- Да, - подтвердил Никлас осипшим голосом. - Я сказал, что поехал навестить кое-кого из больных на дому, так как давно уже откладывал эти визиты, но, если вдруг возникнет что-нибудь срочное, буду доступен по мобильному телефону.
- Но на самом деле до вас нельзя было дозвониться, мы несколько раз пытались найти вас через сестру, но ваш мобильник не отвечал.
- Я забыл его зарядить. Батарейка села сразу после того, как я выехал, а я этого не заметил.
- В котором часу вы выехали из амбулатории на встречу с любовницей?
Последнее слово подействовало на Никласа как удар хлыста по лицу, но он не стал возражать, а только взъерошил пальцами волосы и устало сказал:
- Кажется, это было сразу после половины десятого. С восьми до девяти у меня был час телефонных консультаций, затем я немного поработал с бумагами, на это ушло около получаса. Так что, думаю, это было между девятью тридцатью и девятью сорока.
- А мы дозвонились до вас без нескольких минут час. Вы в это время вернулись в амбулаторию?
Патрик старался говорить спокойным голосом, но невольно представлял себе Никласа в постели с любовницей в то время, когда его дочь мертвая плавала в море. Как ни посмотри на поступок Никласа Клинги, картина получалась некрасивая.
- Да, именно так. С часу у меня начинался прием пациентов, поэтому я вернулся примерно без десяти час.
- Вам понятно, что для подтверждения ваших слов нам придется поговорить с Жанеттой?
В ответ Никлас покорно кивнул и еще раз повторил свою просьбу:
- Постарайтесь не вмешивать в это Шарлотту, это может ее окончательно сломать.
"Что же ты раньше об этом не вспомнил?" - подумал Патрик, но не стал говорить вслух. Наверное, Никлас и сам не раз успел об этом подумать в последние дни.
~~~
Фьельбака, 1924 год
Времена, когда работа доставляла ему радость, остались так далеко в прошлом, что вспоминались теперь как давнишний счастливый сон. Нескончаемый тяжелый труд убил в нем последние остатки энтузиазма, и Андерс продолжал лишь механически выполнять работу, которую необходимо было сделать. Их с Агнес потребности никогда не совпадали. Денег ей тоже никогда не хватало, в отличие от других жен каменотесов, которым порой приходилось кормить на эти же средства целую ораву детей. Сколько бы он ни заработал, у нее все вытекало, как вода сквозь пальцы, и зачастую ему приходилось голодным уходить из дома, потому что не оставалось денег на еду. Но Андерс все равно приносил жене получку до последнего гроша, что было не в обычаях среди рабочих семей. Главным развлечением каменотесов являлся покер: игра занимала все вечера и выходные дни, и дело часто кончалось тем, что игрок с унылой физиономией и пустыми карманами возвращался домой, где его встречала давно смирившаяся с этой бедой жена, лицо которой от молчаливого горя избороздили ранние морщины.
Теперь и Андерсу пришлось познакомиться с этим чувством молчаливого горя. Жизнь с Агнес, меньше года назад казавшаяся прекрасной мечтой, обернулась для него наказанием за несовершенное преступление. Единственная вина Андерса заключалась в том, что он любил ее и дал ей ребенка, но судьба покарала его так, словно он совершил смертный грех. Он даже не решался радоваться будущему рождению малыша. Беременность проходила не без осложнений, а сейчас, когда Агнес находилась уже на сносях, все стало еще хуже. В течение всего срока она жаловалась на судороги и боли, которые одолевали ее то в одном, то в другом месте, и отказывалась выполнять каждодневную домашнюю работу. Из-за этого ему, ежедневно с утра до вечера надрывавшемуся в каменоломне, приходилось брать на себя еще и те обязанности, которые должна нести жена. Это было само по себе нелегко, а он вдобавок еще и знал: другие каменотесы над ним либо смеются, либо жалеют, видя, что ему приходится делать всю бабскую работу. Но как правило, он так изматывался, что ему уже было не до разговоров за спиной.
Несмотря ни на что, он с надеждой ждал рождения ребенка. Может быть, материнская любовь заставит Агнес изменить взгляд на себя как на пуп земли. Младенец требует к себе большого внимания, и этот опыт может оказать полезное влияние на женщину. Андерс по-прежнему отказывался верить, что их семейная жизнь никогда не наладится. Сам он привык серьезно относиться к своим обещаниям и считал, что, заключив законный союз, они не вправе его разрушать, как бы трудно им ни пришлось.
Конечно же, он видел, как живут другие женщины в бараке, как они трудятся не покладая рук и никогда не жалуются, и понимал, что судьба обошлась с ним несправедливо. Но в то же время сознавал, что, если сказать по совести, виновата не судьба: он сам поставил себя в такое положение, а значит, у него нет права жаловаться.
Еле волоча ноги, он брел по узкой тропинке домой. Нынешний день прошел для него так же монотонно, как и все прочие: он вытесывал камни для мостовой, и теперь у него болело плечо, ныла мышца, которую он перетрудил, так как целый день на нее ложилась основная нагрузка. Живот подвело от голода. Утром в доме не нашлось ничего съестного, чтобы взять с собой на работу, и если бы Андерса не пожалел сосед из комнаты напротив, Янссон, поделившийся бутербродами, ему пришлось бы целый день проработать не евши. Нет, подумал он, с нынешнего дня надо кончать с прежним порядком и больше не отдавать жене всю получку. Придется взять на себя еще и закупку продуктов, как и прочие ее обязанности. Сам он как-нибудь и пережил бы без еды, но не собирался морить голодом своего ребенка, а потому пора было изменить положение вещей.
Прежде чем открыть тонкую деревянную дверь и войти в квартиру к жене, он немного постоял на крыльце и перевел дух.
~~~
Через стеклянную перегородку перед стойкой дежурного Аннике было хорошо видно всех входящих и уходящих посетителей. Но сегодня день выдался спокойный. Только Мельберг еще сидел у себя в кабинете, и никто не являлся в участок по каким-нибудь неотложным делам. Зато для нее в этот день работы нашлось по горло. Газетная публикация вызвала большой отклик в виде телефонных звонков, хотя пока еще рано было судить, насколько они будут способствовать продвижению следствия. Впрочем, не ее дело это решать. Она только записывала все получаемые сведения, включая имя и телефон информатора: эти записи предназначались на просмотр руководителю следствия, в данном случае Патрику. Ему предстояло стать счастливым получателем целого потока сплетен и необоснованных обвинений, к чему, как она знала по опыту, в основном сводится подобная информация.
Расследуемое сейчас дело вызвало больше звонков, чем обычно. Все, что касается детей, как правило, вызывает у публики бурю эмоций, и тем более если речь идет об убийстве. В целом из телефонных обращений, которые принимала Анника, вырисовывалась довольно неприглядная картина массового сознания среднестатистического жителя Швеции. Прежде всего становилось ясно, что в провинции далеко не так прочно, как в больших городах, укоренилось терпимое отношение к гомосексуалистам. Анника получила множество сигналов о подозрительных субъектах, причем в качестве единственного основания для такого обвинения служила доказанная или лишь предполагаемая принадлежность данного лица к сексуальным меньшинствам. В большинстве случаев выдвигаемые аргументы выглядели смехотворно наивными. Достаточно было иметь необычную профессию, чтобы о человеке сообщили в полицию как об одном "из этих самых, извращенцев". По провинциальной логике, только поэтому его уже можно было обвинить в любых грехах. Так, Анника приняла множество звонков по поводу местного парикмахера, продавца цветочного магазина, некоего учителя, за которым, как оказалось, числилось непростительное пристрастие к розовым рубашкам, и в качестве самого подозрительного фигурировал мужчина, работающий воспитателем детского сада.
Но очередной звонок оказался иного сорта. Женщина на другом конце провода пожелала остаться неизвестной, но факт, о котором она сообщила, представлял несомненный интерес. Анника сосредоточилась и слово в слово зафиксировала все сказанное. Эту запись надо будет положить поверх остального. У нее словно ток пробежал по позвоночнику, и появилось такое чувство, что услышанное ею сейчас окажет решающее влияние на раскрытие дела. Ей так редко доводилось оказываться в центре событий в тот момент, когда в расследовании происходит решающий поворот, что тут она невольно испытала чувство удовлетворения. Возможно, сейчас она пережила именно такой момент. Телефон зазвонил снова, и она сняла трубку. Еще один звонок по поводу продавца из цветочного магазина…
Он раздраженно ходил по рядам, раскладывая на скамейках сборники псалмов. Обыкновенно эта работа доставляла ему удовольствие, но не сегодня. Новомодные штучки! Богослужение с музыкой в пятницу вечером, причем с далеко не богоугодной - разухабистой, веселенькой, а уж если называть вещи своими именами, то просто языческой! Музыку полагается исполнять в церкви только в воскресенье, и притом в основном это должны быть псалмы. В нынешнее время стали играть на службах что попало, а порой народ даже принимается аплодировать. Остается только радоваться, что хотя бы не дошло до такого безобразия, как в Стрёмстаде, где священник то и дело приглашает выступать кого-нибудь из популярных певцов. Сегодня, по крайней мере, участвуют только ученики местной музыкальной школы, а не стокгольмские шалопаи, что колесят по стране с легкомысленными песенками, которые они одинаково весело играют и в Божьем храме, и перед пьяной толпой в парке отдыха.
Несколько псалмов все-таки будет исполнено. Арне аккуратно вывесил их номера на доске справа от хора и отступил на шаг, чтобы посмотреть еще раз, все ли правильно. Он гордился тем, что соблюдает идеальный порядок в каждой мелочи.
Если бы только он мог навести такой же порядок и с людьми! Насколько было бы лучше, если бы вместо всяких там глупостей люди прислушались к нему и последовали его поучениям! В Библии ведь все сказано, расписано до мельчайших подробностей, надо только потрудиться и прочесть.
В душе с новой силой вспыхнула обида за то, что ему не удалось получить профессию священника. Осторожно оглядевшись вокруг и убедившись, что в церкви больше никого нет, Арне отворил калитку, ведущую в хор, и с трепетом приблизился к алтарю. Подняв глаза, он взглянул на распятие с изможденным и измученным Иисусом. Вот что главное в жизни! Смотреть на кровь, проступающую из ран Иисуса, на тернии, вонзающиеся в его чело, и почтительно склонять голову перед этим зрелищем. Он обернулся, окинул взглядом ряды пустых скамеек и мысленным взором увидел их полными народом - его паствой. Он простер руки, и торжественные слова, произнесенные его надтреснутым голосом и подхваченные эхом, гулко разнеслись по церкви:
- Лик Господень да воссияет над вами!
Он видел, как люди проникаются его словами, как благодать вливается в их сердца и они взирают на него с посветлевшими лицами. Арне тихо опустил руки и, скосив глаза, поглядел в сторону кафедры. Туда он никогда не смел заходить, но сегодня словно преисполнился Святого Духа. Если бы отец не встал у него на пути, помешав следовать своему призванию, он сейчас мог бы по праву взойти на кафедру, где, стоя высоко над головами собравшихся, проповедовал бы слово Божие.
Арне сделал несколько осторожных шажков в направлении кафедры, но, едва поднявшись на первую ступень, услышал, как отворилась тяжелая церковная дверь. Он быстро убрал ногу и вернулся к своим обязанностям. Обида, переполнявшая грудь, жгла его изнутри, как кислота.
Магазин подарков работал только три летних месяца и по большим праздникам, поэтому в поисках Жанетты они направились туда, где она зарабатывала на жизнь все остальное время года - в качестве официантки в одном из ресторанчиков Греббестада. Переступая порог, Патрик почувствовал, как у него от голода бурчит в животе, однако для ланча было еще слишком рано, и в ресторане не оказалось посетителей. Между столиками, наводя порядок, неторопливо расхаживала молодая женщина.
- Вы Жанетта Линд?
Она подняла голову и кивнула:
- Да, это я.
- Патрик Хедстрём и Эрнст Лундгрен. Мы из полицейского участка Танумсхеде. Если можно, мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
Девушка быстро кивнула еще раз и опустила глаза. Если она была способна делать умозаключения, то должна была догадаться, зачем они пожаловали.
- Не желаете кофе? - спросила Жанетта, и оба радостно закивали.
Пока она хлопотала возле кофеварки, Патрик ее немного рассмотрел. Этот тип был ему хорошо знаком: стройненькая брюнеточка, карие глаза и распущенные волосы ниже плеч. Наверняка считалась первой красавицей в классе, а может быть, и самой хорошенькой девочкой всего выпуска, популярной среди мальчиков, всегда водилась с каким-нибудь старшеклассником из числа самых крутых. С окончанием школы период блестящих успехов для таких девушек завершался, однако они оставались в родных местах, хорошо зная, что тут хотя бы живет воспоминание об их былом звездном статусе, тогда как где-нибудь в более крупном городе, в толпе красоток, они рисковали очутиться на положении серенькой мышки. Глядя на Жанетту, Патрик подумал, что она должна быть гораздо моложе его, а следовательно, и Никласа. Лет двадцать пять, наверное, или чуть меньше.
Она поставила перед каждым по чашке кофе и, слегка встряхнув волосами, подсела к их столику. В старших классах она, наверное, сотни раз репетировала это движение перед зеркалом, и Патрик не мог не признать, что оно отработано у нее в совершенстве.
- Валяйте, или как там еще принято говорить в американских фильмах, - сказала она с кривой усмешкой и, чуть прищурясь, посмотрела в глаза Патрику.
Против воли ему пришлось согласиться, что она недаром понравилась Никласу. Он и сам не один год жизни потратил на ухаживания за признанными школьными красотками. Привычка - вторая натура. Хотя сам Патрик, конечно, не имел бы у нее никаких шансов: малорослый, жилистый, в учебе - середнячок, он был одним из тех, кто составляет серую массу, и мог только издалека восхищаться крутыми ребятами, которые прогуливали математику, чтобы поторчать в курилке с сигаретой во рту. Надо сказать, многих из тех парней ему впоследствии довелось узнать поближе - по причинам служебного характера. Для некоторых из них камера временного заключения в его полицейском отделении стала, можно сказать, родным домом.
- Мы только что беседовали с Никласом Клинга, и, - Патрик помедлил немного, - в разговоре всплыло ваше имя.
- Вот как! - отозвалась Жанетта, по-видимому нисколько не смущенная мыслью о том, в каком контексте ее имя могло упоминаться.
Спокойно глядя на Патрика, она ждала продолжения.
Сидевший рядом Эрнст, как всегда, молчал, маленькими глоточками попивая горячий кофе. Взгляды, которые он бросал на Жанетту, говорили, что он не так еще стар, чтобы годиться ей в отцы. Патрик сердито зыркнул на него, с трудом подавив желание пнуть коллегу под столом по лодыжке.
- Да, он говорит, что вы встречались в понедельник утром. Это так?
Она повторила свой наработанный жест, снова тряхнув головой, и затем кивнула:
- Да, это правда. Мы были у меня дома. В понедельник я взяла выходной.
- Во сколько к вам пришел Никлас?
Задумавшись, она опустила глаза, разглядывая свои ногти - длинные, с прекрасным маникюром, и Патрик даже удивился, как с такими ногтями вообще можно работать.
- Что-то около половины десятого, мне кажется. Впрочем, нет! Я совершенно точно помню, потому что будильник у меня был поставлен на четверть десятого, и когда Никлас пришел, я была в душе.
Она хихикнула, и Патрику стало противно на нее смотреть. Перед глазами у него возникли Шарлотта, Сара и Альбин, но вряд ли такие картины обременяли сознание Жанетты.
- И сколько он у вас пробыл?
- Около одиннадцати мы позавтракали, а на час дня у него было назначено какое-то дело в амбулатории, так что он уехал, кажется, минут за двадцать до этого срока. Я живу на Куллене, от меня ему недалеко до работы.
Она опять хихикнула, и Патрику пришлось сделать над собой серьезное усилие, чтобы не показывать ту неприязнь, которую она ему внушала. У Эрнста Жанетта, кажется, не вызвала никаких враждебных чувств, наоборот: чем дольше он смотрел на нее, тем более масляным становился его взгляд.
- Все это время Никлас оставался у вас дома? Он ни разу не выходил по какому-нибудь делу?
- Нет, - спокойно сказала Жанетта, - он никуда не выходил, могу вас в этом заверить.
Взглянув на Эрнста, Патрик спросил:
- У тебя есть какие-нибудь вопросы?
Тот в ответ только помотал головой, и Патрик закрыл блокнот.
- Мы обязательно еще наведаемся к вам, но на сегодня это все.
- Хорошо. Я рада, если могла вам чем-то помочь, - откликнулась она, вставая с места.
За все время она ни словом не упомянула о том, что дочь ее любовника умерла. Что девочку убили, пока она лежала в постели с ее отцом. Большими способностями к сопереживанию красотка явно не отличалась.
- Да, конечно, - коротко бросил Патрик, надевая куртку, которая висела на спинке стула.
Закрывая за собой дверь, он увидел, что она вернулась к своему прежнему занятию и снова начала прибираться на столиках. При этом она что-то напевала, но что именно, он уже не расслышал.
Она бесцельно ходила взад и вперед по квартире в подвале, где они жили в последние месяцы. Ноющая боль в сердце не давала успокоиться, заставляя все время быть в движении. Шарлотту неотступно мучила совесть из-за того, что она совсем не занимается Альбином, почти целиком бросив его на попечение своей матери, но горе совсем не оставило для него места в ее душе. В улыбке младенца, в его глазах она все время видела только Сару. Мальчик был так сильно похож на сестру в том же возрасте, что ей было больно смотреть на него, на его робость и боязливость. Сара словно вобрала в себя всю энергию, предназначенную для двух детей, ничего не оставив для братца. Но в то же время Шарлотта понимала, что дело не в этом. Утаенная правда не давала ей покоя. Она только надеялась, что все как-нибудь исправится.
Шарлотта жалела о том, что вчера сказала Эрике. Теперь они с Никласом помирятся, станут ближе друг другу, а ее подозрительность только все портит. Она видела, что он тоже страдает, и если уж это их не сблизит, то им вообще больше не на что надеяться.
Выбравшись из лекарственного тумана, она все время надеялась, что Никлас наконец станет таким человеком, каким он всегда жил в ее представлении: нежным, заботливым и любящим. Раньше она видела в нем проблески этих качеств и за них его и любила. Сейчас она мечтала только об одном: прислониться к нему и чтобы он показал себя более сильным из них двоих. Но пока этого не происходило. Он замкнулся в себе, старался как можно скорее уйти на работу, оставляя ее одну среди обломков их общей жизни.