- Хорошо. Тогда сначала расскажу немного о существе работы Петерса, ведь именно это - одна из обнаруженных мною зацепок по делу. Валдемар Петерс трудился над диссертацией по эстетике творчества да Винчи и его заинтересовало отсутствие автопортретов художника. Есть несколько спорных рисунков, но Петерса сие, видимо, не устраивало. Зная о том, что многие мастера Возрождения довольно нередко оставляли собственные изображения на выполненных картинах и этюдах, аспирант принялся исследовать "Тайную вечерю". По ряду косвенных признаков он предположил, что в образе апостола Варфоломея художник изобразил самого себя.
- Пятый по времени присоединения к Христу апостол, - вполголоса заметил Казакис. - Его звали Нафанаил, Бар-Толмай, сын Толмая, что и превратилось в имя Варфоломей…
- Мне думается, что нет смысла приводить весь ход рассуждений Валдемара Петерса, - продолжал Кравченко. - Скажу лишь, что аспирант исследует этюд, изображающий голову Варфоломея, и, решив, что это автопортрет Леонардо да Винчи, сопоставляет его с еще одним рисунком, на который художник нанес даже сетку пропорций. Искусствоведы этот рисунок зачисляют также в автопортреты. Словом, Валдемар Петерс сопоставил детали лица всех рисунков, в которых подозревали изображение художника, воспользовался законами создания словесного портрета и пришел к выводу, что лицо Варфоломея в "Тайной вечере" - автопортрет Леонардо да Винчи.
- Этого Петерса да к нам бы в научно-технический отдел, - проговорил Прохор Кузьмич. - Любопытно, Федор Гаврилович, хотя и туманна пока связь с нашим делом.
- Доберемся и до связи, - сказал Кравченко. - Вы же сами просили подробнее. Между прочим, занимаясь этой историей, я установил, вернее, это установил наш аспирант, а потом уже из его работы узнал и я, что еще задолго до чтимого всеми нами французского криминалиста Бертильона, отца словесного портрета, Леонардо да Винчи создал собственный метод запоминания и графического воспроизведения "человеческого лица в профиль с одного раза и одного взгляда". Именно этим способом и пользовался Валдемар Петерс при идентификации изображения Варфоломея и его создателя. И последнее. У Леонардо да Винчи был друг, такой же титан эпохи Возрождения, архитектор, живописец, талантливый инженер, создатель трактата "Три книги о живописи". Звали его Леон Батиста Альберта. Леонардо знал о желании друга, которое он высказал в упомянутом мною трактате. Альберти писал: "Я прошу только об одном в награду за труды: пусть живописцы напишут мое лицо в собственных историях в доказательство того, что они мне признательны".
Валдемар Петерс оказался неплохим знатоком библейских источников, - продолжал рассказывать Федор. - Задумавшись над вопросом, где бы мог Леонардо да Винчи изобразить друга и поистине духовного собрата, Леона Батисту Альберти, Петерс вновь обратился к "Тайной вечере". Зная по тексту Евангелия, что Варфоломей и апостол Фома, по прозвищу Зилот, были братьями-близнецами, Петерс логично решил, что именно Фома Зилот… Вот он: посмотрите на репродукцию "Тайной вечери", у левой руки Христа, с поднятым указательным пальцем… Так вот, этот самый Фома, его прозвали еще потом Неверующим, он и есть Альберти. Поскольку подлинные портреты Альберти уже имелись в распоряжении исследователей, Петерс, пользуясь теми же методами, доказал и это предположение. В университете восторженно встретили его открытие. Студенты устроили аспиранту овацию. Впервые Петерс обнародовал то, о чем я вам рассказал, на расширенном заседании студенческого научного общества… Но у себя на факультете Петерс столкнулся с сильной оппозицией, и возглавлял ее не кто иной, как профессор Маркерт.
- Наконец-то, - со вздохом сказал Казакис.
Конобеев укоризненно посмотрел на него и покачал головой.
- Не буду вдаваться в суть возражений заведующего кафедрой, но авторитет у Маркерта, как вы сами понимаете, достаточно велик, и работу аспиранта не утвердили… Петерс был в отчаянии. Правда, парень он настойчивый… Сумел без помощи университета договориться о проведении эксперимента в Институте нестандартных проблем. Петерс ввел в тамошний компьютер данные о параметрах исследуемых им рисунков. Словом, электронная техника доказала правильность логических выводов и сопоставлений молодого ученого. И, как мне стало известно только что, теперь и Москва утвердила открытие Валдемара Петерса…
- Ну, а при чем здесь Маркерт? - спросил Ар-вид.
- Дело осложняется тем, что Петерс чуть ли не жених Татьяны, дочери профессора, - сказал Кравченко. - Но покойный Маркерт, по имеющимся у меня сведениям, не был в восторге от будущего союза. Почему? Этого я не сумел установить… О Петерсе же у всех доброе мнение. Во всяком случае, аспирант знал, что Маркерт противится развитию их отношений. Да еще этот разгром его работы… У Петерса не было причин любить профессора.
- Но это еще не мотив для убийства, - заметил Конобеев.
- Конечно, - согласился Кравченко. - И я бы так считал, если бы… В общем, мы имеем в активе: неприязненные отношения между Маркертом и Петерсом, фигурку апостола Петра, которую зажал в кулаке умирающий профессор как знак того, что убийца связан с именем Петр. И еще. В день убийства Татьяна Маркерт ждала Валдемара Петерса у входа в кафедральный собор. У нее был запасен для друга пригласительный билет на концерт органной музыки. Но Петерс к собору не пришел. Не явился он в тот вечер и домой. Я установил, что за два дня до убийства Петерс отправился с приятелями в туристический поход по Взморью. В день убийства группа была в ста километрах от Западноморска, но в наших краях это не расстояние. Так вот, ребята из группы показывают, что после обеда Валдемар Петерс собрался пойти в соседний поселок на почту. Нужно, мол, дать телеграмму… Обратно Петерс не вернулся. Никаких телеграмм, я уже проверил это, из поселка Петерс не давал. Больше никто его не видел. По крайней мере, родные и знакомые. Аспирант Петерс исчез. И еще одна немаловажная подробность: Валдемар Петерс занимался эстетикой и вместе с тем любил огнестрельное оружие. Более того, он мастер спорта по стрельбе из пистолета.
II
По лесной проселочной дороге мчался мотоциклист.
Дорога была пустынна, и водитель не жалел машину, гнал ее на максимальной скорости.
Вокруг стояли рослые ели, порой мелькали среди них скромные березы и осины. Они стыдливо жались к обочине, будто старались оторваться от строгого хвойного массива, где ощущали себя бедными родственниками, случайно попавшими в богатый и гордый независимым, породистым состоянием дом.
Хотя и считалась дорога проселочной, но покрытие ее сделано было на совесть. В этой части страны человеку за рулем вообще грех жаловаться на дороги, добрые дороги в Прибалтике…
Водитель мотоцикла одет был в синие хлопчатобумажные брюки с белыми заклепками на накладных карманах. Просторная кожаная куртка пузырилась за спиной. Желтые походные ботинки и белый шлем дополняли наряд, обычный для мотогонщика.
Вел машину он умело. На поворотах закладывал лихие виражи, порою снимал руку с руля, вскидывал рукав и смотрел на часы. Тотчас после этого мотоциклист резко увеличивал скорость. Судя по всему, торопился, опаздывал.
Встречных машин почти не было, а обогнать такого ездока никто пока не успел.
Впереди показался указатель: "До поселка Тукуй - 800 метров". Мотоциклист миновал указатель и теперь сбросил несколько газ.
Поселок он прошел на самой большой скорости, какую позволяла ему развить обстановка на улицах. Вырвавшись на простор, водитель вновь стремительно помчался по дороге.
За поворотом человек за рулем мог не видеть идущую навстречу грузовую машину с прицепом, но шестым чувством угадал, что впереди кто-нибудь да есть, и на всякий случай уменьшил стремительный бег.
В это время показалась машина. Ведомый ею прицеп был доверху нагружен досками. Мотоциклист увидел вдруг, как прицеп влетел в выбоину, и на хороших дорогах случаются они, доски резко подбросило. Две-три из них развернулись и повисли концами над дорогой, застряв вторыми на прицепе. Машина шла не быстро, но с левого ее борта мотоциклисту проехать теперь было нельзя. Там находились доски, которые неминуемо снесли бы ему голову вместе со шлемом.
Времени у водителя мотоцикла было куда меньше, чем ушло для написания этой фразы.
Шофер машины не знал, что произошло на его прицепе. Поэтому он удивился, когда увидел, как встречный мотоцикл вдруг метнулся влево. Мотоциклист хотел попробовать разойтись правыми бортами, выхода другого гонщик не видел. "Сумасшедший!" - едва успел подумать шофер и резко рванул руль в другую сторону. Машина успела уклониться от мчащегося, хотя и не с прежней скоростью, мотоцикла, но прицеп пошел за нею не сразу. Он все еще закрывал мотоциклу дорогу, и тогда гонщик сделал последнее, что он еще мог: вывернул в обочину, уходя от лобового удара в прицеп.
Шофер остановил машину, выскочил из кабины. Теперь он увидел волочащиеся по левому борту доски и понял причину странных маневров мотоциклиста.
С побледневшим лицом шофер бросился к нему. Мотоцикл, перевернувшись вверх колесами, застрял в придорожной канаве. Водителя отбросило метра на четыре в сторону от дороги, к деревьям… Он лежал у большой осины, выступившей от опушки, лежал неподвижно, лицом вниз, раскинув руки.
Трясущийся от пережитого страха шофер схватил мотоциклиста за плечо и медленно перевернул. Глаза пострадавшего были закрыты, но чувствовалось, что он жив. Шофер расстегнул ремешок шлема, освободил голову молодого парня, легонько пошлепал по щекам. Парень открыл глаза, в них плеснулось недоумение, смешанное со страхом. Он попытался подняться, и шофер стал помогать ему, обнимая за спину.
- Как чувствуешь себя? - спросил водитель. - Все цело? Нагнал ты на меня страху… Мать его за ногу!
Парень молчал. Он стоял пошатываясь, полуосмысленно, с непроходящим удивлением оглядываясь по сторонам.
- Чертовы доски! - выругался шофер. - Поначалу я на тебя грешил. Думал, чокнутый парень, сам под колеса лезет. А вышел из кабины - гляжу…
Водитель не договорил. Мотоциклист сделал два неуверенных шага в сторону. Чувствовалось, что он приходит в себя, обретает власть над телом. Вот еще шаг, еще… Все ближе и ближе к лесу.
- Куда ты? - сказал шофер. - Пойдем осмотрим твою тележку…
Он повернулся к кабине, из которой вылез теперь и его товарищ, не решаясь приблизиться к ним.
- Эй, Толик! Двигай сюда! Поможем парню машину наладить.
В это время неизвестный мотоциклист был уже у первых деревьев леса. Когда шофер окликнул его вновь, он вздрогнул и изо всех сил бросился бежать.
- Куда же ты! - кричал шофер. - Эй! Вернись! Ты же ни в чем не виноват! Вернись…
Водитель бросился вослед. К нему присоединился товарищ, но мотоциклист уже скрылся в чаще. Вдвоем парни обшарили ближайший участок леса, только никого там не нашли.
Разводя руками и недоумевая по поводу непонятного поведения мотоциклиста, шофер с напарником вернулись к машине. Вдвоем они осмотрели мотоцикл и пришли к выводу, что ехать на нем нельзя. Но и оставить мотоцикл на дороге шофер не решился. Они подняли пострадавшую машину в кузов. Затем шофер написал записку, подошел к осине, под которой недавно лежал пострадавший парень, и перочинным ножом приколол ее так, чтобы она смотрелась со стороны леса.
В записке водитель написал:
"Чудак! Зачем ты смылся? Я живу в поселке Тукуй, это рядом. Твоя тележка будет у меня. Мы ее подлатаем. Спроси дом шофера Васи Красногора. Жду тебя. Вася".
III
Арвид Казакис остановился у газетного киоска, чтобы купить вечернюю газету. Он взял с пластмассовой тарелочки сдачу, опустил монеты в карман, повернулся и едва не столкнулся с Вацлавом Матисовичем. Доктор Франичек приветливо смотрел на Арвида.
- Вы не торопитесь? - спросил он.
- В принципе, не тороплюсь, - ответил Арвид, раскрывая газету. - Хочу посмотреть, что новенького на свете.
- Не боитесь испортить пищеварение?
- Не понял? - озадачился Арвид.
- Это есть байка из старой повести Булгакова, - пояснил Франичек. - Вы, конечно, не читали ее.
- Не читал… А вы, Вацлав Матисович, беспокоитесь о пищеварении и не читаете газет?
- Я умею соображать текст между строк. Это страхует от многих болезней.
- Объяснение принято, - сказал Арвид. - И не сердитесь на меня, Вацлав Матисович. Может быть, я не всегда удачно острю, но это у меня возрастное. Со временем научусь придерживать язык, да и он сам, язык мой, порядком притупился.
Франичек покачал головой, некоторое время они шли молча. Затем Вацлав Матисович сказал:
- Пусть он останется у вас таким, как есть, язык ваш. Остроумие не лишне и для таких замшелых пней, какой есть я. И не надо думать, что я сержусь на вас, Арвид Карлович. Это не так… Хотя мне понятно, когда я есть объект для ваших шуток. Вы это поймете, когда достигнете определенного времени, я хочу сказать - возраста…
- Вот и я так считаю, Вацлав Матисович, - усмехнулся Казакис. - Порою вижу себя со стороны и чувствую, что лучше промолчать, а меня будто кто подталкивает…
- О, если вы умеете видеть себя со стороны - это уже много. Значит, я не ошибаюсь в вас, Арвид Карлович.
Франичек остановился.
- И раз уже зашел у нас такой разговор, одним словом, разговор по душам, не выпить ли нам по чашке кофе? Рядом мой дом, а у меня хороший кофе. Вы не торопитесь?
- Времени у меня достаточно… Но удобно ли, Вацлав Матисович?
- Почему вы можете об этом спрашивать? Ведь я живу один. Кому мы можем сделать неудобно, если это я вас приглашаю?
Доктор Франичек готовил на кухне кофе, а Казакис с любопытством рассматривал заполонившие квартиру судебно-медицинского эксперта диковинные вещи. Жил Франичек в небольшом коттедже, окруженном яблоневыми деревьями. Такие небольшие, аккуратные домики на одну-две квартиры в этом районе Западноморска сохранились еще с довоенного времени. Они так и остались здесь, не захваченные пока общей тенденцией повального сноса прежних кварталов, и теперь украшали город…
Арвид слыхал в управлении внутренних дел о необыкновенных экспонатах в доме Франичека, но действительность превзошла все его ожидания. На стенах висели африканские маски, индийские головные уборы, австралийские томагавки. В шкафах стояли банки с заспиртованными существами, которых Арвид видел впервые. Куски кораллов, морские раковины, луки и дротики, примитивная керамика - словом, этнографический музей да и только. Поражало обилие книг не только по медицинским наукам, но и по философии, психологии, истории. Немало было изданий на французском и немецком языках.
С кофейником на подносе вышел из кухни Вацлав Матисович. Доктор приветливо улыбался.
- Садитесь, Арвид Карлович, - сказал он. - Сейчас я достану кое-что еще к нашему кофе.
Из соседней комнаты Франичек принес пузатую бутылку темного стекла.
- Это настоящий женьшень. Добавим немного в кофе для вкуса и здоровья.
Пили кофе. Выдержав паузу, Арвид похвалил напиток и сказал:
- Восхищаюсь вашей коллекцией, Вацлав Матисович. Не квартира, а настоящий музей!
- Память о молодых годах моей жизни, - сказал доктор Франичек. - Понимаете, я с детства мечтал быть врачом. Именно врачом, а ни кем другим. Но мой отец работал трубочистом. Тогда в нашем городе имелись только печи, даже в самых роскошных особняках… Такова была традиция. Без трубочистов городу никак нельзя было обойтись, а потому и платили им неплохо. И отец мечтал, что я сменю его на этом посту. Но у меня не имелось желания на эту профессию. Я хотел стать врачом - и баста! Поэтому, едва кончив школу, я сел на пароход и удрал из дому. Хотел попасть в Америку, заработать кучу денег и пойти учиться в университет. Но пароход, когда я проник в качестве зайца, шел в Австралию. Добрый капитан не выбросил меня за борт и не выгнал на берег в ближайшем порту. Он зачислил меня матросом, и я работал у него до самого Мельбурна за питание и проезд. Но рейс для меня не мог пройти даром. В Мельбурне я оказался на берегу без цента в кармане, но уже имел матросский опыт, знал, куда можно и куда не стоит наниматься, меня просветили в плавании товарищи по кубрику.
- А я с детства мечтал о море, - тихо проговорил Арвид.
- Знаю об этом, - просто сказал Вацлав Матисович. - Мне кажется, что моряк получился бы из вас хороший.
- Спасибо, - улыбнулся Казакис. - И что же вы делали в Австралии?
- Ушел оттуда на грузовом пароходе в Кейптаун. Начались мои странствия по океану. Через три года я приехал в Париж, чтобы учиться на врача, имея расчет, что денег, заработанных в море, мне хватит на годы учебы. Но оказалось, что моей подготовки недостаточно, нужно еще учиться. И тут мне повезло. Я познакомился с французским биологом, который снарядил экспедицию в Южную Америку. Узнав о моих намерениях, он предложил отправиться с ним, пообещав, что будет готовить меня к поступлению на медицинский факультет. Упускать такой великий шанс было нельзя. Мы отправились вместе. После Южной Америки побывали в Африке, в Индокитае. Словом, прошло еще три года, прежде чем я поступил в университет. В экспедиции стал неплохим препаратором, что и определило потом мою специальность. А в сороковом году вернулся на родину. Здесь жила моя старшая сестра, больше никого не осталось. Потом война - четыре года был в армии. Три года назад сестра умерла… Теперь живу один.
- У вас много книг по истории и философии, - Арвид попытался перевести разговор в менее печальное русло.
- Кое-что имеется. Есть литература по религии. Христианство, ислам, буддизм… Если чем-то заинтересуетесь, можете пользоваться. Сейчас, в связи с этим странным делом, для вас, я так думаю, не будет излишней любая информация.
- Это верно, Вацлав Матисович. Но в последние дни мною переработано такое количество информации, что попросту голова пухнет.
- Понимаю, - сочувственно покивал Франичек. - Все дело в том, что информация эта для вас всех очень уж необычна. Мне, выросшему в обстановке, где религиозная информация, христианская мифология были обыденной, повседневной действительностью, гораздо легче вникать в суть того, что происходило две тысячи лет назад.
- А происходило ли, Вацлав Матисович? - улыбаясь, спросил Арвид.
Доктор пожал плечами:
- Спросите что-нибудь более легкое. По этому поводу спорят почти такое же количество времени. И самые разные люди, верующие и безбожники. Достоевский и Кармайкл, Карл Каутский и Эрнест Ренан, коммунист Анри Барбюс и митрополит Александр Введенский, преданный анафеме Лев Толстой и тайный атеист, католический патер Жан Мелье. Это странная и запутанная история, Арвид Карлович.
- Но тем не менее распутывать ее приходится нам. Правда, не ту, что была давным-давно, а эту, так сказать, частную историю… Убийство профессора Маркерта.
- Это так. История, можно сказать, частная, но, согласитесь, Арвид Карлович, вы потратили бы куда меньше времени, если обладали хотя бы зачатками знания христианской мифологии…
- Бесспорно, - ответил Казакис.