- Возможно, как всегда, посредине? В самом деле были евреи, вышедшие с Ура Халдейского. Они переселились на землю Палестины и всегда жили там, не имея в своей истории никаких душещипательных приключений. А с другой стороны был Египет, где произошли известные события с Эхнатоном и его революцией, неудачная попытка религиозного переворота с целью сосредоточения верховной власти в одних руках. После поражения Моисей вынужден был бежать от репрессий и выводить из-под них своих пособников. Он, как образованный человек и верховный жрец Атона, хорошо знал историю соседних народов. И вот в пустыне ему приходит мысль воспользоваться тем, что наследники Авраама были чужеземцами в Палестине. А раз так, то их могли преследовать, какая-то их часть могла слоняться по миру в поисках лучшей доли. И он отождествил себя с халдейскими бродяжками, нагородив россказней о египетском периоде жизни и возвращении оттуда на родные земли.
- И значит, никакого египетского рабства и плена не было. Очень правдоподобно...
- Не удивляйся, дорогой, что я сказала о Христе. Когда речь заходит о Востоке, то сразу именно он приходит на ум, как высшее и ярчайшее его олицетворение. Вдобавок Христос говорил на твоем родном арамейском языке.
- Иисус говорил на сиро-халдейском диалекте.
- Разве это не то же самое?
- Я просто уточнил. Арамейский язык имел два диалекта: западный - сирийский и восточный - халдейский. Первым пользовались в Сирии, а вторым - в Вавилонии. Христос знал оба диалекта и часто пользовался ими одновременно.
- И это называлось сиро-халдейским диалектом?
- При жизни Христа на таком языке говорили почти все грамотные евреи, пользующиеся халдейской Библией Таргум.
- Рассуждая по аналогии, и наш казацкий язык, соединивший в себе русский и украинский, - тоже иллюстрация сложных исторических процессов, отраженных в повседневной культуре народа.
- Конечно, - согласился Павел Дмитриевич. - Но она, несчастная, попала в когти политических спекулянтов и стала поводом к опосредствованному геноциду. Стала орудием уничтожения носителей этой интересной языковой архаики.
Собеседники тяжело вздохнули и беспомощно замолчали. Так всегда, о чем бы ни зашла речь, она обязательно приводила к острым вопросам текущего периода, где супруги далеко не всегда находили общий язык.
Затем Павел Дмитриевич и Евгения Елисеевна зажили жизням героев, о которых читали в книгах, и надолго выпали из тех долгих суток, из июльской ночи и вообще из того времени.
8
На следующий день родителей в конце концов навестила Низа Павловна, приехала утром, по холодку. Перенесенная болезнь не отразилась на ее внешности, но это никого не удивляло, как и не успокаивало, - Низа Павловна имела счастливую особенность всегда хорошо выглядеть. Даже иногда грустно шутила по этому поводу.
- Дочка, как ты нас напугала! - бросилась к блестящей, будто она была новой, машине Евгения Елисеевна, чтобы обнять вышедшую из нее дочку. - Еще и на машине. Хоть бы ты за руль не садилась в неуверенном состоянии.
- Ничего страшного не случилось, - улыбнулась Низа, обнимая одной рукой маму, а второй вынимая из салона сумку. - Моя вегетатика затеяла капитальную перестройку и немного выбилась из ритма. Только и всего. Счастье, что своевременно вмешались врачи.
- Еще и рано тебе хворать этой вегетатикой...
- Тут уж ничего не поделаешь.
- А как Сергей поживает, он вернулся из командировки?
- Только вчера приехал.
- Как бы так устроиться с работой, чтобы не мотаться по командировкам? Твоя болезнь - надолго, и теперь тебя нельзя оставлять дома одну.
- Как-то устроимся...
Они прошли в дом, где их, завидев гостью в окно, ждал Павел Дмитриевич, держа марку и скрывая нешуточную озабоченность дочкиным состоянием здоровья.
Весть опередила события, то есть Низа не успела почувствовать, что приехала домой, собственно, психологически ее здесь как бы еще и не было, а школьники уже узнали о том. Удивляться не приходилось, так как приближалось первое сентября, ученикам выпускного класса аж кричало определяться с сочинением, и многие терялись, где брать темы. Кто же упустит случай встретиться с писательницей, пусть даже она приехала на день-два, чтобы увидеться с родителями и побыть там, где прошло ее детство?
В первый день, спасибо им, беспокоить гостью не стали, а со следующего - пошли звонки. Сначала от тех, кто считал себя Низиной родней, хоть бы и дальней, а потом и от малознакомых. Чувствовалось, что Дивгород изменился, и люди стали другими в хорошем понимании - деликатнее, но и настойчивее: дети умели культурно извиниться, в хорошей манере спросить разрешения прийти, а тогда наседали не на шутку и выкачивали из Низы максимум информации.
- Подождите, - смеялась она, когда к ним шумной стаей завалили школьники, - ведь мы - конкуренты. Мне самой нужны темы, мысли, интересные сюжеты! - оборонялась Низа от натиска.
- Что вы сравниваете? - наглел на глазах Сергей Рудык, щеголяя красивой внешностью, как это умеют делать, еще неосознанно, физически развитые парни.
- А вы расскажите о себе, как начинали писать, как ощутили влечение к литературе, - советовал кто-то.- Воспоминаниями поделитесь. Это ведь тоже прошлое нашего поселка, принадлежит его истории.
- И о своих родителях расскажите, а то они у вас слишком скромные. Павел Дмитриевич все больше о других рассказывает, а о себе ни гу-гу.
- О чем вы написали первый раз?
- Расширенное интервью, - качнула головой Низа Павловна. - Ну что ж, придется. Тогда слушайте ответы по порядку.
Возле нее собрались Татьяна Коржик, Киля Калина, Василий Мищенко, Сергей Рудик, Игорь Куница, Вукока - а как же! - и Олеся Верхигора, которая и привела сюда всю компанию, пользуясь тем, что ее бабушка когда-то рассказывала маленькой Низе много хороших "страшилок" из народного хоррора[5].
9
Тогда как, и сейчас, лето было на исходе. Настал поздний август и после июльской жары принес первое, еще робкое похолодание. Люди почувствовали облегчение, особенно приятное в утреннюю пору, после ночей, уже по-осеннему свежих. А днем солнце еще пекло, будто наверстывало пасмурные дни, когда шел дождь, а может, просто не хотело уступать свои позиции. Однако донимало оно лишь в солнечных закутках, а на свободном пространстве повевал прохладный ветерок и приносил приятную бодрость. Воздух, настоянный на разогретой увядшей ботве, спелых овощах, яблоках, дынях, был сложной приметой осеннего преддверия. От его вдыхания возникало острое ощущение быстротечности времени, быстротечности жизни, неотвратимости разлук, чего-то еще мудро-щемящего, обреченно-унылого, но очень знакомого, что будто было неожиданным приветом из таких седых глубин, откуда ничто не долетает, только эта непонятная причастность к потере вечности.
Родители выкапывали картофель, а девочка играла рядом, развлекая себя незаметными вещами: где-то сломала сухой стебель, повертела его в руках, а потом согнала им со скрипучей свекольной листвы прозрачного мотылька. Затем потопала дальше по огороду, склонилась над подсохшим кустиком паслена, сорвала чернильного цвета ягодку и потянула в рот.
- Выбрось! - увидел отец. - Это нельзя есть.
Ребенок послушался, а через минуту ее внимание привлек сверчок, усевшийся на выкопанном картофеле, ссыпанного горкой, который образовывал целую пирамиду. Сверчок был в яркой зеленой одежде и имел веселые глаза. Девочка потянулась, чтобы достать его, залезла на горку, но влажноватые клубни собранного урожая под весом маленького тельца начали скатываться вниз. Она не удержалась на ногах, упала на спину и съехала по картофелинам, как на роликах, до самой земли, развернув почти всю горку, и в тот же миг забыла о виновнике своих стараний.
- Доця паля, - спокойно известила родителей.
- Ничего, - откликнулась мама. - Доця встанет, и снова все будет хорошо.
- Доця тане, - смирно повторил ребенок, поняв это как дельный совет, затем перекатилась набок, встала на четвереньки и ловко вскочила на ножки.
Вдруг снова услышала знакомое сюрчание - пение сверчка. Теперь он сидел на кусте георгин и будто звал ее за собой - при ее приближении, когда она еще не намеревалась потрогать его, а лишь хотела рассмотреть внимательные умные глаза, снимался и скакал дальше во двор. "Доця" погналась за ним, одолела несколько метров, снова едва не упав, а потом, поняв, что не догонит беглеца, развернулась, направляясь назад к родителям. И здесь увидела приоткрытую входную дверь в дом.
Что-то ее поразило, какое-то несоответствие приобретенным представлениям о мире. Но что это было и где оно было? Она остановилась, в раздумье осмотрелась по сторонам и снова устремила заинтересованный взгляд на дверь. Так, эта щелка почему-то имела темный цвет, была почти черной. Почему? Ведь, когда сияет солнце, за дверью в коридоре всегда светло. Она ощутила привкус тайны, исходящей оттуда. Кто там такой черный притаился, спрятался и не показывается?
Ребенок была девочкой. Но эта девочка имела много мальчишеских черт, в частности, такую - она тянулась именно к тому, чего не знала и чего от незнания опасалась. Оно дразнило ее воображение, заостряло любопытство, вызывало желание исследовать, выучить и перестать бояться. Страх она не любила, и врожденный ум, очевидно, передавшийся ей по генетической линии от предков, подсказывал, что избавиться от него можно лишь тогда, когда будешь четко представлять то, что его вызывает. Поэтому девочка тихо, насторожено подкралась к двери - ей больше не хотелось испугать кого-то, кто там находится, как она испугала сверчка. Она хотела прекрасной встречи пусть с кем-то или чем-то, чтобы можно было закрыть глаза от восторга и "ах!" - всплеснуть руками.
Девочка толкнула дверь, и от этого щель немного увеличилась. Через нее в коридор впрыснула ослепительная полоса солнца, упала на пол, когда-то давно вымощенный кирпичными плитками, теперь стертыми и покрытыми густой сеткой мелких трещинок, отразилась от них и рассеялась по помещению, сделав серым закованное стенами пространство, вырисовав в его глубине еще одну дверь, ведущую в столовую.
Остановившись на пороге, девочка попробовала приоткрыть дверь шире, но это ей не удалось - дверь была массивная и тяжелая. Девочка продолжала всматриваться в глубину коридора, и ей казалось, что с каждым мигом туда прибывает все больше и больше света, будто оно стекало сюда отовсюду, как вода в лунку, - это ее глаза постепенно привыкали к сумраку.
Солнечный свет имеет не только яркость для зрения, но и тепло для осязания - он нагревает предметы. Девочка изо всех сил налегла на нагретую до горячего состояния дверь и все-таки приоткрыла ее. Затем переступила порог и стала босыми ножками, трогательно замаранными огородным черноземом, на поверхность кирпичного пола. Прикрыв от удовольствия веки, вслушалась в приятное тепло, почувствованное ногами, не такое влажное, как на перекопанной земле, а сухое, легкое, неприлипчивое. Ветерок сюда не доставал, не обвевал ее - загорелую, одетую лишь в трусики - свежестью и прохладой, и ей стало тепло сверху тоже, даже не тепло, а горячо - солнышко как раз разгорелось вовсю.
В коридоре оставался сумрак, неуклюжий и притихший, он все еще страшил и притягивал. Отец очень любит свет, солнышко и всегда широко открывает входную дверь, так что здесь не остается ни единого темного пятнышка, становится нисколько не страшно. Воспоминание об отце отвлекло девочку от нечетких намерений, ее покинуло ощущение таинственности, и она передумала заходить в помещение, раздумывая, чему отдать предпочтение: побежать к родителям или побродить по двору. Но в это время из серого вместилища коридора послышалось мяуканье маленького котенка, будто он звал на помощь.
- Киса, киса, - откликнулась девочка. - Кис, кис, кис! - позвала громче.
Она мужественно пересекла темное пространство коридора и зашла в столовую, где было светло и тепло от солнечных лучей, вливавшихся сюда из окна. Киски она не нашла, а ее слепое еще дитя, в самом деле, ползало посредине комнаты. Если бы не плакало, то попало бы кому-нибудь под ноги. Девочка взяла невесомое тельце и, лаская его, отнесла в коридор на отведенное для него место. Слепой сосунок их Муськи ощутил запах родного гнездышка и, не веря своему счастью, беспокойно заползал, тычась то в одну сторону, то в другую, пока в конце концов не успокоился. Тогда девочка с облегчением возвратилась в столовую.
Вот уж она здесь похозяйничает! Возможность остаться в доме одной, чтобы никто ей не мешал, выпадала не часто, а если сказать точнее, то она вообще не помнит такого. Шкаф с посудой? Нет, это вполне знакомая вещь. Диван? А что там интересного? Окно? Да, оно выходит во двор, и теперь можно взглянуть, каким он кажется с такой высоты.
Девочка деловито осмотрела кухню. Она знала, что ей нужно, - маленький стульчик, который мамочка иногда подставляет под ноги, когда вышивает скатерть. А она сама обожает сидеть на этом стульчике перед духовкой, когда вокруг холодно, а в плите гудит огонь, согревает дом и дышит из духовки теплом. Но это зимой, а сейчас - давно уже лето.
Стульчик она нашла в гостиной под столом, на котором стояла швейная машина. А-а, это мама вчера шила ей новое платье и снова подставляла стульчик под ноги. Очень удобная вещь этот стульчик, и не тяжелый. Девочка притащила его в кухню, пристроила перед стулом, стоящим под окном у обеденного стола, залезла сначала на стульчик, а дальше и на стул. Наклонилась через спинку стула, опершись локтями на подоконник. Эге, отсюда двор не виден, где-то под межой их усадьбы бегали куры, а за ними гонялся глупый песик Кабик. Маленький еще, совсем щенок. Это они с отцом недавно принесли его от дедушки Полякова. Папа, когда ласкал щеночка, повторял: кабыздох, кабыздох.
- Не мели при ребенке! - прикрикнула на него мамочка.
- Что здесь такого? - не понял отец, он вообще любил редкие словца и записывал их себе, это "кабыздох", наверное, тоже где-то вычитал или услышал.
Девочка далеко не глупая, как думает мамочка, она поняла, что запрещенное слово состоит из двух таких, которые означают пожелание песику смерти. А это нехорошо. Все в природе должно жить. И поэтому мама наругалась на отца, хотя и видела, что он просто шалит, как ребенок.
- Каба, - повторила за отцом девочка, так как она, понимая взрослых, выговаривать всего еще не умела.
- Ха, смотри! - обрадовался отец. - Доця придумала песику имя. Он у нас будет Кабиком.
Кабику нравилось гонять кур, а когда он очень надоедал им, они его клевали, и тогда шутник убегал восвояси. А вон и Муська охотится на воробышков! Хочет мясца съесть, чтобы молоко ее деткам было. Конечно, зимой есть мыши, а летом, папа рассказывал, они жир на полях нагуливают, поэтому киске приходится довольствоваться воробьями. А что с них возьмешь? - одни перья.
Девочка долго наблюдала за Кабиком и Муськой, но вот ее друзья убежали, и она загрустила без дела. Можно было бы еще что-то интересное высмотреть из окна - отсюда так хорошо было видно! - но тогда надо забраться на подоконник. А как? Она повернулась к столу, попробовала влезть на него, но не смогла преодолеть высоту, на которую надо было поднять свое тело. И все же не оставляла попыток. В конце концов ей удалось лечь на столешницу грудью и, подтягивая себя руками, задвинуться на нее дальше, пока ноги не повисли в воздухе. Она приложила еще немного усилий и в итоге уселась на стол. Поле зрения не расширилось. Как и раньше, оно всего лишь достигало забора с соседями, зато теперь было виднее, что делается под стенами дома. Хотя здесь ничего не делалось. Стало неинтересно, снова захотелось выйти на улицу.
Слезть со стола девочке не удавалось. Обратный порядок действий оказался безуспешным: опущенные ноги не доставали до стула и страшно зависали в пустоте. Обхватив края стола, девочка попробовала удержаться на руках и все-таки съехать вниз, но длины рук не хватало, чтобы дотянуться ногами до твердой основы. В какой-то миг ей показалось, что она навсегда останется на этой острой кромке стола и ни вперед, ни назад не сдвинется. Край стола сдавливал грудь и вминал живот, мешал дышать. Взвесив все, она решила отдохнуть, а потом искать помощи. Оставив предыдущие попытки, возвратилась на стол и села, поджав под себя ноги.
О том, чтобы звать взрослых, не думала - было очевидно, что ее не услышат, как не кричи. Она осмотрелась, подняла голову и увидела то, что ей могло пригодиться, - на настенной полке лежали кучка тетрадей, книги и газеты. Ага, в тетрадях пишут, а книги и газеты - читают. Это не подходит. Сбоку она увидела еще один предмет. Это была книга - большая и толстая, отец в ней иногда что-то записывал. Так это книга или тетрадь? Надо разобраться.
Девочка встала, осторожно шагнула по поверхности стола, подошла к полке, взяла книгу-тетрадь, резко наклонившись от внезапной тяжести и едва не уронив свою ношу, такой тяжелой та оказалась. Пришлось положить ее на стол и отдохнуть. Так, что мы здесь имеем?
Толстенная книга в плотном переплете оказалась разлинованной тетрадью. А внутри все было исписано отцовским почерком. Девочка закрыла книжку и села на нее. О, стол стал выше! Так это же и стул станет выше, если на него положить книгу? Идея ей понравилась.
Поглощенная заботами о том, как положить тяжеленную книгу на стул, девочка не услышала, как в дом кто-то вошел.
- Что доця здесь делает? - спросил отец.
- Цитае, писае, - ответила она, так как трудно сказать, что это было в ее руках: книга или тетрадь.
- Как? - выхватил отец книгу. - Ты ее обрисовала?
- Не, доця цитае, писае.
Отец просмотрел книгу, убедился, что она цела и невредима, и положил назад на стол.
- Как ты здесь оказалась? Ну-ка слазь!
- Доця нимизе.
- Не умеет... А как же ты залезла?
Девочка молчала, не знала, как это объяснить. А отец тем временем понял, что малышка сама не слезет.
- Слазь сначала на стул, а я тебя поддержу, - предложил он ей.
Девочка снова уцепилась за книгу и начала тянуть ее на край стола, чтобы бросить на стул и таким способом сделать его выше. Отец остолбенел.
- Что ты делаешь?
- Видись, доця не стистане. Доця на кизю стане.
- Охо-хо-хо! Подожди, - сказал ей отец, продолжая смеяться, и позвал в сторону двери: - Женя! Женя! А иди, посмотри, какую мы изобретательницу в доме имеем! Нет, ты подумай, говорит: "Доця не достанет, доця на книгу встанет".
В дом вбежала встревоженная мамочка.
- Вот посмотри! Посмотри! - отец был приятно возбужден, и девочка поняла, что она делает что-то хорошее, и отец ею гордится, но что, понять не могла.
- Давай, давай, покажи маме, как ты будешь слазить, - торопился отец, а девочка, мало его понимая, окончательно подтянула книгу на край стола и ждала.
- Скажи, как ты будешь слазить, а? - растолковывал отец, что от нее нужны только объяснения.
- Доця не стистане, доця на кизю стане...
- О Господи, - всплеснула руками мамочка. - Оно же еще такое маленькое!
- Как ты это придумала? - отец хотел от девочки большего, чем та могла, поэтому она не отвечала. - Без книги слазь, - приказал отец, убирая книгу.
Девочка снова легла животиком на стол и начала спускать ножки вниз. Она вела себя смелее, но, как было и до этого, ощутила, что ножками не достанет до стула.
- Слазь на стул, слазь, - настаивал отец. - Я подхвачу тебя, не бойся.