Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский 7 стр.


- Нет, в шахматы плохо, - отозвался Журналист, - Мы на студии в нарды…

- У меня с той стороны доски нарды тоже есть, - согласился Ивакин.

Они пошли к угловому диванчику, а из Розиной сумки громко зазвонил токкатой Баха телефон, и Старшина посмотрел грозно, но не успел ничего сказать.

- Ну, я же его с собой в зал не беру, - сказала Роза, роясь в сумке, - Не могу я его совсем выключить, товарищ Старшина. Я же и сама хотела в суде отдохнуть, так не дают!

Она нашла наконец телефон и заговорила в трубку: "Алло!.. Сколько-сколько?.. По двести! По двести я сказала за метр!.. Там шестнадцать окон, разные, да… Возьмите там "Газель" и аккуратненько везите; если треснет - убью!.."

Ри пыталась читать комментарий к Уголовному кодексу, который принесла с собой, но ничего не могла понять и, в общем, была рада на что-нибудь отвлечься.

Журналист уже проиграл первую партию Ивакину и полез в кошелек.

- Ну, зачем сразу, - с плохо скрываемым удовлетворением сказал запасной присяжный, - Давай записывать. У тебя ручка есть?

Хинди подошла и поставила перед ними чай, выбрав для Журналиста самую красивую, по ее представлениям, чашку с розами. Вернулась к стенке, ловко подцепила маленькой рукой еще четыре чашки, понесла к столу, поставила перед Старшиной и остановилась с чашкой перед Ри, усердно делавшей вид, что читает Уголовный кодекс.

- Ух ты, умная какая! - скала Хинди, со стуком ставя чашку на стол рядом с кодексом, - Тебе напрягаться вредно, а то к нам в клинику неврозов попадешь.

- Очки-то сними, - не полезла за словом в карман Ри. - Если ты думаешь, что они из Италии, так это Китай. И вообще, очки не всем девочкам идут, только умным.

- Ну точно, тебе в клинику надо! Успокаивающее, массаж головы…

Ри обернулась к остальным за поддержкой, но поняла по лицам, что почему-то все сочувствуют не ей, а конопатой медсестре, которая первая задиралась.

- Да отстань ты от меня! - в сердцах сказала Ри, сунула кодекс в сумку и, вдруг обнаружив там плеер с маленькими наушниками, с независимым видом сунула их в уши, включила плеер и стала в такт неслышной мелодии постукивать ногой.

- А что это вы там слушаете, дитя мое? - спросила Актриса, - Что это там у вас за "тыц-тыц-тыц"? Алла, это, случайно, не "Пиковая дама"? - И она подмигнула.

Среда, 21 июня, 12.00

- Свидетель, уточните порядок сдачи вами таможенных деклараций, - вела допрос прокурорша, буравя глазами парня провинциального вида, который переминался за трибункой для свидетелей и, чтобы чувствовать себя увереннее, старался отвечать не своими словами, а как бы текстами инструкций, которые он помнил смутно.

- Я заполнял декларации в соответствии с грузовой накладной, которая следовала при автофургоне или железнодорожном вагоне, и сдавал ее на таможенном посту. После этого дежурные сотрудники таможни сверяли наличие груза с декларацией.

- Как это происходило? Они снимали пломбы и пересчитывали коробки?

- Ну да, разумеется.

- Открывали коробки?

- М-м-м… Выборочно.

- А чем бы отличались готовые укомплектованные телевизоры в коробках от деталей к телевизорам, если бы они были положены в такие же коробки?

- Я никогда не декларировал телевизоры, при мне оформляли только детали, - не дал себя сбить свидетель. - Ну, кинескопы там, отдельно - панели, платы…

- Давайте еще раз, - продолжала наступление прокурорша, и Зябликову ее бюст сейчас представлялся чем-то вроде носа подводной лодки, вынырнувшей из штормовой волны для нанесения ракетного удара, - То есть при вас не было случая, чтобы, допустим, на таможне открыли коробку с деталями, а там вдруг оказался телевизор?

- Ну, только в последний раз, когда арестовали эту партию, - сказал свидетель.

- А с таможенниками вы были лично знакомы?

- Конечно, я им десятки этих деклараций заполнял, сутками сидел там.

- Еще раз уточняю вопрос для протокола, - сказала прокурорша, - Каждый вагон осматривался и разгружался на посту таможенного осмотра, да?

- Ну, что значит "разгружался"? - подумав, сказал свидетель, - Зачем им было каждый-то разгружать? Посмотрят, прикинут, сколько коробок, запишут…

- Еще раз уточняю вопрос для протокола: сколько коробок открывали и досматривали? Ну, скажем, четыре из десяти или пять из ста? Из первого ряда или из глубины вагона тоже? Как они, кстати, могли досмотреть коробки в глубине, если не разгружали вагоны?

- Ну, иногда и разгружали, иногда открывали, когда как, - сказал свидетель.

Большинство присяжных старалось следить за допросом, пытаясь понять во всем этом собственную роль. По их лицам было видно, что свидетелю они не верят, о чем Лисичка, как ее теперь все стали называть с легкой руки Актрисы, делала записи в своем блокнотике. Например, Актриса не верила свидетелю скорее как актеру, он ее не убеждал, а Журналисту случалось снимать сюжеты о таможне, так что он знал, что там и почем. Роза явно хорошо представляла себе процесс таможенного досмотра и тихо потешалась над картиной, какую пытался представить свидетель. С таким же точно выражением лица сидела, как ни странно, и преподавательница сольфеджио под номером пять. Лисичка поставила у себя в блокноте знак вопроса, и Океанолог заметил, что сегодня у нее ногти перламутровые.

- Итак, я подчеркиваю, - тут прокурорша развернула нос подводной лодки в сторону присяжных, как бы нацеливаясь пушкой, - обратите внимание, присяжные, что там была такая практика, такое как бы соглашение между представителем фирмы Лудова и таможней, что досматриваться будет далеко не вся масса товара…

Присяжный под номером 13 углубленно решал шахматную задачу. Фирмачка Роза беззвучно приняла по телефону sms и тут же ответила: "200!"

- Я прошу прощения, это к кому вопрос? - с места уточнила адвокатесса. - Это как-то неконкретно. И это вообще вопрос или это утверждение?

- Не сбивайте свидетеля, пожалуйста! - Пушка коротко развернулась в сторону адвокатессы, а присяжные на скамье чуть оживились и переглянулись.

- Свидетель, отвечайте на вопрос, - строго сказал Виктор Викторович.

- Ну, в каждую коробку же нельзя залезть, их там миллион, некоторые открывали, а соглашения никакого не было, просто я декларацию сдавал, они сверяли…

- Так, Оля, пиши в протокол, - пока еще терпеливо резюмировал судья: - "Товар проверялся выборочно". Так, товарищ государственный обвинитель?

Прокурорша кивнула с достоинством. Кивнул и Старшина.

- Вот теперь, пожалуйста, защита, - разрешил Виктор Викторович.

- Разрешите уточнить у прокурора: речь идет о периоде две тысячи первого - две тысячи третьего годов, когда этот свидетель работал во владивостокском филиале одной из компаний Лудова?

- Да, - сказала государственный обвинитель.

- В таком случае еще один уточняющий вопрос к подсудимому: Лудов, сколько раз вы были во Владивостоке с две тысячи первого по две тысячи третий год?

- Кажется, один, - наморщил лоб подсудимый в аквариуме. - Кажется, прилетел из Москвы, провел в гостинице переговоры с заместителем генерального директора фирмы "Панасоник" и улетел в Пекин.

- Свидетель, вы раньше были знакомы с подсудимым? - Адвокатесса повернулась к трибунке.

- Нет, я сейчас только первый раз его увидел.

- Подсудимый, а вам случалось встречаться с этим работником одной из ваших фирм, может быть, давать ему какие-то конкретные инструкции?

- Разумеется, нет, - сказал Лудов, - Зачем мне было знать, как они там заполняют декларации? Я занимался поставками деталей для телевизоров из Китая и из Кореи, реже из Японии, и частично производством телевизоров в Тудоеве.

- У меня больше нет вопросов, - сказала адвокатесса. - Хотя нет. Лудов, вы можете сказать, на какой улице находится владивостокская таможня?

- Ну, где-то там, - подумав, сказал подсудимый, - А мне зачем?

- Если больше нет вопросов, свидетель может быть свободен, - подвел черту Виктор Викторович и посмотрел на часы, приподняв рукав мантии, - Эльвира Витальевна, вызывайте следующего свидетеля, кто там у вас?

- Еще двое пока не долетели из Владивостока, - понизив голос, сказала государственный обвинитель, - Задержка рейса. После обеда должны быть.

- Интересно, сколько сейчас стоит билет до Владивостока? - задала с места как бы никому не адресованный вопрос адвокатесса, - И сколько их купили всего?

Виктор Викторович строго посмотрел в ее сторону со своего возвышения, потом повернулся к присяжным и назидательно произнес:

- Пожалуйста, запомните, присяжные: истина, которую мы устанавливаем в суде, бесценна. Нам важна истина. И не в деньгах здесь дело, - Присяжные согласно закивали, и судья завершил уже в другом, обыденном тоне: - Значит, коллеги, на сегодня мы закончили, раз свидетелей нет; жду вас завтра в десять тридцать, договорились?

Среда, 21 июня, 16.00

Присяжный Рыбкин ехал из суда на своей старенькой "шестерке"; по дороге он увидел магазин фототоваров, чуть поколебавшись, остановился и зашел. Он что-то спросил у продавца, который снял с полки и подал ему объектив. Опыт продавца подсказывал, что ничего этот, с мордой, как противогаз, покупать не будет. Рыбкин повертел в руках объектив и книжечку к нему, посмотрел на цену, вздохнул и вышел.

Среда, 21 июня, 17.00

Присяжный Климов купил воды и печенья, сложил в крепкий пластиковый пакет с надписью "Старик Хоттабыч", который достал из кармана, и отправился навещать жену в больнице. Больница стояла в глубине запущенного сада, и все ее старинные, такие же запущенные, осыпающиеся штукатуркой корпуса глядели холодно и будто предсмертно. Он поднялся по облупившейся лестнице в шестое отделение, где бабы в халатах, лежащие в коридоре и сидящие на койках в палатах, не обращали на него никакого внимания. Жену он нашел в одной из дальних больших палат на шестнадцать коек, она лежала у окна. Увидев слесаря, жена улыбнулась и собралась подняться, но он жестом попросил ее лежать. Присел на край узкой кровати, заправленной серым неглаженым бельем, и стал выгружать свои убогие гостинцы на подоконник.

- Вот, п-принес… - начал он, но жена взяла его за руку, и он замолчал.

- Зачем печенье? Здесь печенье и так каждый день дают.

Мимо них, как мимо пустой кровати, прошла больная в распахнутом байковом халате; за открытым окном в деревьях чирикали какие-то вечерние птахи.

- Ты п-поправишься, - сказал он с упорством, означавшим, что вопрос этот обсуждался между ними не в первый раз. - Л-ле-карство хорошее скоро могу купить, мне в суде хорошо платят, и на работе отпускные…

- Надо же, в суде! - сказала она, и в глазах ее появилась гордость, - Видишь, тебя же не зря выбрали. Ты их по-настоящему будешь судить?

- К-конечно, - сказал он. - С-сволочи они, с-спекулянты, откуда им знать, к-какие больницы есть? Зато мне теперь б-близко тебя навещать. Я завтра тоже п-приду…

Жена молчала, продолжая держать его за руку.

Среда, 21 июня, 21.00

В камере на девять шконок в три яруса постоянно находилось человек на пять-шесть больше, кое-кто спал и по очереди, но Лудов постоянно занимал среднюю шконку у забранного "намордником" окна, отгороженную матерчатой занавеской. Он жил в этой камере почти два года, угощал постоянных обитателей из передач, которые регулярно получал с воли, и в крайних случаях позволял им позвонить по своему мобильному телефону.

Лязгнула дверь, пропустив в камеру еще одного заключенного. Лудов сунул под подушку книжку с иероглифом на обложке и легко спрыгнул вниз.

- Палыч! - Он потянул вошедшего за стол, стоявший посредине камеры почти во всю ее длину.

Четверо молодых парней, раздетых по пояс из-за духоты в камере, вежливо потеснились с партией в "козла". Посетителю было около пятидесяти. Он потрогал рукой левую сторону груди и опустился на лавку.

- Голодный? - спросил Лудов, но Палыч только помотал головой. - Все равно тебе поесть надо и поспать до пяти.

- Не усну, - сказал Палыч, - Устал страшно, перед глазами уже все плывет, а уснуть не усну, - Он поднял голову и добавил: - Сегодня в прениях выступал, скоро вердикт.

- Вердикт! - обрадованно прошептал Лудов, придвигаясь к нему, чтобы не услышал больше никто в камере. - Значит, скоро ты отсюда выйдешь. Можешь собираться уже.

- Какие у меня сборы! - сказал Палыч. - Да и не верю я. Кто это меня отсюда выпустит?

- Расскажи, - шепотом сказал Лудов. - Как прения? Сколько ты говорил?

- Сколько дали. Минут двадцать. Все рассказал. А что мне рассказывать? Ты же знаешь. Я их возил только, откуда я мог знать, чем они занимаются?

- А присяжные?

- Вроде слушали. Да что гадать. Скоро вердикт. Дожить бы.

- Доживешь, - сказал Лудов, поглядев на него внимательно. - Через несколько дней уйдешь и не вернешься. Тех двоих осудят, а тебя отпустят, скоро уже. Ты же только возил.

- Правда? - испуганно спросил Палыч, и стало заметно, что он на грани истерики. - Ну не могут же они написать: виновен? Правда же, не могут?

- Конечно. Ты чаю попей. Вот, холодный, но все равно попей. И постарайся уснуть, надо спать, а то у тебя крыша поедет, когда они тебя отпустят.

- Нет, не усну, - сказал Палыч, жадно, махом проглатывая кружку чая.

Лудов оглядел ряд шконок с дремлющими заключенными, смерил глазами расстояние до тех четверых, которые были заняты домино, наклонился к самому уху соседа и прошептал:

- Запомни, Палыч: этот Пономарев, убийство которого они мне вешают, должен был промелькнуть на Британских Вирджинских островах. Не знаю, куда потом, но мимо этих островов он проехать никак не мог, засветиться он там должен был обязательно где-то весной две тысячи третьего года. У него мог быть паспорт на имя Андрея Васильевича Пастухова. Теперь, наверное, другой, может, украинский, но некто Пастухов должен был мелькнуть весной две тысячи третьего года там, на Британских Вирджинских островах.

- Откуда ты знаешь? - ошарашенно, даже забыв про собственное дело, спросил сосед. - Ты мне этого никогда не говорил.

- Тихо! Я этого никому не говорил и не буду, наверное, говорить. Тебе первому, потому что у меня нет другого шанса сделать так, чтобы об этом хоть кто-то знал.

- А следователю? - спросил Палыч и тут же сам себе прикрыл ладошкой рот.

- Щас! - сказал Лудов. - И адвокатессе тоже нет. Она может искать Пономарева только за мои деньги, но у меня их уже нет, и связей у меня нет, я уже никто. Да и не хочу я ее в это втравливать. Я вообще не уверен, что хочу, чтобы кто-нибудь нашел Пономарева. Найдут и убьют и повесят это снова на меня. А если он будет болтать перед смертью, то и меня тоже достанут. Понял, Палыч?

- А зачем же тогда ты мне это говоришь? - испуганно спросил Палыч. - Что же я-то могу сделать? Я вообще таксист, бомбила. Мне это не надо!..

- Да не трясись, Палыч, - сказал Лудов, - Я на тебя и не рассчитываю. Просто я сейчас больше никому не верю. Я тебе ничего опасного из того, что знаю, не сказал. Запомни только: Андрей Пастухов, Британские Вирджинские острова, весна две тысячи третьего. На всякий случай. Я отсюда скоро не выйду. Даже если они меня оправдают по убийству, так на мне еще и контрабанда висит, они уж постарались. И уйду я в зону, ну не на двадцать, так хоть на восемь лет. Но если со мной что случится, то ты, Палыч, кому-ни-будь об этом расскажи. Ведь это не я его убил, это он меня подставил. Были и другие, но они мне были никто, а он был друг. И он меня сдал, поэтому ты уж запомни.

- Да не хочу я ничего про это знать! - вдруг истерически закричал Палыч на всю камеру, так что дремлющие зэки недовольно заворочались на шконках.

- Ну ладно, ладно. - Лудов примирительно похлопал его по плечу, - Не волнуйся, нам в полшестого на сборку. Я тоже пойду посплю.

Он ловко взобрался к себе и задернул занавеску.

Вторник, 27 июня, 11.00

Доставка подсудимого из изолятора, как обычно, задерживалась, и присяжные коротали время в своей комнате. Шахматист и Океанолог, который, как оказалось, играл хотя и не так азартно, но более вдумчиво, были уже в середине довольно запутанной партии, а Журналист и Фотолюбитель стояли возле бокового столика, за которым шло сражение, наблюдая за игрой. Старшина с отвращением читал газету, нервничая, так как одна из присяжных опаздывала. Медведь глядел в окно на кладбище, и было видно, что день ото дня ему становится лучше: его лицо разглаживалось. Анна Петровна вязала в кресле у другого окна, неуловимо перебирая спицами, зеленая нитка тянулась из большой хозяйственной сумки, которую она неизменно носила с собой, а синий клубок она сунула, чтобы не укатился, в стеклянный кувшин, позаимствованный для этого с полки. Складывая петельку к петельке, она чуть шевелила губами, наверное, считала, но лицо ее при этом становилось таким отстраненным, словно она про себя бормотала заклинания.

- Что это вы вяжете, Анна Петровна? - спросила Ри от нечего делать, но еще и потому, может быть, что выходное платье, в котором приемщица из химчистки приходила в суд, чем-то напоминало ей Алма-Ату и ее детство.

- Свитер, - буркнула приемщица неприветливо, но вязание и шептание, и все эти синие и зеленые петельки ей и самой развязывали язык, и она добавила, подняв глаза на Ри: - Свитер сыну. Он уже здоровый вырос у меня, а дурак.

- Он весь вот такой будет? В смысле, свитер?

- Нет, это спинка. А спереди будет узор, я еще не знаю какой, - разговорилась Анна Петровна, которой, на самом деле, вдруг захотелось рассказать про своего сына. - Он хочет вампира на груди, а я хочу, чтобы были рыбки. Как вы думаете, можно парню носить с рыбками?

- Ну… - серьезно задумалась Ри и собиралась уже порассуждать на эту тему, но в это время распахнулась дверь и влетела опоздавшая "Гурченко".

Майор сразу же отложил газету и отчитал ее деревянным голосом:

- Вы опять опоздали, Клавдия Ивановна! Ваше счастье, что конвойная машина сломалась, а то бы вас уже не было в коллегии.

- Но они опять всю ночь не давали мне спать! - закричала "Гурченко". - Как я могу исполнять обязанности федерального судьи, если они не дают мне спать?

Компания отреагировала вяло: видимо, сцена повторялась не в первый раз. Анна Петровна сбилась, и теперь ей пришлось распустить несколько петель, Шахматисты даже не оторвали глаз от доски, и только Хинди, которой, очевидно, еще не надоел этот спектакль, спросила с деланым любопытством:

- Кто, Клава? Кто не давал вам спать?

- Он! Мой бывший муж, скотина неблагодарная, - с готовностью сообщила "Гурченко". - Опять привел какую-то шалаву, представляете! Целую ночь пили портвейн в соседней комнате, музыку включали, а как я стала в стенку стучать, так он пригрозил меня убить! У меня истерики, надо судье сказать, пусть он звонит в милицию! Игорь Петрович, мы, что ли, зря избрали вас Старшиной?

Назад Дальше