Однако любоваться никогда и никем не виданными красотами Леонову пришлось совсем недолго. Ему потребовалось в самом буквальном смысле бороться за собственную жизнь. Никто в тот момент, когда советский космонавт впервые вышел в открытый космос – ни ликующее прогрессивное человечество, ни даже люди, осуществлявшие с Байконура связь с кораблём, включая Королёва и Гагарина. – не ведали о драме, которая разворачивалась в то самое время на высоте почти триста километров над поверхностью Земли. О том, что происходило в тот момент, первопроходец никому не докладывал. Все переговоры советских космонавтов слушали – в том числе противники и конкуренты: американцы и страны агрессивного блока НАТО. Поэтому доклады с орбиты могли быть лишь трёх видов: "Самочувствие отличное/хорошее/удовлетворительное" – причём слово "удовлетворительно" означало: дела плохи, требуется немедленная посадка. Да и в любом случае: ничем не могли помочь в те минуты Леонову подсказки с Земли.
Но и после полёта то, что творилось тогда на орбите, осталось тайной за семью печатями. Хотя, разумеется, если бы история оказалась обнародованной, она могла бы помочь, например, американцам, чтобы не повторяли наши ошибки. Но помогать заокеанским коллегам в ту пору никто не собирался – они были если не сказать злейшие враги, то серьёзные конкуренты. Больше того: минуло пятьдесят лет, а переговоры космонавтов "Восхода-два" с Землёй до сих пор не обнародованы (а они, разумеется, записывались), как не обнародованы ни одни переговоры, за исключением самого первого полёта, гагаринского. И засекреченными остаются доклады космонавтов Беляева и Леонова на заседании госкомиссии, сделанные сразу после приземления. Поэтому судить о том, что происходило тогда на орбите, мы можем, по сути, только из одного источника – интервью и рассказов самого Алексея Леонова, на которые он расщедрился только после девяностого года. (Командир корабля Павел Беляев до эпохи открытости не дожил – скончался в 1970 году от перитонита.)
Леонов тогда отошёл от корабля на всю длину фала – пять с половиной метров. Но он мог не вернуться. Точнее – он не мог вернуться. Произошло то, что они не отрабатывали на Земле. Не могли отработать. Просто потому, что Леонов был первым и впервые для человека оказался в тех условиях. И ситуацию эту – когда внутри скафандра воздух, а снаружи абсолютный нуль давления, ничто, пустота – смоделировать дома не могли.
Внутреннее давление раздуло скафандр. Руки космонавта выскочили из перчаток. Ноги – из ботинок. Он не мог ни ногами опереться, ни руками действовать. Ничего не мог сделать. Не мог подтянуть фал. Не мог притянуть себя назад к кораблю.
"Спросить Землю, что делать? Нет, через пять минут мы войдём в тень. Вопрос они услышат, а ответ дойти до меня не успеет. А они там запаникуют. Да и проклятая секретность. Надо решать самому. Стравить воздух из скафандра? Но если у меня в крови ещё остался азот? Тогда мгновенная смерть".
Леонов решает всё-таки снизить давление в скафандре. Переключает тумблер. Кислород, мгновенно замерзающим облачком, вылетает через клапан в безвоздушное пространство. И он остается жив. Скафандр сдувается. Руки обретают возможность работать. Космонавт подтягивается по фалу к кораблю. Пора возвращаться. Леонов запускает в люк кинокамеру и лезет вслед за нею. Беляев пытается его остановить: "Лёша, Лёша, надо ногами вперёд, иначе ты не закроешь люк". Однако космонавт в своём вздутом скафандре не может втиснуться в узкую надувную камеру вперёд ногами. Он залезает в шлюз головой вперёд.
Леонов, оказавшись в тесном шлюзе, не в состоянии дотянуться до наружной крышки, чтобы её закрыть – она находится у него в ногах. Удивительным усилием ему всё-таки удаётся перевернуться в правильное положение – головой к внешнему люку шлюза, ногами – к кораблю. Затем он закрывает крышку. Переходный отсек начинает заполняться воздухом. Леонов открывает забрало гермошлема, даже не дождавшись, пока полностью выровняется давление. Всё его лицо мокро от пота.
Космонавт возвращается назад, в корабль, на своё кресло рядом с Беляевым. Самое страшное позади? Но вдруг начинает расти содержание кислорода в кабине. Вместо положенных 140 прибор показывает 200, 250, 400 миллиметров… Космонавты не знают, почему это происходит. Они пытаются бороться: уменьшают влажность, снижают температуру в корабле до 10 градусов – однако ничего не могут сделать. Им остаётся только молиться, чтобы, не дай бог, ни одна искра нигде не проскочила: тогда в кислородной атмосфере они вспыхнут. Так когда-то, в марте шестьдесят первого, погиб во время тренировок в сурдокамере самый юный в первом отряде космонавтов Павел Бондаренко. Так, в результате искры в перенасыщенной кислородом кабине сгорят в январе шестьдесят седьмого в "Аполлоне-один" американцы-астронавты Гриссом, Уайт и Чаппи. "Всё равно сделать ничего нельзя, давай-ка, Лёша, спать", – предлагает Беляев, и они засыпают.
На Земле о ситуации знают. Ищут причину, ищут решение. Владик не помнил, кто тогда предположил: в результате выхода оказался неплотно закрыт люк, и через микроскопическую щель наружу потихоньку стравливался воздух. Автоматика реагировала на падение давления и подкачивала в кабину чистый кислород. Давление в запасных баллонах быстро падало. Вроде бы, по расчётам, кислорода хватит ещё на сутки – но если он начнёт расходоваться быстрее?
Корабль решают посадить раньше намеченного – на семнадцатом витке, всё равно свою главную задачу космонавты уже выполнили.
По команде с Земли отстреливается резиновый шлюз – он больше не нужен. Пора домой! Однако автоматика, которая включает тормозную двигательную установку, не срабатывает. Видимо, из-за того, что пороховые газы при отстреле загрязнили датчики. Что делать? Ещё раз попытаться запустить автоматическую систему ориентации? Но Королёв скомандовал тогда безапелляционно: ориентировать корабль и сажать вручную, на восемнадцатом витке. Беляеву и Леонову надо садиться самостоятельно, на ручном управлении.
Когда-то, ещё перед полётом Юрия Самого Первого, систему ручной ориентации делал для корабля "Восток", по заданию Феофанова, Владислав Иноземцев. С тех пор её несколько раз проверяли в полёте и убедились: она работает нормально. Но её никогда не применяли в пиковый момент, когда решалась судьба корабля и экипажа, когда надо было, согласно её показаниям, включить тормозные двигатели. И если она вдруг даст сбой, "Восход-второй" может навеки остаться пленником орбиты. На ручном управлении пока ни один из семи слетавших пилотируемых советских кораблей не садился. В маленькой комнате при МИКе, которую все зовут КП, командным пунктом, Королёв командует всем: операцию с Земли контролирует Гагарин. Всем слушать только Гагарина.
Итак, Беляев – он командир корабля – должен в нужный момент включить ТДУ. Но из-за того, что отстреливался шлюз, а космонавты поднимались из своих кресел, корабль вращается, причём по всем осям. Сначала его надо сориентировать соплами вперёд по отношению к направлению полёта. И точно в этот момент включить реактивный поток. Если перепутать, не к Земле полетишь, а ровно в противоположную сторону, поднимешься на более высокую орбиту, и тогда – прощай навеки, родная планета, топлива ещё на одну попытку не будет. А через сутки у космонавтов кончится кислород.
Ситуация осложняется тем, что корабль не "родной", а переделанный из "Востока". И кресла космонавтов расположены здесь как бы не вдоль, а поперёк. И Беляев, управляющий кораблём, со своего места не может видеть в иллюминатор, в систему "Взор", как ориентирована Земля. Поэтому Леонову приходится всплыть со своего кресла, смотреть в иллюминатор и сообщать, как расположен "Восход-два" относительно земного горизонта. Наступает напряжённейший момент. "Давай!" – командует Леонов. Беляев включает двигатель.
Двигатели отрабатывают. Горючее кончилось. И теперь остаётся только ждать. Если они включили движок вовремя, ракета полетит к Земле. Если нет – перейдёт на более высокую орбиту и навсегда останется в космосе. Кислорода у них ещё на сутки, а дальше – верная смерть от удушья.
В кабине ничего не происходит, и даже стальные нервы Беляева дают сбой. Он начинает переспрашивать:
– Лёш, а когда ты командовал, Земля куда вращалась – набегала или убегала? На нас или от нас?
После нескольких однообразных вопросов не выдерживает уже Леонов:
– Не помню я, не помню!
И вот они замечают: пылинки в кабине начинают опускаться. Потом притягиваются вниз и более крупные предметы. Они вошли в притяжение Земли! Они летят домой!
В тот же самый момент в КП на Байконуре проходит команда: "Приём по всем средствам прекращён". Это означает, что корабль начал спуск, все антенны сгорели в потоке его обтекающей плазмы, связи нет. Но где "Восход-второй" сядет? И как? Предварительные прикидки показывают: он опустится в нерасчётном районе, где-то в лесу под Пермью. Там снежный покров – более полутора метров, ели сорокаметровой вышины. Щуп, который включает двигатели мягкой посадки, очень чувствительный. Может и от лапы ёлки сработать – тогда посадка станет жёсткой.
На командном пункте на Байконуре приняли доклады от системы ПВО: корабль снижается; корабль, видимо, сел. Сел, но куда точно? И что с экипажем?
Связи с космонавтами никакой не было. Наконец пришёл пеленг по системе "Круги": "Восход-два" на Земле. Однако точность пеленга – не более пятидесяти километров. Где корабль?
Радий Рыжов
После трёх лет на полигоне Кура на Камчатке Радий получил звёздочки капитана и попросился служить в группу поиска космонавтов.
В тот день, девятнадцатого марта шестьдесят пятого года, они ждали посадки "Восхода-два" в расчётном районе, близ Кустаная. В воздух близ точки, намеченной для приземления, поднялись несколько вертолётов, "Ми-6" и "Ми-4". Над облаками, на высоте около двух километров, барражировали самолёты "Ил-14", а ещё выше, около пяти тысяч метров от земли – самолёт-ретранслятор "Ан-12", с которого осуществлялась связь с Москвой и Байконуром.
Радий был на борту "Ми-6". В заданный момент, как раз когда на семнадцатом витке должны были автоматически сработать тормозные двигатели "Восхода", объявили режим радиомолчания. Шли минуты, но – ничего. Ни пеленга от корабля. Ни сообщений от экипажей самолётов, которые могли увидеть спускаемый аппарат и, главное, парашюты в небе, площадью более тысячи квадратных метров.
Радию и другим участникам операции никто ничего не объяснял – только через полчаса томительного ожидания поступил приказ: "Всем на своих высотах вернуться в Кустанай. Срочно дозаправиться. Ждать дальнейших указаний".
Едва дозаправились в Кустанае – новая команда: лететь на Свердловск и, если хватит светлого времени суток, в Пермь.
Владик Иноземцев
"Восход-два" приземлился в глухом лесу под Пермью около двенадцати часов дня, но четыре часа никаких известий от космонавтов не было. И только примерно в шестнадцать часов на коротких волнах был пойман переданный ключом сигнал: "ВН" – "всё нормально".
Корабль провалился в полутораметровый снег. Леонов с Беляевым вылезли, стащили с себя скафандры. В леоновском оказалось по колено пота. Было страшно холодно – никаких тёплых вещей в спускаемом аппарате не имелось, хоть скафандры назад надевай. Днём температура достигала минус пяти, светило яркое весеннее солнце, но к ночи подморозило – до минус пятнадцати. Космонавты принялись собирать хворост, разводить костёр. Но холод показался им пустяком по сравнению с главным: они вернулись, они практически дома, то есть на Земле, где есть кислород – ненормированный, сколько хочешь, полной грудью!
Радий Рыжов
Приземлившись для дозаправки в Свердловске, они рвались лететь в Пермь – там надо было найти и спасти космонавтов. Однако наступал вечер, и Москва запретила вертолётам лететь по темноте. Заночевали в Свердловске.
А двое космонавтов, без тёплой одежды, без какой бы то ни было связи, грелись у костра, в котелке из НАЗа – носимого аварийного запаса – растапливали снег для питья. Употребляли еду из космических тюбиков. Беляев захотел подогреть в костре какао в тубе – оно взорвалось и улетело.
Только утром следующего дня их нашли поисковые вертолёты. Стали сбрасывать тёплую одежду, еду, одеяла. Ватники повисали на лапах огромных елей. В снегу терялись термосы с едой. Каким-то чудом благополучно долетела до земли бутыль коньяка.
Вертолёт, где был Радий, смог найти площадку для приземления километрах в двух от места, где оказался корабль.
Поисковики в Перми захватили с собой лыжи и стали пробиваться в сторону "Восхода". Чтобы пройти две тысячи метров, по бурелому и снегу в человеческий рост, понадобилось больше пяти часов. И наконец Радий обнял космонавтов. Они, слава богу, уже были одеты в меховые куртки, ушанки и унты: один из сбросов с вертолёта достиг цели.
Но приземлиться рядом с кораблём винтокрылые машины так и не смогли. Как говорили, Брежнев лично запретил эвакуировать экипаж методом зависания – по верёвочной лестнице. Поэтому и вторую ночь покорители звёзд провели в глухой тайге – правда, у них уже была палатка, вдоволь еды и одежда.
Наконец специально доставленные в тайгу лесорубы, орудуя бензопилами "Дружба", расчистили неподалёку от места посадки площадку, куда смог опуститься вертолёт "Ми-2". Космонавтов эвакуировали. Их ожидал доклад на госкомиссии в Тюратаме (так до сих пор и не обнародованный) и торжественная встреча в Москве.
Говорят, что Королёв обратился к Брежневу: давайте расскажем об отказе автоматической системы посадки, о приземлении вручную, о поисках экипажа. Иначе, мол, смешно получается: радио и телевизор сообщают, что всё прошло великолепно, сели в заданном районе, но почему мы тогда двое суток не показывали космонавтов? Брежнев ответил: нет. И тогда главный конструктор молвил в сердцах: "Что ж, наше дело – пускать, ваше дело – объявлять", – и положил трубку.
А на дружеской пирушке в Тюратаме по случаю успешного завершения полёта "Восхода-второго", в компании главных конструкторов, Королёв предложил тост: "Давайте выпьем за дружную работу ради великой цели освоения Луны!"
Ни он, ни кто другой даже представить себе в тот момент не могли, что не пройдёт и десяти месяцев, как Королев, полный планов и надежд, скончается в результате операции, казавшейся пустяковой.
Его, доселе совершенно засекреченного, похоронят в январе шестьдесят шестого примерно с такой же, полузабытой помпой, с какой тринадцатью годами ранее хоронили Сталина: бдение в Колонном зале Дома союзов, медленное движение на лафете, урна в Кремлевской стене. Размах похорон оказался таким, что когдатошний верный соратник, а затем завистник и соперник Королёва, академик и конструктор ракетных двигателей Глушко обмолвился: я бы согласился помереть завтра, если б знал, что и меня проводят с такими же почестями.
Затем этот тяжёлый ритуал всесоюзной грусти за короткое время будет повторён ещё трижды, каждый раз вбивая очередной гвоздь в романтические надежды советского народа на покорение межпланетных пространств, свободу и коммунизм.
Ещё через год с небольшим, в апреле шестьдесят седьмого, погибнет, испытывая новый корабль "Союз", Владимир Комаров.
С того момента не пройдёт и года, как разобьётся в тренировочном авиационном полёте Гагарин.
В семьдесят первом задохнутся при приземлении "Союза-одиннадцать" Добровольский, Волков, Пацаев.
Затем наступят и пройдут блаженные семидесятые годы, когда от водки, портвейна и всевозможных нехваток Советский Союз будет догнивать изнутри.
А затем величественные похороны у Кремлевской стены снова пойдут чередой – только, в отличие от похорон космонавтов, они превратятся, в результате ритуальных повторений, в предмет для анекдотов, в фарс. И не будут усопшие уже оплаканы никем, кроме бабок-ровесниц:
В начале 1982 года умирает Суслов.
В ноябре 1982-го – Брежнев.
В феврале 1984-го – Андропов.
В декабре того же года – Устинов.
В марте 1985-го – Черненко.
А потом обрушится СССР, неожиданно и быстро, сам собой.
Наши дни
Галина Иноземцева
Праздновать юбилей Галя решила широко. Для начала, потому что неизвестно, сколько их, юбилеев, у неё впереди ещё осталось. Может статься, ни одного.
Возраст свой Галя переносила спокойно. Когда-то она прочитала новость, сначала показавшуюся ей удивительной, а потом поняла, что оно действительно так и есть. Короче, американские учёные исследовали зависимость чувства довольства, испытуемого человеком, от его возраста. И вывели: наиболее счастлив он, оказывается, когда бы вы думали? В семьдесят четыре года! Психологи даже объяснили, почему: жизнь состоялась, человек практически ни к чему больше не стремится и ничего не добивается, просто живёт и наслаждается каждым днём. Вот и Иноземцева после того, как ей стукнуло семьдесят, практически каждое утро просыпалась с ощущением счастья. Почти ничего не болит – особенно если вспомнить свой возраст. Денег на таблетки и еду хватает. Она до сих пор преподаёт, в охотку, две пары в неделю, и лекции её пользуются успехом. Дипломников ведёт. Студенты и коллеги её уважают. Рядом – любимый и любящий муж, Николай Петрович. Сын единственный, Юрочка, и двое младших внуков, правда, увы, далёко – в Америке. Зато они там все устроены и, кажется, счастливы. А здесь, в Москве, есть старший внучок, совсем взрослый – Сенечка.
И ещё одна взрослая внучка неожиданно появилась – Вика Спесивцева.
В её судьбе, особенно после отъезда сына назад в Штаты, Галя принимала горячее участие. С адвокатом встречалась, платила ему (из денег, сыном оставленных) и на процессе на каждом слушании присутствовала. Вика поразила её сходством со своей покойной бабушкой, когдатошней Га́линой задушевной подругой Жанной. "Что за несчастная семья! – думала Иноземцева. – Жанка совсем юной погибла. У дочки – как её звали, Валентина, кажется? – тоже, видать, не самым счастливым образом судьба сложилась, иначе б она к моему сыну, в тот момент женатому, в койку не прыгнула. И вот теперь Вику посадили".
Благополучному исходу дела она радовалась практически одна, если не считать саму Вику, конечно, и её адвоката (но тому по долгу службы положено). Галя первая обняла девочку, когда её освободили в зале суда. Жалко её было. Измождённая, пришибленная. И никого родных рядом – мама умерла, человек, которого она долгое время считала своим отцом, тоже. Настоящий, родной отец живёт за океаном. Жених Ярослав, как рассказала ей Вика, испугался и ушёл, когда её посадили.