- Чувствую, сейчас что-то будет, - засмеялась девушка, - Чур, себе забираю этот рассказ! - и она, словно на уроке, подняла руку.
7
Жил когда-то в Дивгороде смешной человечек по имени Бовдур Фома Данилович, родом из Чернигова. Местные жители для удобства называли его Бодя. Неизвестно когда он сюда приехал. Никто не помнил, чтобы у него была семья, родители или дети. Не имел он, наверное, и специальности, так как сразу пошел работать на железную дорогу разнорабочим ремонтной бригады и не рыпался больше никуда. Как-то он работал на объекте, и вдруг ему живот скрутило. Подбежал к дощатому "скворечнику", что был выстроен для ремонтников неподалеку под посадкой, когда смотрит - висит на дереве чье-то пальто, довольно приличное.
Сначала, как со временем рассказывал сам Бодя, он вскипел, возмутившись, что какой-то чужак - так как свои не имели такой шикарной одежды и не раздевались перед входом в "скворечник" - расселся здесь, когда ему туда позарез надо, а потом решил проучить наглеца. Хапнул это пальто и - ходу! Сделал ноги, как теперь говорят.
И сразу же услышал за спиной: "Стой! Куда ты? Спасайте, грабят!".
Оказывается, рассевшийся по нужде чужак не переставал следить за своим добром через щель между досками туалета. Увидел вора и, как был, выскочил навстречу преступнику. Набегу он одной рукой застегивал штаны, а другой махал над головой: "Стой! Люди, помогите! Ловите вора!".
- Выпустить добычу я не мог, почему-то заупрямился. Случается же такое... - сознавался позднее Фома. - Во-первых, пальто было совсем новенькое, а во-вторых, - уже почти мое. Думал, что этот полуголый не догонит меня.
Его, конечно, поймали. Судьи случились серьезные и припаячили дураку пять лет. А времена были - не приведи Боже: 37-й или 38-й год, когда властвовали строгость, даже жестокость закона. Война застала Бодю в лагерях. А когда в сорок третьем Дивгород освободили, он, отбыв наказание, снова появился здесь.
Куда деваться? Ничего нет, здоровье потерял, голова вся блестит лысиной, как бутылка, в роте осталось два зуба, "чтобы сахар грызть". На человека не похожий, да еще и человеческий язык забыл, пользовался исключительно жаргоном. Господи! Приняла его к себе Настинька, была здесь такая женщина, небольшого росточка, одинокая, хоть и имела дочь-подростка Нону. Девочка, правда, была немного не в себе, но по-своему сообразительная.
Настинька одела примака, как смогла. Обувь приобрела: на правую ногу калошу, а на левую - "шахтерку" (калоша без стельки, из голой резины), кой-какое тряпье на плечи ему достала. Не голый, одним словом. Ну и, конечно, откармливать начала. Годы военные, тяжелые, но она работала в колхозе, и что-то там все-таки получала.
- Зачем ты этого дурака приняла? - спросила как-то у нее Нона.
- Молчи! Это тебе отец будет, - цыкнула на нее мать.
- Ге-ге-ге... - заревела Нонна, засмеялась. - Какой из него отец? Он, гляди, к Цапику за балку бегает.
Цапиком в Дивгороде называли одного самогонщика из заезжих поселенцев, который жил в Третьяковой, что за Собачьей балкой лежит.
Пьянство для Боди было милейшим занятием. Он умел выбрать благоприятный момент, настроение и интонацию, чтобы расположить Настиньку, умилить ее и выжать из нее деньги на "розговенье". Нона ошибалась - сам он к Цапику не бегал, так как безвылазно прогревал косточки на печи, а посылал туда Настиньку:
- И-и, Настинька, я вот сижу и вспоминаю Север. Ой, какие там были ребята! - этими словами он начинал наводить гипноз на женщину, очаровывать ее и продолжал: - Когда я был на Севере... О, если б ты видела...
- Как ты туда попал, Фомочка? - спросила слушательница.
- Да вот, попал. Нашел в Новогупаловке пальтишко, а оно оказалось не мое. Дали мне, Настинька, пятерик ни за што и послали в район реки Печоры. Но я сразу завоевал там авторитет. Бывалоча, приедут из Наркомата и идут не к директору, а сразу ко мне. Спрашивают: "Бовдур здесь?". А потом понадобились такие специалисты, как я, на Севере. Меня по решению столицы направили на берега Карского моря, где в него впадает Енисей. Там строился новый огород, Дудинка называется. Знаешь?
- Нет, котик.
- Ну вот. Я его строил. Меня сразу взяли на атлас и - туда!
- Куда тебя взяли, дорогой? - переспросила Настинька.
- На атлас, на этап значит. Слушай, и снова я стал большим человеком, меня поставили бугром по строительству. Я подобрал себе бригаду из двенадцати ребят. Орлы! - все из блатных. Начали работать. Опять же, как делегация из Москвы, - сразу ко мне, мол, надо здесь многоэтажный дом построить. "Хорошо, - говорю, - будет сделано. Только вы мне скажите, куда его окнами ставить, сколько шагов должно быть в длину, ширину и какая высота".
- Это мы вам сообщим дополнительно.
И Бодя продолжал выхваляться:
- Я иду и шагами - раз, два, три - меряю. Показываю ребятам: "Здесь бей кол, здесь и здесь". А москвичам говорю: "Можете ехать в столицу, вам здесь быть не обязательно". И отдаю подчиненным распоряжение: "Начинайте земляные работы, а когда возведете цоколь, за дело возьмусь я".
В этом месте Бодя всегда прикрывал глаза и замолкал в сентиментальной задумчивости.
- И-и, Настинька, ты не знаешь, што в строительстве самое главное.
- Что же, горе ты мое? - откликалась Настинька.
- Главное - завести углы. А когда я становился заводить углы - это было настоящее зрелище. Представь, на улице сорок градусов мороза, а я - в одной майке и из меня пар идет. Мои двенадцать ребят становятся на подсобные работы и не у-спе-ва-ют. Я шурую, у меня горит все в руках. Мужики стоят, смотрят: "Подлец, что делает!". А я как крикну: "Ребята, кельма!" - все прямо млеют вот восхищения. Ха-ха-ха-а-а! - долго смеется хриплым негромким смехом. - И вот я завел углы до конца и уезжаю в командировку. Через неделю возвращаюсь, а дом уже стоит. Главное же углы завести!
- Разве заключенных посылали в командировки? - кумекает женщина, что ее милый фантазирует.
Фома молчит, словно не слышит. А через несколько минут продолжает:
- А зарабатывали мы как! Я деньгам счету не знал. У меня посылать их было некому, и я все складывал в тумбочку. Приходит, бывало, получка. Кассирша прямо бегает за мной: "Данилович, возьмите деньги" - просит. "Иди к чертям! - говорю. - Сама отнеси в мою тумбочку". Она пойдет, пихает их туда, пихает, а они не лезут - места уже нет. Так она скомкает их и под подушку засунет, и все. А ребята голодали, особенно те, которые домой деньги отсылали. И вот приходит суббота, - шамкает рассказчик беззубым ртом. - Где-то на материке - холода, снега, морозы. А Север - в цвету. В Дудинке стоит жара, люди загорают на берегу Карского моря. Я лично любил в тени пальмы отдыхать. Говорю: "Ну, что, ребята, гульнем?". Привожу их в ресторан, где у меня свой столик был. "Что закажем?" - спрашиваю.
- И, и... - стесняются. - Ты хозяин...
- Что?! Я плачу, и шутки прочь! - говорю.
Первое дело, берем по сто пятьдесят. А на моем столике специальная кнопка была. Я официанта не зову-у-у! Нажал кнопку, дал сигнал, у официантов раздается: жу-жу-жу, и все уже известно. Ребята смотрят - только поговорили, а нам уже несут. Чудеса! А закуска! Чего душа хочет: огурчики, помидорчики. Все думают: "Что такое? Откуда?". А я сижу и: "Ха-ха-ха!". Потом мы любили петь. Особенно мне нравилась песня "Шумел камыш". У меня голос был, как у соловья. Все ребята уже перестанут петь, а я еще тяну: и-и-и! Да как подсвистну, как подсвистну!
Нона шмыгает хронически мокрым носом, так как она всегда простуженная была.
- Как это чудо могло свистеть? Ни одного зуба у него нет. "Шевер, шоловей, жову..." - обезьяна, - передразнивает и заодно констатирует она. - Наверное, и на "Шевере" не был, все врет.
- Ух ты, ведьма французская! Смотри, ишь какая! Кровь мою пьет, - аж подскочил от оскорбления наш лгунишка.
- Фомочка, не нервничай. Она еще ребенок, - успокаивала его Настинька.
- Пошел на фиг твой ребенок! Попробовала бы она на Севере так со мной обращаться, я бы шепнул ребятам, и наутро от нее только ухо принесли.
- Боже! Фома, ты думай, что говоришь!
- Што Фома? Што Фома? Ты знаешь, что она вчера сделала?
- Ги-ги-ги! - смеется Нона.
- Как будто ничего не сделала... - растерянно говорит Настинька.
- Да?! Я тихо сижу на печке, греюсь. Смотрю, заходят три цыгана и этот "ребенок" с ними.
- Где же обезьяна? - спрашивают цыгане. А твоя Нона на меня показывает.
- Вон, на печке сидит, - говорит им. Она, собака, ходит по селу и рассказывает, што вы в доме обезьяну держите. У... подлая! - выставляет Бодя в сторону Ноны два пальца рожками. - Кабы моя сила!
- Фомочка, она немного больная, не сердись на нее.
- Да? А деньги с цыган брать за этот цирк - не больная? Они за ней после этого три часа гонялись и не отняли.
- Что ты выдумываешь? Она не умеет быстро бегать.
- Зато цыгане умеют! А эта зараза вон на том осокоре отсиделась. Скажи спасибо, што после такого унижения я не видал ее. - И снова к Ноне: - Ах ты, ведьма!
- Не раздражайся, - просит женщина.
- Ты знаешь, Настинька, што? - успокаивается оскорбленный мужичонка. - Я вот сижу и вспоминаю Север. Если бы это было там, ты бы у меня вся в золоте ходила. А здесь же ничего нет! Возьми Цапика, - намекает на самогонщика из Третьяковой. - Што он здесь стоит? Ничего не стоит! А на Севере его бы на руках носили. Ты представляешь, какая у него голова? Это же уму непостижимо, какая голова!
- Чем же он такой умный? Всегда неопрятный. Что он выдающегося сделал?
- Хи-и-и... Што сделал? Ты смотри, вот эта свекла, это - трава, сорняк. А он из этого бурьяна такую самогоночку делает. Это же какую голову надо иметь! Здесь людей не ценят, Настинька... - и продолжает свое заклинание: - Настинька, так я говорю, вспомнил Север, и просто захотелось выпить.
- Где же его взять, Фома? Нет ничего.
- Ты знаешь што, Настинька? Набери ведро пашанички и отнеси Цапику. Пускай нальет просяного первачка.
- А сами чем будем зимой харчеваться?
- На-астинька, не жалей. Я скоро пойду на молзавод мастером работать. Меня с руками заберут. Ты у меня будешь в масле, как уточка, плавать. Да. А буду возвращаться с работы, печку кому-нибудь сделаю и полкосухи в кармане принесу. Тебе будут со всех концов нести и везти, завалят двор добром. Не жалей.
Набирает глупая Настя ведро пшеницы, отправляется к Цапика, наклонив голову.
- Настинька, подожди! - кричит ей вслед Фома.
- Что еще?
- Мы с тобой старые люди, нам надо больше отдыхать, иметь покой, тишину.
- Кто тебя, Фомочка, беспокоит? Отдыхай.
- Эгэ-э! Кто... Самый дорогой отдых - это на рассвете. А здесь у тебя во дворе этот петух: ку-ка-ре-ку! ку-ка-ре-ку! - орет и будит меня.
- Отцепись хоть от петуха! Что я ему, глотку заткну?
- Не надо! Ты его поймай, злодея, и отнеси Мотайлихе. Пускай нам сметанки нальет. Ты знаешь, я люблю сметанкой закусывать.
- А как же куры будут без петуха?
- Што куры? Куры яйца несут и без петуха. А которая захочет, пускай сбегает к соседскому. Зато у нас наступит покой. Да.
Так они выносили "пашаничку" и кур со двора и к весне умерли от голода.
***
Павел Дмитриевич закончил рассказывать и посмотрел на слушателей:
- Что притихли? Грустно, да?
- Странные судьбы были у людей, - сказала Надя. - Этот Фома Данилович имел фантазию, но не сумел развить ее в себе, направить в полезное русло.
- Да он ничегошеньки на свете не знал! - воскликнул Толик. - Непостижимо, он думал, что если море, значит, там тепло!
- Что правда, то правда. Если бы он получил для начала мало-мальское образование, хоть какое-то воспитание, то не наделал бы глупостей и остался бы человеком. Но тогда же, господи, детская беспризорность была такая, что сказать страшно. А он был, по всему, именно из беспризорников.
- Неужели и Нона умерла? Жаль девочку, она не была лишена практичности, - задумчиво сказала девушка.
- Нет, Нона выжила. Но это тоже печальная история, ибо девчонка демонстрировала не лучшее поведение в поселке. Когда-то, придет время, я расскажу и о ней, если доживу, конечно.
- Почему не сейчас? Расскажите уж, а то любопытство разбирает.
- Нельзя. Некоторые ее потомки живут здесь, и это как раз не те лица, которыми можно гордиться. Конечно, люди не всегда виноваты в своей судьбе.
- Понятно, - согласилась Надя. - Заинтриговали вы нас. А не боитесь, что этот материал будет утрачен? - неуклюже намекнула на возраст рассказчика.
- Материалы, которые могут быть опубликованы после меня или по смерти моих героев, я надиктовал на пленку Низе Павловне, своей дочке. Дал ей наказ продолжать ось времен, не прерывать нашу творческую эстафету, которую я когда-то получил от своей мамы.
***
Вдруг все вздрогнули от раскатистого грохота, и вместе с тем Жужа залилась лаем.
- Это за мной, - Надежда грустно обвела взглядом присутствующих. - Мама по воротам гатит. Сейчас она мне чертей даст.
- Ты здесь или нет?! - послышался грозный голос Веры Ивановны. - Можешь домой не припаривать! Сегодня ты у меня получишь по спиняке, гавеля такая, табуретюра. Только попадись мне в руки! - голос начал медленно отдаляться и в конце концов затих.
- Выговорилась и пошла домой, - перевела дыхание девушка. - Пронесло на этот раз. Пошли, - облегченно кивнула она Толику.
***
- Сдается мне, - гордилась мужем Евгения Елисеевна, убирая после ужина со стола, - что ты, как проповедник, распространяешь забытое учение о любви к людям и к земле своей. А что такое земля? - вслух размышляла она дальше. - По большому счету, это кровь и плоть наших предков, предшественников, история их жизни. Это дела, которыми они занимались и благодаря которым обеспечили нам настоящее.
Позднее супруги перешли в гостиную. Здесь они включили телевизор, приглушив звук, как зачастую делали, и взялись за книжки. Спустя время Евгения Елисеевна продолжила:
- В тебе таки много есть восточного. Удивительно, как кровь человеческая несет через века и поколения традицию, на которой она замешана! А восточная традиция общения с людьми - это и есть доброжелательное и изысканное гостеприимство. Без нее, наверное, было бы невозможным распространение христианства. Ведь Христос нес людям весть о сокровищнице их душ, то есть пророчил, в благодарность за ночлег. Через приветливость и сердечность беседы склонял их к своей теории. И вот теперь я наблюдаю то же самое - наши домашние беседы обогащают молодые души. Только теперь не проповедник идет к людям, а люди ищут его, такого, который без вранья утолит их жажду прекрасного и правдивого. Люди больше не доверяют тем, кто нагло врет с экранов телевизоров. Может, его, злодея коробчастого, вовсе выключить, а?
- Это ты преувеличила, - не обратил Павел Дмитриевич внимания на последний вопрос жены. - А если быть точным, то вообще все выдумала, - он говорил на манер охотничьих побасенок Петра Макаровича Трясака. - Иисус для проповеди выбирал высокую пустынную гору или светлое спокойное озеро.
- Да знаю я! Знаю, читала. Но и ты любишь отдыхать возле тихой воды. Вот, правда, гор здесь нет... - подколола его жена. - Не задирай нос, я же тебя не с Христом сравниваю, а говорю о твоей восточной сущности. В конце концов я не виновата, что вы с Иисусом одной крови. Ведь Ветхий Завет утверждает, что Авраам не просто родился в Уре Халдейском, а даже после переселения на другие земли его потомки еще в двух поколениях возвращались на родину предков, чтобы взять себе жену именно оттуда. Так вот, великие имаот[1] - тоже ассирийки. А если серьезно, то Христос говорил, что синагога тесна для тех великих слов, которые он произносил, что для его мыслей нужен простор, открытое небо, широкая пустыня, морская гладь. Но и тебе, я вижу, лучше, когда ты с людьми общаешься не в четырех стенах. Почему так?
- Нынче есть версия, что Авраам родился в Египте и об Уре Халдейском Танаи[2] написали, стараясь после Вавилонского плена[3] найти какую-нибудь культурную общность с вавилонянами, то есть с халдеями, которые их сумели победить. - И Павел Дмитриевич задумчиво процитировал недавно прочитанное об Иисусе Христе: - "И миру навеки запомнились эти сомкнутые в молчании уста, опущенные вниз глаза Господние".
- Не желаешь иметь такого родственника? - жена взяла обычный для их вечерних разговоров тон - полушутливый, задиристый, в котором им удобнее было говорить о вещах, возвышающихся над бытом. - Хорошо, я предложу другое. Некоторые авторы утверждают, что Иисус был украинцем, а Галилея - это ответвление Галиции.
- Ага, теперь ты хочешь присоседиться к Христу? - засмеялся муж, налегая на слово "ты". - Неужели, в самом деле, такое пишут?
- Я тебе говорю! Но это еще не все чудеса. Оказывается, Месопотамия была заселена выходцами с Таврии и, значит, шумеры - это наши мелитопольцы. Так что ты - здешних кровей вместе со своей Халдеей.
- Где ты это вычитала?
- У Каныгина.
- Кто такой? Почему я не слышал?
- Низа говорит, что научный работник. Она как-то встречалась с ним, он производит впечатление человека, весьма увлеченного своими идеями.
- О, Низина деликатность о многом говорит. "Весьма увлечен..." - намек на проблемы со здравым смыслом.
- Я просмотрела то, что ты читаешь, и знаешь, что подумала по поводу гипотезы о египетском происхождении евреев?
Павел Дмитриевич отложил в сторону газеты и с любопытством посмотрел на жену. Она продолжала:
- Если Моше Рабейну[4] вывел в пустыню опальных жрецов Атона, то, конечно, они должны были сорок лет топтаться по ней. Сначала просто надеялись переждать тяжелые для себя времена, считали, что в Египте что-то изменится к лучшему и им можно будет вернуться. А когда убедились, что этим чаяниям сбыться не суждено, то долго обдумывали, куда податься, где осесть, под каким предлогом посягнуть на земли Ханаана, которые им пришлись по душе. На это тоже ушел не один год. Ведь захватить заселенные земли под свое владение стремительным набегом они не могли, так как их было мало, и они обратились к историческому обоснованию своих претензий. Определенное время ушло, чтобы запустить выдуманный ими миф в среду ханаанцев, психологически приучить их к нему. Этот ход у них сработал. Вот так появился миф, что Бог приказал Аврааму переселиться с Ура Халдейского в Ханаан.
- И значит, евреи - это арабы, как и египтяне... Где же истина?