- Очень правильное решение. На всякий случай, если окажется, что это как-то связано с идущим в данное время следствием по делу об убийстве, мы еще вызвали техников. Поэтому хорошо, что вы его не снимали. Они будут здесь с минуты на минуту, и для них важно, чтобы тут как можно меньше натоптали. Поэтому я предлагаю, чтобы зашли только мы с Мартином, а вы пока подождете снаружи. Кстати, вон та ситуация у вас под контролем? - Он кивнул в сторону отчима погибшего мальчика.
- Джонни за ним присмотрит. У него шок. Но через некоторое время вы наверняка сможете с ним побеседовать. Он говорит, что нашел в комнате мальчика письмо и ничего не выносил оттуда, так что оно должно лежать, где лежало.
- Хорошо, - сказал Патрик и медленно направился к гаражной двери.
На лице у него появилось страдальческое выражение, он собирал все силы, чтобы не повернуть и не убежать куда глаза глядят. Сзади послышались какие-то сдавленные звуки, и он подумал: надо было предупредить Мартина, как быть в таких случаях, но теперь уже поздно. Обернувшись, он только успел увидеть, как Мартин опрометью выскочил из гаража и бросился в кусты, где его вывернуло наизнанку.
Подъехала еще одна машина и остановилась рядом с полицейским автомобилем и "скорой помощью": прибыли техники. Патрик старался двигаться очень осторожно, чтобы его потом не ругали криминалисты, а главное, чтобы не уничтожить какие-нибудь улики на случай, если дело обстоит не так, как кажется на первый взгляд. Веревка была привязана к крюку, торчащему в потолке. Шею мальчика обвивала петля, на полу валялась опрокинутая табуретка - по всей видимости, кухонная, принесенная из дома. Сиденье, обитое материей с рисунком из брусничных кустиков, своим веселеньким видом резко контрастировало с мрачной сценой.
За спиной Патрика послышался знакомый голос:
- Вот бедолага! Не много он прожил.
В гараж вошел Турбьёрн Рюд, начальник технической бригады из Уддеваллы. Он только что увидел Себастьяна.
- Четырнадцать лет, - сказал Патрик, и оба помолчали, пораженные тем, как могла жизнь стать настолько невыносимой для четырнадцатилетнего подростка, что он предпочел умереть.
- Есть ли какие-нибудь основания предполагать, что это было не самоубийство? - спросил Турбьёрн, готовя к съемке свою камеру.
- Нет, пока вроде бы ничего. Есть, правда, письмо, которого я еще не видел, а поскольку в письме упоминается имя, которое фигурирует в деле об убийстве, я бы ничего не оставлял на волю случая.
- Девочка? - спросил Турбьёрн.
Патрик молча кивнул.
- Хорошо, значит, будем рассматривать эту смерть как внушающую подозрения. Скажи, пусть кто-нибудь безотлагательно займется письмом, чтобы его не захватали, прежде чем мы примемся за него как следует.
- Сейчас же скажу. - Патрик обрадовался поводу выйти из гаража и подошел к Мартину, который смущенно вытирал рот салфеткой.
- Прошу прощения, - буркнул тот, бросив мрачный взгляд на свои ботинки, забрызганные остатками завтрака.
- Ничего. Со мной это тоже бывало, - утешил его Патрик. - Теперь им займутся техники и медики из машины "скорой помощи". А я пойду за письмом, так что ты тут смотри, когда можно будет поговорить с родителем.
Мартин кивнул и нагнулся, чтобы по возможности вытереть ботинки. Патрик подозвал девушку из бригады техников - та взяла свою сумку с необходимым снаряжением и без лишних слов последовала за ним.
В доме стояла жуткая тишина. Когда они шли к крыльцу, отец мальчика провожал их взглядом.
Патрик огляделся, не зная, куда идти.
- Я думаю, это наверху, - предположила девушка-техник. Он вспомнил, что ее зовут Эва - они уже встречались при осмотре дома Флоринов.
- Да, здесь внизу я не вижу ничего похожего на комнату подростка. Так что ты, наверное, права.
Они поднялись по лестнице, и перед мысленным взором Патрика всплыло воспоминание о доме, в котором рос он сам. Этот был построен приблизительно в то же время, и он узнал схожий стиль: матерчатые обои на стенах, лестница из светлой сосны с широкими перилами.
Эва оказалась права: на верхней площадке их встретила открытая дверь, которая вела в комнату, несомненно принадлежавшую подростку. Сама дверь, стены и даже потолок были покрыты постерами, и не требовалось быть гением, чтобы с первого взгляда понять, какая тема их объединяет. Мальчик увлекался героями боевиков. Здесь были все, кто сначала бьет, а уж потом задает вопросы. Разумеется, преобладали мужчины, но одна женщина все же удостоилась места в этой коллекции - Анджелина Джоли в роли Лары Крофт. Правда, Патрик все же подозревал, что она попала сюда не только за крутизну: вероятно, имелась и вторая причина, и он не мог осудить этот выбор.
Белеющий на письменном столе листок вернул его к печальной действительности. Они вместе приблизились, Эва надела тонкие перчатки и достала из своей вместительной сумки пластиковый пакет. Осторожно, двумя пальцами она подняла письмо за уголок, поместила в прозрачный пакет и только после этого передала Патрику. Теперь он мог прочесть написанное, не повредив возможные отпечатки пальцев.
Патрик молча пробежал письмо глазами. Страдание, которое он почувствовал в этих строках, едва не вывело его из равновесия. Стараясь взять себя в руки, он откашлялся, дочитал до конца и вернул пакет Эве. В подлинности письма он не сомневался.
Его переполнили злость и решимость. Он не мог вызвать на помощь Себастьяну Шварценеггера в шикарных темных очках, который бестрепетно восстанавливает справедливость. Взамен он мог предложить лишь самого себя, но сейчас твердо верил, что справится ничуть не хуже.
Зазвонил его мобильник, и он рассеянно ответил, весь переполненный возмущением, которое вызвала бессмысленная гибель мальчика. Но затем он узнал голос Дана, и на лице у него отразилось удивление. Приятель Эрики раньше ему никогда не звонил. А удивление, в свою очередь, быстро сменилось испугом.
Волна адреналина все еще не спадала, и Никлас подумал, что, пожалуй, неплохо решить все накопившиеся проблемы одним махом, прежде чем его по привычке потянет вновь спрятать голову в песок. Очень многие неудачи в его жизни объяснялись именно боязнью идти на конфликт, слабостью, которую он проявлял в решительные моменты. Он все лучше начинал понимать, что всем хорошим, еще остававшимся в его жизни, он обязан Шарлотте.
Подъехав к дому, он заставил себя переждать несколько минут и просто отдышаться. Нужно было продумать, что он скажет жене. Главное - это найти верные слова. С того момента, как он признался ей в своем романе с Жанеттой, он все время чувствовал, находясь рядом с ней, как пропасть между ними растет и растет. Трещины появились еще до его разоблачения и до того, как умерла Сара, а дальше они уже росли сами собой. Еще немного, и будет поздно. Даже общая тайна не сближала их, а лишь ускоряла процесс отчуждения. Ему казалось, что с этого надо начать. Если они не станут отныне совершенно честны друг с другом, их уже ничего не спасет. И впервые за долгое время, а возможно, и вообще в первый раз в жизни он понял, чего он хотел больше всего.
Помедлив, Никлас вылез из машины. Какое-то чувство по-прежнему говорило ему, что надо бежать, вернуться в амбулаторию и с головой погрузиться в работу, найти для утешения новую женщину: словом, возвратиться в знакомый замкнутый круг. Но он подавил в себе этот инстинктивный порыв, торопливо взбежал на крыльцо и вошел в дом.
Сверху доносились негромкие голоса, и он понял, что Лилиан сейчас у Стига. Слава богу! Ему не хотелось попадать под перекрестный огонь ее вопросов, поэтому он постарался затворить дверь как можно тише, чтобы она не услыхала.
Когда он вошел в подвальное помещение, Шарлотта удивленно взглянула на него:
- Ты дома?
- Да, я подумал, что нам нужно поговорить.
- Разве мы не поговорили уже обо всем? - равнодушно спросила она, продолжая складывать белье.
Альбин играл на полу, а Шарлотта выглядела усталой и ко всему безразличной. Он знал, что по ночам она только ворочается с боку на бок и почти не спит, хотя до сих пор делал вид, будто ничего не замечает. Ни разу не заговорил с ней, не погладил по щеке, не обнял. Под глазами у нее появились темные круги, и он заметил, как она исхудала. Сколько раз он недовольно думал, отчего она не возьмет себя в руки и не сбавит вес, но сейчас отдал бы что угодно, лишь бы к ней вернулись былые пышные формы.
Никлас сел на кровать и взял ее за руку, и удивленное выражение на лице жены подсказало ему, что он слишком редко это делал. У него появилось ощущение чего-то знакомого и одновременно непривычного, и на секунду он снова почувствовал желание убежать. Но он не выпустил ее руку из своей и сказал:
- Я страшно сожалею обо всем, что произошло, Шарлотта. Я прошу прощения за все. За все годы, что я отсутствовал, как телом, так и душой. За все, в чем я мысленно тебя обвинял и в чем на самом деле был виноват только я сам. За мои походы налево, за украденную у тебя и отданную другим физическую близость. За то, что я все еще не нашел, куда бы мы могли переехать из этого дома, что не прислушивался к тебе, поскольку недостаточно тебя раньше любил. Я прошу прощения за все это и за многое другое. Но прошлое я не могу изменить, могу только обещать, что отныне все станет иначе. Ты веришь мне? Милая Шарлотта, мне так нужно услышать, что ты мне веришь!
Она подняла взгляд и посмотрела ему в лицо. Хлынули накипевшие слезы. Глядя ему в глаза, она ответила:
- Да, я верю тебе. Ради Сары я тебе верю.
Он только кивнул, не в силах произнести ни слова, но потом, откашлявшись, все же сказал:
- Есть одна вещь, которую мы должны сделать. Я об этом много думал, и мы не можем жить с этой тайной. В темноте вырастают чудовища.
Немного помедлив, она кивнула, потом со вздохом опустила голову ему на плечо, и он почувствовал, как они стали одним целым.
И долго они еще сидели так.
Через пять минут он был уже дома - крепко обнял Эрику и Майю и долго не выпускал из объятий, потом благодарно пожал руку Дану.
- Какое счастье, что ты оказался здесь! - сказал он, мысленно вписывая имя Дана в список людей, которым обязан.
- Да, но я не могу понять, кому понадобилось делать такое? И почему?
Патрик сидел рядом с Эрикой на диване, держа ее за руку. Посмотрев на нее, он неуверенно произнес:
- Возможно, это как-то связано с убийством Сары.
Эрика вздрогнула:
- Что ты сказал? Почему ты так думаешь? Зачем кому-то…
Патрик показал на брошенный на пол комбинезончик Майи:
- Это похоже на золу. - Его голос дрогнул, и он не мог продолжать, пока не прокашлялся. - У Сары в легких нашли золу, и с тех пор произошло… - он остановился в поисках подходящего слова, - произошло нападение на другого младенца. Там тоже была зола.
- Ну и? - Эрика сидела перед ним, как живой вопросительный знак. Во всем этом не просматривалось никакого смысла.
- Да, я знаю. - Патрик устало провел рукой по глазам. - Мы тоже не понимаем. Золу, обнаруженную на одежде другого малыша, мы отправили на анализ, чтобы проверить, совпадает ли ее химический состав с составом той, что обнаружена в организме у Сары, но пока не получили ответа. А теперь я бы хотел отправить и вещи Майи.
Эрика молча кивнула. Панический ужас схлынул, оставив после себя вялость и сонливость, и Патрик крепко обнял жену.
- Я позвоню на работу и скажу, что сегодня уже не приеду. Мне только надо поскорее отправить одежду Майи, чтобы они там как можно быстрее приступили к анализу. Мы поймаем того, кто это сделал, - добавил он хмуро, как обещание не только Эрике, но и себе.
Его дочка осталась невредимой, но патологическая жестокость этого поступка вызывала у него ощущение, что совершивший его человек страдал очень и очень тяжелыми душевными расстройствами.
- Ты можешь побыть тут, пока я не вернусь? - спросил он Дана.
- Вполне, - кивнул тот. - Я побуду столько, сколько понадобится.
Патрик поцеловал Эрику в щеку и нежно погладил Майю. Затем поднял с пола комбинезон девочки, надел куртку и отправился в путь, надеясь вернуться домой как можно скорее.
~~~
Гётеборг, 1954 год
Агнес вздохнула про себя: девочка оказалась безнадежна. Сколько надежд она на нее возлагала, какие с ней были связаны мечты! Маленькой она выглядела очаровательно, а благодаря темным волосам легко сходила за ее дочь. Агнес решила назвать ее Мэри: во-первых, это должно было напоминать всем о ее особом положении как человека, несколько лет прожившего в Штатах, а во-вторых, это красивое имя для милого ребенка.
Но через несколько лет с девочкой вдруг что-то произошло. Она начала раздаваться во все стороны, и ее прелестные черты заплыли толстым слоем жира. Агнес смотрела на это с отвращением. Уже в четыре года ляжки у девчонки раздулись, а щеки обвисли, как у сенбернара, но отвадить ее от обжорства невозможно было никакими силами. Видит бог, Агнес очень старалась, но никакие средства не действовали. От нее прятали еду под замок, но Мэри, словно крыса, всегда ухитрялась унюхать ее, чтобы набить себе живот, а сейчас, в десять лет, это была просто гора сала. Часы, проведенные в подвале, кажется, нисколько не привели ее в чувство, даже напротив - она возвращалась оттуда еще более голодной.
Агнес этого просто не понимала. Сама она всегда придавала огромное значение внешности, не в последнюю очередь потому, что именно благодаря ей добивалась в жизни того, чего хотела. Ей казалось непостижимым, чтобы кто-то сознательно мог разрушать себя таким образом.
Порой она жалела о своем порыве, под влиянием которого когда-то решила забрать с собой девочку, подобранную на пристани Нью-Йорка. Но лишь отчасти. В сущности, ее расчет оправдался: никто не мог устоять перед богатой вдовой с прелестной маленькой дочуркой, и всего за каких-то три месяца она нашла мужчину, который смог обеспечить ей достойный образ жизни. Оке приехал во Фьельбаку в июле, чтобы недельку там отдохнуть, и Агнес так ловко удалось его подцепить, что уже после двух месяцев знакомства он сделал ей предложение. В милой скромной манере она дала ему согласие, и после церемонии бракосочетания, прошедшей без лишнего шума, переехала с дочкой в Гётеборг, где у него имелась большая квартира на улице Васагатан. Дом во Фьельбаке снова был сдан в аренду, и Агнес облегченно вздохнула, что вырвалась наконец из той изоляции, которая была неизбежна в ограниченном кругу провинциального городка. Кроме того, ей чрезвычайно досаждали постоянные напоминания окружающих о ее прошлом. Столько лет миновало, но Андерс и его мальчики еще были живы в памяти обитателей городка. Агнес никак не могла понять эту потребность людей неустанно ворошить былое. Одна дама даже имела наглость спросить у нее, не страшно ли ей жить в доме на том месте, где погибла ее семья. Но к тому времени Оке уже крепко сидел у нее на крючке, так что она позволила себе проигнорировать это высказывание - повернулась к собеседнице спиной и удалилась, оставив ту без ответа. Агнес понимала, что об этом случае будут судачить, но это уже не играло для нее никакой роли. Она достигла своей цели. Оке занимал видный пост в страховой компании и мог обеспечить ей жизненные удобства. Правда, он был не любитель светской жизни, но под ее руководством скоро изменится. Агнес мечтала о том, чтобы после стольких лет наконец-то снова очутиться в центре блестящего празднества. Будут танцы, и шампанское, и нарядные платья, и драгоценности, и больше уж никто у нее этого не отнимет. Она успешно вычеркнула из памяти свое прошлое, и теперь от него оставалось лишь ощущение неприятного полузабытого сна.
Но жизнь вновь сыграла с ней злую шутку. Блестящих празднеств ей выпало не много, и она отнюдь не купалась в роскоши. Оке оказался завзятым скрягой, и ей пришлось сражаться с ним за каждый эре. Вдобавок он весьма некрасиво выразил откровенное разочарование, когда спустя полгода после женитьбы пришла телеграмма, в которой сообщалось, что все средства, доставшиеся Агнес по наследству от покойного мужа, к сожалению, пропали, поскольку управляющий неудачно вложил их. Телеграмму она, разумеется, послала себе сама, но очень гордилась великолепно разыгранным представлением - включая финальный обморок. Она не рассчитывала, что Оке так бурно на это отреагирует, и заподозрила, что ее придуманные богатства сыграли в его сватовстве гораздо большую роль, чем ей казалось поначалу. Но что сделано, то сделано, обоим пришлось с этим смириться и постараться по возможности как-то поладить.
Поначалу она испытывала лишь смутное раздражение от его жадности и вялой бездеятельности. Ему ничего было не надо: только бы сидеть дома вечер за вечером, съесть обед, который подадут на стол, почитать газетку и к девяти завалиться спать. В первое время после свадьбы он каждый раз тянулся к ней в постели, но теперь это, к ее облегчению, стало случаться реже, не более двух раз в месяц - всегда при выключенной лампе. Он даже не давал себе труда снять пижамную куртку. Однако Агнес заметила, что наутро после этого ей все же легче удается вытрясти из него немного деньжат, и она никогда не упускала такого случая.
Однако с годами ее раздражение перешло в ненависть, и она стала прикидывать, каким орудием на него можно воздействовать. Заметив, что Оке все больше привязывается к девочке, она поняла, что наконец-то нашла. Агнес знала, что муж очень не одобряет ее систему наказаний, но также то, что он боится конфликтов и слишком слаб, чтобы вступиться за Мэри. Но особое наслаждение ей доставляло настраивать девочку против него.
Она прекрасно видела, как страстно девочка желает внимания и нежности, и понимала, что если давать ей желаемое, одновременно по каплям вливая в уши ядовитую ложь об Оке, то можно будет видеть, как яд проникает и укореняется в детской душе. А далее останется лишь спокойно ждать, следя за тем, как этот яд начнет действовать.
Бедный Оке не мог понять, чем провинился. Он только видел, как девочка все больше отдаляется от него, и не мог не заметить презрения в ее глазах. Он, конечно, подозревал, что это дело рук Агнес, но так и не смог определить, каким образом она внушила дочери настоящее отвращение к нему. Он пытался при всякой возможности поговорить с Мэри и даже купить ее привязанность, подсовывая тайком сласти, которые, как он знал, она так любила. Однако все это на нее не действовало, она неумолимо отдалялась, и чем больше становилось это расстояние, тем больше он ожесточался против жены. Через восемь лет после свадьбы Оке уже ясно понимал, какую совершил ошибку, но у него не хватало энергии исправить ее. И хотя девочка его совершенно не признавала, он знал, что является для нее единственной опорой. Невозможно предсказать, что сделает с ребенком его жена, если он уйдет из их жизни. Никаких иллюзий относительно ее истинной натуры он уже не питал.
Агнес все это понимала. Ее интуиция доходила порой почти до ясновидения, и мысли окружающих она читала, как открытую книгу.
Сидя перед туалетным столиком, она приводила себя в порядок. Втайне от Оке у нее уже полгода был страстный роман с одним из его ближайших друзей. Она уложила в прическу свои черные волосы, в которых до сих пор не было никаких признаков седины, легонько тронула себя духами за ушами, на запястьях и в углублении на груди. На ней было черное шелковое белье с кружевами, подчеркивавшее стройность ее фигуры, которой могли бы позавидовать молоденькие девушки.