На тот же вечер Юра купил себе и Валентине два билета "СВ" в Москву, в одно купе. Ни в одну гостиницу их в один номер – с разными фамилиями и без печати в паспорте – ни за что при социалистических порядках не поселили бы. Разве что можно было снять левую квартиру или хотя бы комнату – как раз у гостиницы "Октябрьская" толкутся жучки, продают за рубль адреса и телефоны тех, кто сдаёт жильё посуточно. Однако Валентина рвётся в Москву, и он берёт одно купе на двоих. Борьба с пьянством пока не началась и даже не была объявлена, поэтому в дорогу Иноземцев приобрёл в магазине на Лиговке бутылку коньяку "КВ" и два лимона. Проводница спроворила им чаю, разносчик из ресторана принёс бутерброды с сыром. И снова начался пир горой, и опять, глубоко за полночь, они стали близки, а потом ещё и ещё раз – с нею Юра становился ненасытным.
Проводница разбудила их стуком ключа в дверь: "Вставайте, ребятки, через пять минут я закрываю туалет!" Юра добыл у неё редкого в стране (а тем паче в поездах) растворимого кофе. С утра лицо Валентины – не выспавшееся, похмельное, утомлённое любовью – выглядело если не немолодым, то явно старше, чем его. И опять она сделалась строгой, гордой, неприступной. Но не потому – как почудилось ему и как он потом анализировал, – что она досадовала на свою слабость и не считала Иноземцева подходящей себе парой. Нет, ему показалось, прокол в нём: что-то он сделал или сказанул неправильное, совершенно ошибочное. И она – заледенела, будто окуталась морозом. И на все его предложения звучал лишь один ответ: "Нет".
– Я провожу тебя? – Нет. – Дай мне свой номер телефона. – Нет. – Когда мы увидимся? – Мы больше не увидимся. – Но почему?! – Ни почему. Я так сказала, я так хочу.
И тогда он мысленно плюнул: подумаешь, цаца какая, фифа! Он получил, что хотел. Она не желает продолжения – и не надо, обойдёмся! И они разошлись у входа в метро "Комсомольская". Ни визитками не обменялись, ни телефонами. Юра сказал: мне на метро. А она: а я пешком пройдусь, мне тут недалеко. Он ещё подумал ревниво: ишь ты, в самом центре, значит, живёт? И они расстались.
Пока Иноземцев ехал к себе в Свиблово, он мечтал, чтобы юная супруга Маша свалила уже в свой институт, чтобы спокойно смыть с себя запах чужой любви и выспаться. Но юная жена, как на грех, оказалась дома. Однако ничего подозрительного, дурочка, не заметила. Готовила завтрак и что-то напевала. И явно ей хотелось поделиться радостным. Но только когда сели за яичницу с колбасой и сваренный в турке кофе, Маша вдруг выпалила: "Я вчера была у врача. Срок беременности – шесть недель!" Юра, конечно, обнял её, приголубил (опасаясь, что она учует, что от него пахнет другой женщиной). Но на всю жизнь запомнил первую свою по этому поводу мысль, ясное и холодное понимание: "Ну, всё, теперь не разженишься".
Эпизод с Валентиной, судя по всему, следовало забыть и похоронить – и по его новым семейным обстоятельствам, и по её к нему отношению. Просто случилось событие – яркое, но его не красящее. Надо жить дальше, своею жизнью. Ан не получалось.
Постоянно вспоминалась улыбка Валентины. Тело. Объятия. Её жест, хрипловатый смех, безоглядная ненасытность. Он уже жалел, что хотя бы не записал её телефона.
Впрочем, место её работы он знал. Запомнил: газета "Советская промышленность". Вот только фамилию, дурак, сразу выпустил из головы.
Редакция "Советской промышленности" находилась в самом центре Москвы, на улице Двадцать Пятого Октября. К визиту туда Юра подготовился.
После прошлогоднего разговора с отцом он воспользовался любезным приглашением Владислава Дмитриевича получить права и располагать его машиной. До покупки дело пока не дошло – очередь на новую на "фирме" всё не подходила. Но Юра отучился в школе ДОСААФ, сдал экзамены и теперь на законных основаниях мог колесить на отцовских голубых "Жигулях". Правда, требовалось выполнять весьма суровые условия, которые превращали пользование автомобилем в сложное мероприятие. Лимузин содержался в гараже, каковой находился по месту жительства отца – в подмосковном Калининграде. И категорическим условием Владислава Дмитриевича было: ночевать авто должно там и только там. Значит, чтобы воспользоваться "Жигулями", следовало сперва доехать на электричке до Подлипок, а потом, после всех разъездов, вернуть железного коня на место. Можно было счесть отцовские требования крохоборством, однако оставлять машину на ночь на улице, под открытым небом, рисковали тогда немногие, лишь самые отчаянные. В условиях тотального дефицита тачку если не угонят, то запросто могут "раздеть". Сплошь и рядом бывали случаи, когда авто лишали всех четырёх колёс, или фар, или даже под капот залазили: вытаскивали аккумулятор, трамблёр, распределитель зажигания, провода высоковольтные…
Но по случаю возможного свидания с любовницей Юрий даже экспедицию в Калининград затеял. Условился с отцом, взял у него ключи от гаража и машины, уселся в прекрасную голубую тачку и покатил в Москву. Одна радость: что такое пробки, в восемьдесят пятом в столице не ведали, и до центра он добрался минут за сорок пять. Там припарковался на улице Двадцать Пятого Октября (которая тогда была ещё проезжей, причём в обе стороны) так, чтобы видеть выход из заветного подъезда. Конечно, Валентина могла быть в командировке, или на дежурстве в типографии, или работать дома ("отписываться", как это тогда называлось). Но Юре повезло. Около шести девушка выпорхнула на ступени редакции. Впрочем, повезло, да не совсем. Рядом с Валей нарисовался кент – как тогда показалось Иноземцеву, страшно старый, то есть лет сорока пяти или даже пятидесяти, с залысинами и седыми висками. Мужик взял Валентину за руку – даже не под ручку, ревниво заметил Иноземцев, а именно за руку, словно, зараза, молодой – и подвёл к автомобилю, точно такому же, как его, только канареечно-жёлтому. Затем старикан галантно распахнул перед спутницей пассажирскую дверцу, помог ей сесть, сам угнездился за рулём, и они – фр-р – куда-то укатили.
Разумеется, Юра за ними не последовал. Он сидел в своей машине, как оплёванный. Казалось, сама судьба посмеялась над ним, пародийно переиначив его собственные фантазии и планы: ведь это он хотел распахнуть перед Валентиной дверь и усадить её внутрь своего лимузина. И тут – такой облом! С совершенно иным настроением пустился он в обратный путь к отцовскому гаражу. И даже ночевать у него в Калининграде остался – под предлогом нежелания в усталом состоянии тащиться домой, в Свиблово. А на деле Машу не хотелось даже видеть.
Но мысль о том, что Валентиной обладает другой, нисколько не охладила рвения Юрия. Напротив, распалила его страсть ещё сильнее. "Старый плешивый гриб! – всё возмущался он про себя. – Да как он смеет с молоденькой! А она – как могла лечь с ним?!" К сожалению, виденная сцена своей интимностью никаких иллюзий по части взаимоотношений девушки и старпёра не вызывала: ясен пень, они вместе спят.
Тогда Иноземцев решил добыть больше информации по теме. Для начала пришёл в редакцию "Советской промышленности". В те времена в каждой газете присутствовал отдел информации, и практически все имели юмористический раздел, обычно столь же беззубый, как и вся пресса в целом. Юмористические страницы бывали огромными, популярными и всесоюзно известными, как в "Литературной среде" или в железнодорожной газете "Свисток", – или небольшой данью общему веянью, как в газете министерства торговли "Советский прилавок" или в "Советской промышленности".
Словом, Юра понёс в это издание две свои новые, не опубликованные ещё юморески – хороший предлог. Что-то наверняка проходимое, про безделье в НИИ и овощную базу. В отделе информации его встретили два мужика, один – с маленькой аккуратной бородой, второй – с огромными неопрятными бакенбардами. Калёные лица и потускневшие глаза обоих свидетельствовали о том, как молодцы преодолевают каждодневное советское враньё: регулярно керосинят. Имя Юры оказалось им известно по публикациям "Смехача" и "Литературной среды", и про рассказики его они сказали, что берут, не читая. И очень удобный наступил момент, чтобы предложить пойти выпить – "я угощаю", – на что мужики согласились немедленно.
Отправились они в столовую где-то за "Детским миром", на улице, что ли, Жданова – пили водку в вонючем подвале, закусывали бутербродами с килькой и яйцом под майонезом. Юра завёл разговор про Валентину и через двадцать минут знал про неё всё: работает в редакции давным-давно, лет десять (а годков ей, кажется, полный тридцатник – на целую пятилетку, значит, Иноземцева старше). Не москвичка, приезжая откуда-то с Волги, пришла учётчицей в отдел писем и училась на журфаке на вечёрке. Потом сходила замуж – может быть, ради прописки, быстренько развелась и вот теперь на полном основании, как москвичка, делает карьеру и служит в отделе социалистического соревнования старшим корреспондентом. И крутит шашни с политобозревателем, старым хреном по фамилии Шербинский. Да только не факт, что этот хрен что-нибудь, кроме левого пистона, для Валентины сделает, потому что сам он женат и двух дочерей имеет, и разводиться никогда не будет, потому что это карьеру его и загранкомандировки напрочь подрубит. Тут двое новых знакомцев спьяну заспорили, а млять ли вообще Валентина или не млять, а честная давалка, но это Юрия нисколько не тронуло, потому что он знал свойство мужчин объявлять любую красивую и эффектную женщину (а особенно отказавшую им) самой распоследней шлюхой. В этот раз, ему казалось, был тот случай.
Ещё будучи в редакции, он срисовал – на стене висел список сотрудников – рабочий телефон Валентины. Оставалось убедить её оторваться от старого хрыча и повстречаться с ним.
Двое закалённых бойцов из "Советской промышленности" упоили Юрия вусмерть – так что он не помнил, как домой добрался. Помнил только, как в ванну рыгал, а Маша ему ночью мокрую тряпицу на лоб клала и приговаривала: "Бедный ты, бедный!"
Жизнь меж тем шла своим чередом. Когда Машина беременность достигла шестнадцати недель, по справке из женской консультации их поставили в очередь на кооператив.
Юра пару раз в месяц мотался в командировки. Хоть к власти пришёл молодой генеральный секретарь, да мало что в стране менялось. Тяжёлый советский линкор следовал прежним курсом. Разве что заговорили об ускорении научно-технического прогресса. Сразу появился злой анекдот: раньше работали размеренно: тяп – (пауза) – ляп, тяп – (пауза) – ляп. А теперь будут быстро-быстро: тяп-ляп, тяп-ляп! Начали бороться с пьянством, но пока антиалкогольная кампания особо не досаждала, только продавать спиртное, в том числе в ресторанах, стали с двух часов дня. Ни о какой гласности ещё даже не заикались, в газетах и журналах все готовились к двадцать седьмому съезду КПСС, обсуждали основные направления развития народного хозяйства на очередную пятилетку. Пробивать критические, да и просто человеческие статьи было по-прежнему сложно. В смысле критики писали всё больше о нехватке запчастей для телевизоров или спортивных площадок в жилых кварталах.
После пьянки с коллегами Валентины Юра сделал паузу в атаках на неё – но не забыл, нет, не забыл. Она являлась ему в сладких и мучительных видениях, а подвыпив, он пытался Марию, довольно деревянную в постели, раскочегарить по образцу случайной любовницы: заставить двигаться, сжимать, царапать. Маша что-то стала подозревать и даже однажды плакала, но молчала.
Было: слегка выпив, Юра позвонил Валентине на работу. "А, это ты", – довольно холодно отвечала она. Он попытался уговорить её встретиться – безрезультатно.
Иноземцев-младший стал почитывать газету "Советская промышленность" – то в приёмной главного редактора "Смехача", куда доставлялись все центральные издания, то, мимоходом, на уличных стендах. Однажды обратил внимание: собкор газеты по фамилии Шербинский что-то передаёт из Парижа.
"Ага, значит, старый хрен, любовничек, отвалил, – понял он. – Девушка осталась одна". Тогда Юрий повторил свой финт с отцовским автомобилем. И в этот раз, слава тебе, Октябрьская революция, Валентина вышла из подъезда "Советской промышленности" совершенно одна. "Сколько лет, сколько зим! – он выскочил из машины, разлапил руки, не давая ей опомниться. – Я подвезу тебя", – подвёл к лимузину, усадил. Время наступило осеннее, девушка была в пальто, в игривом шарфике. "Зачем ты меня преследуешь?" – устало спросила она. "Хочу поговорить". – "Оставь ты меня. Ты женатый человек". – "Зато ты не замужем". – "То, что я кольцо не ношу, ещё ничего не значит". – "Это значит очень даже многое. И я в любой момент готов от жены от своей отвязаться, а ты вряд ли за того человека, на которого нацелилась, замуж выйдешь".
Его упорство и осведомлённость произвели на неё впечатление, и она согласилась выпить с ним кофе – в молодёжном кафе "Космос" в начале Тверской. По случаю борьбы с алкоголизмом коктейли там ещё не отменили (но скоро отменят). Юра помог девушке снять пальто. То, что она согласилась пойти в заведение, где наливают (а его соперник пребывает далеко, за железным занавесом), он воспринимал как широкий шаг в верном направлении и был чрезвычайно вдохновлён этим. Но когда она сняла пальто… Он осмотрел её фигуру в широком платье… Вгляделся за столиком в её лицо, которое расплывшимися, погрубевшими чертами напомнило ему Марию… Когда она категорически отказалась от выпивки и набросилась на шоколадное мороженое "Лунное"… Он всё понял и спросил: "На каком ты месяце?" Она расхохоталась: "Не бойся, отец не ты". – "А кто? Тот самый седой старый хрыч, наш собкор в Париже?" – "А вот это решительно не твоё дело".
– Валя, твоя беременность ничего не меняет. Я готов тебя взять даже с ребёнком. Тем более какой у тебя срок? Месяцев пять? Как раз, когда мы с тобой в "Красной стреле" из Ленинграда возвращались.
Она зло отрезала:
– Даже не думай. Ребёнок не твой, и не мечтай. Женщины очень точно всегда это знают. Поэтому выброси из головы всё, что между нами было. Это просто глупый эпизод. И я с тобой не буду никогда. Ни долго, ни коротко, нисколько.
– Но почему?! – воскликнул он разобиженно и тем, конечно, стратегически весьма проиграл.
– Потому что ты женат, а я не люблю и не хочу разбивать чужие семьи. Это раз. Потому что ты сильно младше меня. Это два. И потому что, последнее и главное, я не люблю тебя.
Но ему показалось, как показалось в их последнюю ночь в мягком вагоне, – что было ещё что-то. Что-то, о чём она не желает говорить.
Он спросил её об этом без обиняков. Она ответила туманно:
– Возможно, имеются и другие обстоятельства. Но лично ты к этому отношения не имеешь и вообще ни при чём.
Что оставалось ему делать – тогда, в октябре восемьдесят пятого, в кафе? Перевести всё в шутку, а потом продолжать хохмить и, как обещал, довезти её домой – она жила и впрямь в центре, на улице Кирова, наверняка в коммуналке. "Зайти ты не пригласишь?" – на всякий случай спросил он. "Не приглашу", – рассмеялась она и скрылась в подъезде.
Чёрт, чёрт, он проиграл – и что тут изменишь?! Теперь только бы скорей вернуть отцовскую машину в распроклятый калининградский гараж, а потом напиться – начиная прямо в электричке, которая повезёт его назад в Москву, из Подлипок до Лосиноостровской.
После той встречи он наконец решил поставить на ухаживании за Валентиной крест. И впрямь подумал: пусть их встреча в мае восемьдесят пятого останется прекрасной сказкой, двумя ночами сладкой любви.
1987 год
Минуло почти два года с последней встречи Юры и Валентины.
Они больше так ни разу и не увиделись.
Жизнь Иноземцева, равно как и жизнь страны, оказалась в те годы богата на события. В январе восемьдесят шестого у него и Марии родился сын. Назвали Арсением, Сеней. Юра старался быть хорошим отцом. Привёз молодую маму из роддома к ним в съёмную квартиру на отцовской машине. Вставал, баюкал ребёночка в перерывах между кормлениями, давал Маше поспать. Стирал подгузники и пелёнки. Бегал по утрам на молочную кухню. Однако с восторгом удирал от хлопот в журналистские командировки.
Тем более что-то начинало меняться и в профессии тоже. Нет, по-прежнему все славили Ленина и готовились к встрече семидесятилетия Великого Октября. До сих пор запретной была, например, фамилия Солженицын. Но в литературном журнале "Дружба советских народов" вдруг напечатали антисталинский роман "Дети Арбата", в "Красном мире" выходит "Котлован", а "Рабочая смена" публикует "Сказку о тройке". Появляется статья в "Столичном комсомольце", и все ахают: ба, да у нас в стране имеется, страшно выговорить, проституция?!! Сам Горбачёв начинает говорить: стране нужна не только перестройка, но и гласность.
По телевидению возобновляют закрытый, когда Юра был школьником, КВН. Показывают уморительно смешную программу "Весёлые ребята". Первый канал телевидения (один из двух существующих) теперь не всякий день прекращает работу в одиннадцать вечера, как раньше, а раз в месяц пускает, да в прямом эфире, программу "До и после полуночи", где порой показывают эмигрантов-белогвардейцев и видеоклипы заграничных исполнителей.
На традиционный кинофестиваль в Москву приезжают Феллини с Джульеттой Мазиной и Марчелло Мастрояни, а жюри возглавляет Роберт Де Ниро. Внеконкурсные фильмы показывают не по старой разнарядке: один французский или американский, а второй, в нагрузку, из стран народной демократии или вообще какой-нибудь египетский – нет, теперь демонстрируют два полновесных западных фильма! Сеансы проходят даже на малой спортивной арене Лужников, и залы полны. Именно на стадионе летом восемьдесят седьмого Юра впервые видит "Кабаре", "Джинджер и Фред" и "Пурпурную розу Каира".
Ах, Лужники – чего они только не видывали, одновременно со страной! В конце пятидесятых здесь полюбил выступать Хрущёв – с докладами-отчётами о своих заграничных поездках. Осенью шестьдесят второго тут – на стадионе! – стали читать стихи советские поэты. В семьдесят втором сюда в первый раз приехали биться со сборной СССР канадские хоккейные профессионалы. Теперь вот дошла очередь до кино. А через пару лет в Лужниках начнутся митинги в поддержку Ельцина и магические сеансы Кашпировского. И потом – собрания секты "Аум Сенрикё".
Затем на аллеях зашумит гигантский полулегальный рынок. И, наконец, в нулевые сюда вернутся спорт и музыканты, – но Юра этого уже не застанет.
А пока Иноземцев в своём журналистском труде приоткрывает новые темы. В кафе-стекляшке на улице Кирова у нас собираются, оказывается, самые настоящие советские хиппи, с фенечками, хайратниками и ксивниками!
Воздав должное молодежной тематике, он переключается на серьёзные темы. Описывает страдания садоводов, которые решают возвести домишко на своих шести сотках где-нибудь в районе Каширы или Голицыно-два. Для них ничего нет – ни в магазинах, ни на базах, ни за деньги, ни по блату: ни кирпича, ни бруса, ни леса, ни песка, ни оконных рам.
Потом Юра мчится в Сибирь и пишет о – тогда даже страшно вымолвить это слово – забастовке, которую начинают на одном из комбинатов. Причины – дурак начальник цеха, идиот директор, повышение расценок, отсутствие провизии в магазинах. И статью печатают, правда, с купюрами (про нехватку продуктов по-прежнему ещё "низзя"). Слово "забастовка" перестраховщик-редактор заменяет "временным прекращением работы".