- Может быть, ты сообщишь мне какие-нибудь детали этого "несчастного случая", - осведомился Мельберг, продолжая сверлить его глазами.
- Я только хотел задать ему несколько вопросов, а он психанул. Он же был совсем психованный, этот парень, я-то тут при чем? - Эрнст воинственно возвысил голос, пытаясь овладеть ситуацией, неожиданно вышедшей у него из-под контроля.
Тревожное ощущение в желудке Мельберга усилилось. Он взглянул на лежащий посреди дороги "мешок", но лица не разглядел, поскольку его заслонял Патрик, и Мельберг не мог определить, знаком ли ему этот человек.
- Кто там лежит под радиатором машины, Эрнст? Может быть, ты будешь так любезен сказать мне?
Ответ был задан тихо, шипящим шепотом, и это более всего остального открыло Эрнсту, в какой тяжелый он попал переплет.
Набрав в грудь воздуха, он прошептал:
- Морган. Морган Виберг.
- Какого черта! - заорал Мельберг так яростно, что Эрнст и Йоста даже отшатнулись, а Патрик и Анника обернулись.
- Ты знал об этом, Хедстрём? - спросил Мельберг.
Патрик сердито мотнул головой:
- Нет, я не давал распоряжения приводить Моргана на допрос.
- Та-ак. Ты, значит, решил блеснуть! - Мельберг снова заговорил нарочито тихо и спокойно.
- Но вы же сказали, что надо заняться этим идиотом. И я, в отличие от него вон, - Эрнст мотнул головой в сторону Патрика, - полагаясь на вас, сделал, как вы сказали.
В нормальной обстановке подольститься к начальству было бы самым удачным ходом, но на этот раз Эрнст зашел так далеко, что даже это не могло настроить Мельберга в его пользу.
- Я что - так и сказал, чтобы Моргана забрали на допрос? Ну! Говорил я так?
Поколебавшись немного, Эрнст еле слышно прошептал:
- Нет.
- Вот так-то! - рявкнул Мельберг. - И где эта чертова "скорая"? Что они там, решили позавтракать по дороге?
Он был в отчаянии, и ему не стало легче от спокойного ответа Хедстрёма:
- Не думаю, что им надо спешить. Когда мы подошли сюда, он уже не дышал. Вероятно, смерть наступила мгновенно.
Мельберг прикрыл глаза. Перед его мысленным взором рушилась карьера всей жизни. Столько лет тяжкого труда, если не по части исполнения каждодневных полицейских обязанностей, то по части лавирования в джунглях политики, поддержания хороших отношений с влиятельными людьми и борьбы с теми, кто стремился вставлять ему палки в колеса. И вот все старания пропали зря из-за одного самонадеянного дурня.
Вновь неторопливо повернувшись к Эрнсту, он произнес ледяным тоном:
- Вы отстранены до окончания расследования. И я бы на вашем месте не надеялся, что смогу вернуться обратно.
- Но ведь, - начал было возражать тот, однако тут же умолк, увидев перед собой воздетый палец Мельберга.
- Тсс, - только и произнес он, и Эрнст понял, что игра проиграна. Можно было отправляться домой.
~~~
Гётеборг, 1957 год
Агнес с удовольствием потягивалась, нежась в широкой постели. Все-таки было нечто особенное в ощущении, которое испытываешь после занятий любовью, какой-то прилив жизненных сил, переполняющих все твое существо. Она посмотрела на широкую спину Пера-Эрика: сидя рядом с ней на кровати, он надевал идеально отглаженные брюки.
- Так когда же ты скажешь Элисабет? - спросила она, придирчиво разглядывая свои покрытые красным лаком ногти и не находя ни малейшего изъяна. Не дождавшись ответа, она подняла взгляд и вопросительным тоном добавила: - А, Пер-Эрик?
Он откашлялся:
- По-моему, сейчас еще рановато это делать. Прошел всего лишь месяц после смерти Оке. Что скажут люди, если…
Недосказанные слова повисли в воздухе.
- Мне казалось, что наши отношения значат для тебя больше, чем мнение разных там людей, - ответила она резким тоном, которого он еще от нее не слышал.
- Ну конечно же, дорогая, конечно! Мне только кажется, что нам следует… немного подождать, - сказал он, обернувшись и погладив ее обнаженные ноги.
Агнес посмотрела на него подозрительным взглядом. Лицо его было непроницаемо. Ее раздражало, что она никогда не может до конца прочитать его мысли, как читала мысли всех других мужчин. Возможно, именно поэтому с ним она впервые в жизни почувствовала, что встретила достойного партнера. Давно бы пора! Конечно, для своих пятидесяти трех лет она выглядела очень хорошо, но время даже на нее наложило отпечаток, и скоро она уже не сможет надеяться на свою наружность. Эта мысль страшила ее, поэтому ей было так важно, чтобы Пер-Эрик наконец исполнил свое великодушное обещание. Все годы, что длилась их связь, Агнес всегда контролировала ситуацию. Во всяком случае, так она считала. Но сейчас ее впервые посетило сомнение. Может быть, она дала обвести себя вокруг пальца. Ради его же блага она хотела надеяться, что это не так.
~~~
Священник Харальд Спьют любил свою профессию и был бы доволен жизнью, если бы не его человеческое одиночество. К сорока годам он так и не нашел себе подругу жизни, и это причиняло ему душевные страдания. Возможно, помехой служил воротничок священника, так как в нем самом, кажется, не имелось ничего такого, что помешало бы найти свою любовь. Он был по-настоящему хороший и добрый человек, хотя сам, говоря о себе, наверное, не употребил бы таких слов, поскольку отличался смирением и скромностью. Наружность его тоже не стоило винить: не киногерой, конечно, тем не менее он был вовсе не дурен лицом, не облысел и обладал завидным свойством не толстеть, несмотря на пристрастие к вкусной еде и многочисленные кофейные посиделки, без которых никогда не обходится жизнь священника в маленьком городке. А вот поди ж ты, личная жизнь все никак не складывалась.
Но Харальд не отчаивался. Иногда он думал, что сказала бы его паства, если бы знала, какую бурную деятельность он развил в последнее время, подавая объявления о знакомстве. Безрезультатно походив на "сельские танцульки" и любительские кулинарные курсы, он ближе к лету составил свое первое объявление, а дальше уже пошло по накатанному. Пока ему еще не удалось отыскать свою большую любовь, зато состоялось несколько замечательных встреч за обедом, и вдобавок появились хорошие друзья по переписке. Дома на кухонном столе три непрочитанных письма ждали, когда у него найдется свободное время. Но долг прежде всего!
Он навестил на дому нескольких пожилых прихожан, которые рады были с кем-нибудь поговорить о том о сем, и теперь, оставив позади пасторскую усадьбу, направлялся к церкви. Многие из более амбициозных коллег Харальда были бы недовольны малочисленностью здешней паствы, но Харальда все устраивало. Желтая пасторская усадьба служила ему отличным уютным домом, а при виде церкви, возвышавшейся на вершине горы, он всегда заново восхищался ее величественными очертаниями. Поравнявшись со старой приходской школой, стоявшей напротив пасторского дома, он подумал о развернувшихся в общине ожесточенных спорах. Одно жилищное товарищество хотело снести это крайне обветшавшее строение и возвести на его месте жилые дома, но появление проекта тотчас же вызвало ряд протестных статей в прессе, посыпались читательские письма с требованием любой ценой оставить все как есть. Харальду в той или иной мере были понятны позиции обеих сторон, но самым примечательным казалось то, что против строительства выступали в основном не коренные жители, а владельцы вилл, проводившие здесь только летние месяцы. Они желали, чтобы место их отдыха оставалось таким же живописным и идиллическим, как раньше, а они могли бы во время отпуска так же гулять по Фьельбаке, радуясь своему мирному приюту, удаленному от житейской суеты большого города. Проблема состояла только в том, что населенный пункт, который не развивается, рано или поздно умирает, и невозможно навсегда все заморозить. Людям требовалось новое жилье, и нельзя было, записав всю Фьельбаку в охраняемые памятники, надеяться, что это не скажется на ее естественном развитии. Туризм - это, конечно, неплохо, но жизнь ведь продолжается не только летом, размышлял Харальд, неторопливо шагая к церкви.
У него вошло в привычку перед тем, как зайти в храм, остановиться и, задрав голову, полюбоваться колокольней. В ветреную погоду, как, например, сегодня, создавалось впечатление, будто колокольня покачивается в воздухе, и внушительное зрелище тысячетонной гранитной громады, словно бы готовой обрушиться прямо на тебя, всегда вызывало у него почтительное воспоминание о людях, построивших это грандиозное здание. Иногда он мечтал, как хорошо было бы жить в то время, стать, может быть, одним из каменщиков, в безвестности возводивших все это своими руками, начиная от простых стен и кончая великолепными статуями. Но он был достаточно просвещенным человеком, чтобы знать цену романтическим мечтам. Вряд ли их жизнь была такой уж приятной, и он слишком ценил современные удобства, чтобы, обманывая себя, воображать, будто без них лучше.
Помечтав немного, он отворил церковную дверь и виновато подумал: вот опять мысленно просил неведомые силы о том, чтобы не встретить здесь Арне. Ведь тот, в сущности, не делал ничего плохого, свою работу выполнял на совесть, но Харальд вынужден был признаться себе, что недолюбливает последователей пережившего свое время шартаунизма. Арне же был одним из худших представителей этого племени: такого мрачного человека надо было еще поискать. Казалось, что он закостенел в вечном унынии и во всем старается найти только негативную сторону. Иногда, столкнувшись с ним, Харальд чувствовал, как эта встреча буквально выкачивает из него жизненную энергию. Да и вечное брюзжание по поводу женщин-священников Харальду тоже порядком надоело. Если бы ему за выслушивание жалоб на его предшественницу платили каждый раз по пятерке, то сейчас он был бы богатым человеком. Сам он, честно говоря, не мог понять, что такого ужасного в том, если женщина несет людям слово Божие. Каждый раз, когда Арне принимался разглагольствовать на эту тему, Харальд с трудом удерживался от замечания, что проповедуют все-таки не причинным местом, но в последний момент прикусывал язык. Бедный Арне, пожалуй, упал бы замертво, услышав от пастора такие выражения.
Зайдя в ризницу, Харальд понял: его надежды на то, что ревнитель старинного благочестия спокойно сидит у себя дома, не сбылись. В церкви раздавался голос Арне: видно, какие-нибудь несчастные туристы нарвались на самого сурового из всех церковных сторожей Швеции. В первый миг у Харальда явилось искушение потихоньку смыться, словно его тут и не было, но потом он со вздохом понял, что следует поступить по-христиански и прийти на выручку перепуганным пришельцам.
Однако туристов нигде не было видно, зато Арне, взобравшись на церковную кафедру, громовым голосом читал проповедь над пустыми скамейками. Харальд смотрел на него в изумлении, гадая, что это вдруг на старика нашло.
Арне размахивал руками и витийствовал так, словно произносил саму Нагорную проповедь, и остановился только на миг, когда увидел в дверях священника. А затем продолжил как ни в чем не бывало. Тут Харальд заметил внизу под кафедрой целую россыпь белых листов, но не успел задаться вопросом, как получил ответ: на глазах у него Арне яростно вырвал несколько страниц из псалтыря, который держал в руке, и выбросил - они плавно опустились на пол.
- Что это ты тут делаешь? - возмущенно спросил Харальд и решительным шагом направился к Арне по центральному проходу.
- То, что давно должен был сделать, - воинственно ответил взбунтовавшийся сторож. - Искореняю новомодное безобразие. Безбожные писания, вот это что! - прошипел он, продолжая терзать псалтырь. - Я не понимаю, почему все старое надо вдруг менять. Раньше все было гораздо лучше. А нынче всю мораль перевернули, люди поют и пляшут хоть в четверг, хоть в воскресенье! Не говоря уже о том, что совокупляются где ни попадя, не признавая святости брачных уз.
Волосы у него стояли дыбом, и Харальд подумал - уж не спятил ли бедняга Арне окончательно? Чем вызвана эта неожиданная выходка? Вообще-то сторож нудно твердил все то же самое из года в год, но таких эскапад еще ни разу себе не позволял.
- Не пора ли взять себя в руки и успокоиться, Арне? Слезай с кафедры, и давай поговорим!
- Все только разговоры да разговоры, - продолжал вещать тот со своего возвышения. - А вот я говорю, что хватит. Пора наконец что-то делать! Почему бы не начать это здесь! - И все разбрасывал листки, которые сыпались на пол, будто снежные хлопья.
Но тут уж разозлился и Харальд. Что он себе позволяет! Устраивает вандализм в его чудесной церкви! Всякой дурости должен быть какой-то предел!
- Спускайся оттуда, Арне, сейчас же! - крикнул он, и сторож оцепенел, услышав этот приказ.
Никогда еще кроткий священник не повышал на него голоса, и эффект не заставил себя ждать.
- Даю тебе десять секунд на то, чтобы убраться оттуда, иначе я сам тебя стащу, не посмотрю, что ты такой верзила! - продолжал побагровевший от гнева Харальд, и его взгляд не оставлял места для сомнений, что эта угроза не шуточная.
Воинственность Арне выдохлась так же внезапно, как накатила, и он покорно выполнил требование священника.
- Ну вот, - уже гораздо мягче произнес Харальд и, подойдя к Арне, обнял его за плечи. - А теперь мы с тобой пойдем ко мне, выпьем кофейку, угостимся вкусным кексом, который испекла Сигне, и спокойно обо всем потолкуем.
И они двинулись по центральному проходу к дверям: маленький вел большого, обнимая за плечи, будто жених свою невесту.
Выходя из машины, она чувствовала в голове странную легкость. Прошлую ночь ей в основном было не до сна: мысли об ужасных вещах, в которых обвиняли Кая, не давали ей покоя до утра.
Самым ужасным было отсутствие каких-либо сомнений. Услышав от полицейского, в чем заключается обвинение, Моника сразу поняла, что все так и есть. Столько разрозненных мелочей вдруг соединились в единую картину, столько всего, что происходило за время их совместной жизни, получило наконец объяснение.
Ее даже затошнило от отвращения. Она наклонилась, держась за дверцу автомобиля, и ее вырвало на асфальт желчью. Все утро она боролась с приступами тошноты. Когда она явилась на работу, к ней подошла заведующая и сказала, что в связи со сложившимися обстоятельствами разрешает ей сегодня побыть дома. Но мысль о том, чтобы целый день просидеть одной, была Монике противна. Лучше уж выдержать взгляды откровенно пялящихся на нее людей, чем бродить по его дому, сидеть на его диване, готовить еду в его кухне. Мысль о том, что когда-то, хотя и очень, очень давно, он к ней прикасался, вызывала желание содрать с себя кожу.
Но в конце концов у нее не осталось выбора. Битый час Моника из последних сил старалась держаться на ногах, но затем начальница велела ей отправляться домой и не стала слушать никаких возражений. Ощущая холодный комок в животе, Моника вела машину еле-еле, а после поворота на Галербакен и вовсе тащилась со скоростью улитки. Водитель, ехавший за ней, сердито засигналил, но Моника не обратила внимания.
Если бы не Морган, она бы сложила свои пожитки в чемодан и уехала бы к сестре. Но она не могла бросить сына. Кроме своей "хижины", он нигде не приживется, а тут еще у него забрали компьютеры - без них для него весь мир перевернулся. Вчера она застала его беспокойно ходящим из угла в угол по дорожкам между журнальными кипами - он не находил себе места и совсем потерял связь с реальным миром. Уж скорей бы ему вернули всю эту аппаратуру!
Моника достала ключ от входной двери и хотела вставить в замок, как вдруг остановилась. Она была еще не готова войти к себе. Ее внезапно со страшной силой потянуло взглянуть на сына. Сунув ключ обратно в карман, она спустилась с крыльца и пошла по дорожке, ведущей к "хижине" Моргана. Он, конечно, рассердится, что она нарушает его расписание, но сегодня Моника решила махнуть на это рукой. Ей вспоминался младенческий запах сына, который когда-то придавал такие силы, что ради него она готова была свернуть горы. И сейчас, хотя он стал совсем большой, она почувствовала неодолимую потребность уткнуться носом в его затылок, обнять своего мальчика и обрести чувство защищенности, а не готовности защищать, как это было все прошедшие годы.
Она осторожно постучалась и стала ждать. За дверью стояла полная тишина, и это ее встревожило. Постучав снова, немного сильнее, Моника напряженно ловила ухом какой-нибудь шум внутри, звук шагов… Но напрасно.
Подергав дверь, она сразу поняла: заперто. Трясущимися руками она стала шарить над дверью в поисках запасного ключа, пока наконец не нашла его.
Куда подевался Морган? Он никогда не уходил просто так. Если изредка он вдруг надумывал отправиться на прогулку, то всегда звал ее с собой или, по крайней мере, точно сообщал, куда идет. От волнения сердце дрожало где-то в горле, будто пойманный зверек, и она уже более или менее приготовилась к тому, что увидит сына мертвым. Это был ее постоянный кошмар - что однажды он перестанет вести разговоры о смерти и на самом деле покончит с собой. Вдруг утрата компьютеров и чужое вторжение в его жизнь подтолкнули Моргана к прыжку туда, откуда нет возврата?
Но в домике никого не было. Моника начала напряженно озираться, и ее взгляд упал на листок, лежавший на куче журналов возле двери. Едва глянув, она узнала почерк Моргана; сердце замерло, пропустив удар. Но, осознав содержание записки, Моника успокоилась; плечи опустились рывком, и только теперь она поняла, в каком напряжении пребывала.
"Компьютеры освободились. Поехал за ними с полицейским", - было набросано на листке. Однако на Монику снова напало беспокойство. Это, конечно, не предсмертная записка, как она опасалась, но что-то тут все же было не так. Почему полицейский заехал за ним, чтобы вернуть компьютеры? Разве не должны они были сами их привезти и передать хозяину?
Мгновенно приняв решение, Моника рысцой устремилась к машине и резко сорвалась с места. Всю дорогу до Танумсхеде она жала на газ, так судорожно вцепившись в руль, что у нее даже вспотели ладони. Проезжая перекресток возле "Танумской корчмы", она услышала позади вой сирены, и ее обогнала стремительно мчавшаяся машина "скорой помощи". Она инстинктивно прибавила скорости и мимо Хедемюрс промчалась так, что вид за окном слился в сплошное размытое пятно. Возле лавки господина Ли пришлось резко остановиться, и ремень безопасности больно впился в грудную клетку. Машина "скорой помощи" стояла перед полицейским участком, и с обеих сторон дорога была забита вереницами автомобилей, блокирующих проезд. Похоже, что здесь случилась авария. Вытянув шею, Моника увидела что-то, мешком лежавшее на дороге. И стало ясно, что тут случилось.