола рук" как-то связана с тем, что после Тайной вечери Иисус возгласил: "Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце" (Евангелие от Иоанна, 16: 25)?
И еще. В русской иконописи XV - начала XVI века (то есть именно того времени, когда жил и работал Леонардо), в изображении Тайной вечери Иуда, что в московской,
[слайд]
что в новгородской школе,
[слайд]
изображен тянущимся через весь стол к чаше, стоящей в центре, причем Иисус свою руку к чаше не подносит. Мотив чаши, столь важный как для Тайной вечери (причастия), так и для последней молитвы в Гефсиманском саду ("моление о чаше"), в русской иконописи стал одним из центральных со времени написания Троицы Андреем Рублевым.
[слайд]
Не хотелось бы проводить необдуманные параллели, но чаша в этой иконе - композиционный центр, первый из нескольких кругов, вставленных друг в друга. Почему на русских иконах Иуда с такой жадностью тянется к чаше, содержание которой Иисус через мгновение объявит кровью Нового Завета, "за многих изливаемой во оставление грехов", - тоже загадка, пока не разрешенная.
И уж если пошла речь о загаданном, но не имеющем отгадки, то дождитесь лекции о роли колокола в христианском сознании, и мы вновь поговорим об Иуде повешенном.
Но есть, как я уже говорил, и другой подход к разрешению если не всех, то части загадок: оправдание Иуды .
В первой половине III века Ориген Александрийский, преподаватель риторики и грамматики, пресвитер (правда, недолго, вскоре он был лишен сана и, более того, посмертно осужден на Вселенском соборе 553 года), учитель Григория Назианзина и Григория Нисского, написал трактат "Против Цельса". В нем он подробно и тщательно опровергал положения самого едкого и злого памфлета против христианства и самой личности Иисуса, известного по имени автора - Цельса.
В третьей книге своего трактата, в девятой главе, Ориген утверждал, что "в душе Иуды, очевидно, боролись противоположные чувства: он не был всей душой настроен против Иисуса, но не сохранял по отношению к Нему всей душой и того чувства уважения, каким проникается ученик к учителю. …И этим поступком [самоубийством] он сам над собой произнес приговор и в то же время показал, какую силу имело учение Иисуса над Иудой - этим грешником, вором и предателем, который все же не мог совершенно исторгнуть из своего сердца учения Иисуса, преподанное ему". Так Ориген в рамках христианской традиции сформулировал постулат о двойственности натуры Иуды, борьбы в нем сил добра и зла. Самоубийство в таком случае необходимо трактовать как победу сил добра в душе Иуды.
Через тысячу двести лет после Оригена этот же постулат воспроизвел не кто-нибудь, а друг и капеллан Авиньонского папы Бенедикта XIII. Он прочел проповедь об Иуде, в которой тот представлен человеком грешным, но раскаявшимся. Не вынеся тяжести своей вины, Иуда бросился к Казнимому, чтобы слезами вымолить прощение, но не смог пробиться на Голгофу через толпу. Тогда он повесился. Освобожденная от груза тела душа его взлетела на Голгофу. Иуда получил прощение, душа его очистилась и заняла свое место подле Христа, рядом с другими его учениками.
Возмущению присутствовавших на проповеди не было предела, и папе пришлось скрывать своего любимца от тех, кто грозил с ним расправиться. А мы отметим, что странная проповедь была прочитана в начале XV века, тогда же, когда на Руси появляется много икон с Иудой и чашей.
Теперь вернемся назад, к V веку нашей эры. В то время в Палестине, в иудейской богословской среде, был написан трактат "Тольдот Иешу" ("Родословие Иешу") - памфлет на христиан. Автор трактата опирался на Талмуд и евангельские тексты, в том числе апокрифические. Так вот, Иисус, по "Тольдоту", мог творить чудеса потому, что овладел тайной тетраграммона - произношения четырех еврейских букв, означающих тайное личное имя Бога. Написание этих четырех букв известно всем. В русской транскрипции они (по отдельности) звучат, как "йот", "хе", "вау", "хе", а вместе составляют слово "Яхве". Но Яхве не является истинным именем Бога, а как бы его псевдонимом, разрешенным для произношения. Подлинная же транскрипция имени Бога - "непроизносимое имя" - хранилась в храме Соломона и составляла великую тайну еврейского народа.
Тот, кто сможет произнести "непроизносимое имя", получит доступ ко всем тайнам бытия и власть над вещами, людьми и природными явлениями. Многие пытались это сделать, пробираясь в святая святых храма Соломона, но забывали слово, как только выходили наружу. Лишь Иешу догадался написать слово на кусочке пергамента и вложить его в рану на бедре. Забыв транскрипцию при выходе из храма, Иешу почувствовал боль в бедре и обнаружил в ране записанное им тайное имя Бога, что дало ему силу творить чудеса. Но Иуде Искариоту удалось сделать то же самое - и он мог повторить все те чудеса, что творил Иешу.
В так называемой Страсбургской рукописи трактата написано: "Как только Иешу со своими приближенными прибыл к царице [Елене - правительнице Иудеи], она послала за мудрецами. Тут Иешу встал и сказал ей: обо мне пророчество: "Псы окружили меня", но мне сказано: "Не бойся их, ибо Я с тобою". Как только мудрецы вошли и Иуда Искариот с ними, он (Иешу) снова поднялся и, обращаясь к царице, сказал: на мне сбылись слова "взойду на небо", и еще "но Бог избавит душу мою…". С этими словами он поднял руки, как орел крылья, и взлетел, и народ удивленно воскликнул: как он может взлетать между небом и землей?!
Мудрецы Израилевы сказали об Иуде Искариоте: также и этот овладел буквами и взлетит! Тотчас тот, таким образом, взлетел в воздух, и люди пришли в изумление: он летает подобно орлу! Но вся сила Искариота, чтобы летать в воздухе, чего никто не мог сделать, заключалась в непроизносимом Имени, которое держало на весу и не давало упасть. Как только Иуда увидел, что он оказался над Иешу, он помочился на него, отчего тот был осквернен и упал на землю, а за ним и Иуда".
В другом варианте "Тольдота" - "Венской рукописи" - мы находим несколько иные подробности этой истории: "Тогда мудрецы сказали Иуде Искариоту: да поддержит тебя Господь, повергни его, взлети и оскверни его своим семенем, чтоб иссякла вся сила его. Повинуясь их приказу, Иуда тотчас же запачкал и забрызгал злодея своим семяизвержением, отчего тот осквернился и упал на землю. Но вместе с этим он сделал и другое дело: ибо забрызганный семенем злодей забыл тайное Имя. И когда он осквернил Иешу, то осквернился семенем и сам и следом за ним рухнул на землю. Но народные мудрецы, знавшие тайну, никак не выдали себя, но поносили и ругали Иуду Искариота, и когда вскипели распря и ссора, то говорили другим, что Иуда дурно поступил с Иешу". Таким образом, выходит, что Иуда был кем-то вроде тайного агента "иудейских мудрецов", разоблачившим происки колдуна Иешу, но "засветившегося" перед властью и народом. В лучших традициях спецслужб, много раз описанных писателями детективного жанра (рекомендую Ле Карре), руководство отреклось от своего агента, списав на него все огрехи тайной операции.
Существовало и еще одно не вполне чуждое христианству объяснение-оправдание Иуды. Мы не знаем, когда оно появилось, но вот что пишет о некой секте каинитов в своей первой книге "Против ересей" св. Ириней Лионский: "Другие опять говорят, что Каин происходит от высшей силы, и Исава, Корея, содомлян и всех таковых же признают своими родственниками, и поэтому они были гонимы Творцом, но ни один из них не потерпел вреда, ибо Премудрость взяла от них назад к себе самой свою собственность. И это, учат они, хорошо знал предатель Иуда, и так как он только знал истину, то и совершил тайну предания, и через него, говорят они, разрешено все земное и небесное. Они также выдают вымышленную историю такого рода, называя его Евангелием Иуды".
Логика каинитов в передаче Иринея проста и непрошибаема: не будь предательства Иуды, не было бы искупительной жертвы Христа (не мог же он сам на себя донести, это бы уж слишком напоминало игру в поддавки). Иисусу нужен был помощник. А может быть, это Иуде нужен был исполнитель высшего предназначения, и он нашел такового в Иисусе. В любом случае Иуда становится соисполнителем Божественной воли, взявшим на себя не меньшую, а может быть, и большую часть страданий. Ведь Иисус страдал недолго и позже был возвеличен, а проклятия Иуде звучат и по сей день.
О тайном знании Иуды писал в 1913 году Ю. Николаев в книге "В поисках божества". Он приводит две версии объяснения-оправдания Иуды: "…каиниты пытались и в евангельском повествовании найти оправдание для Иуды, которого они выставляли также носителем Откровения. Они полагали, что Иуда был единственным апостолом, посвященным во все тайны мирового искупления: он знал о необходимости пролития крови Иисуса Христа и потому предал Его на смерть и тем разрешил загадку великой победы над низшими силами. …Существовало и другое толкование роли Иуды: по этой версии Иисус Христос слишком ясно раскрывал перед непосвященными тайны глубочайшего познания, доступного лишь немногим избранным. И за раскрытие этих тайн Он был предан на смерть Иудой - представителем высшего посвящения. Мы не знаем, какое из этих двух объяснений предательства Иуды содержалось в "Евангелии Иуды", бывшем в большом почете у каинитов".
Показательно, что во второй половине XIX века и в начале XX об Иуде стали писать много и охотно, возрождая при этом традицию каинитов. Приведем лишь два примера. В1857 году Де Куинси опубликовал книгу, в которой заявил: "Не одно из дел, но все дела, приписываемые традицией Иуде Искариотскому, - это ложь". И далее утверждал, что Иуда предал Христа, чтобы вынудить его объявить о своей божественности и разжечь народное восстание. Через полвека, в 1904 году, Нильс Рунеберг для своей книги "Христос и Иуда" взял эпиграфом слова Де Куинси. По мнению Рунеберга, Иуда был единственным из апостолов, кто угадал тайную божественность и ужасную цель Иисуса. (Собственно говоря, именно эту точку зрения воспроизводит Сарамаго, о котором я говорил в начале лекции.)
Чуть ранее, в 1880 году, французский богослов и миссионер Анри Дидон в книге "Иисус Христос" объяснил поступок Иуды закономерным проявлением свободы воли, присущей человеку от Адама: "Воля человека свободна; она может располагать собой, как ей угодно: она может поддаться соблазну или противостоять ему, поработить себя греху или освободиться от него. Человек, долго противящийся велениям Божиим, мало-помалу ожесточается и черствеет. Божественные внушения не трогают его сердца, не увлекают его; он становится доступным и покорным воле злого духа. Зло воплощается в нем, овладевает им всецело, доводит до рабского подчинения пороку, и под гнетом этого господства бесовской власти нет такого преступления, которое не могло бы созреть в душе погибшего человека, нет противодействия его страшной преступной силе. Он ненавидит все доброе; он ненавидит Самого Бога. Этим психологическим законом объясняется тайна возникновения преступного замысла в душе Иуды Искариота".
(Кстати, если кто-то из вас понял, в чем заключается здесь психологический закон свободы воли, пусть мне это после лекции объяснит. Если удастся, обещаю зачет по итогам семестра.)
В 1907 году появляется рассказ Леонида Андреева, с которого я эту лекцию начинал. На него отозвался своей рецензией-эссе Максимилиан Волошин. В ней Иуда предстает образом "человека, достигшего высшей чистоты и святости, который добровольно принимает на свою душу постыдное преступление как подвиг высшего смирения", утверждая, что этот образ "возник еще в Индии". Волошин имеет в виду Арджуну, ученика Кришны, хотя, на наш взгляд, это сопоставление никуда не годится.
Столь пристальное внимание к личности Иуды не могло не вызывать к жизни точку зрения, отрицавшую возможность самого его существования (и здесь мы возвращаемся к роману Булгакова: если не было Христа, то тем более не было и Иуды). И вот в 1923 году в Берлине вышла книга P.M. Бланка "Иуда Искариот в свете истории". В ней мы читаем: "Иуда не предавал Иисуса иудейским первосвященникам: нечего было предавать им, Иисус не совершил никакого проступка против еврейских законов, он ничего не сделал и ничего не сказал против еврейской религии. Иудейские первосвященники не судили Иисуса и не приговаривали его к смертной казни: не имели они для этого ни формального права, ни материального повода. Да и не было, по всей вероятности, никакого Иуды Искариота. Но кто же судил Иисуса? За что он был распят? Вина Иисуса была начертана на распятии, как всегда у римлян. "Царь иудейский". Вполне определенное обвинение". Не правда ли, как явно перекликается эта точка зрения с той, что высказал в романе Булгакова Берлиоз: о выдуманном Иисусе, "которого на самом деле никогда не было в живых".
Итак, мы видим, что образ Иуды, оставаясь плоским, одномерным в народном сознании, в элитарной культуре приобретает объем и значение одного из универсальных культурных символов христианского мира, способного выразить самые разнообразные интенции, причем такого спектра, который не доступен положительным образам христианства (Иисусу, Богоматери, апостолам) и которым не вполне соответствуют образы Ада. Причем образ Иуды как бы "пульсирует". Он то совсем уходит в тень, то вдруг начинает сверкать все новыми и новыми гранями (особенно ярко в XV и XX веках).