Через десять минут
Олимпиада Серафимовна осторожно стучится в дверь кабинета:
- Открой, сын! Мне надо с тобой поговорить!
Он хороший, воспитанный мальчик. Мать есть мать, и он поворачивает ключ в замке:
- Войди.
Она входит и, как всегда, взволнованно трясет серьгами. Георгий Эдуардович морщится - опять этот надоевший звон! Ему кажется, что когда он еще ребенком лежал в колыбели, и мать склонялась над ним, еще тогда больше всего на свете хотелось цапнуть эти ужасные серьги и сорвать их раз и навсегда.
Олимпиада Серафимовна, не мешкая, идет в атаку:
- Наталья беспрестанно говорит о каком-то пистолете. Что это, Жора? Очередная фантазия? Где он?
- На столе.
Она осторожно берет в руки пистолет:
- И это стреляет? По-моему, сплошная бутафория.
- Положи на место, мама, он заряжен.
- Ты и в самом деле мог выстрелить в Наталью? Впрочем, я тебя понимаю. Между прочим, я с самого начала тебя предупреждала, что это женщина не твоего круга, вспомни.
- Может, хватит об этом? Я уже выслушал все про Веру, про Наталью, про то, что я не умею выбирать себе жен, что таким недотепам, как я, достаются одни только стервы. Может, хватит?
- Я заберу пистолет.
Олимпиада Серафимовна собирается положить "Деринджер" в огромный накладной карман свободного жакета розового цвета.
- Мама!
У сына такой взгляд, что Олимпиада Серафимовна испуганно пятится и кладет "Деринджер" на место.
- Хорошо, хорошо, я его оставлю. Кстати, откуда он?
Георгий Эдуардович мнется:
- Один… один человек дал на оценку.
- Какой человек?
- Мама!
- Понятно. Из окружения этой твоей… Хорошо, хорошо, не буду. Хотя бы скажи, кто она. И правда ли, что собирается занять комнаты Натальи, и что есть какой-то ребенок.
- Не какой-то, а мой. Мой ребенок.
- Как ты похож на своего отца! Слава богу, что меня это не коснулось. Все его измены. Он начал заниматься развратом, только когда сошелся с Нелли. Вернее, после этой злосчастной поездки в провинцию. Там Эдуарда как будто подменили.
Олимпиада Серафимовна даже всплакнула. Он поморщился, глядя на фальшивые слезы. Постоянно торчит в своем театре, хоть бы чему-нибудь научилась у артистов! Так и не умеет правдоподобно разыгрывать ни радость, ни скорбь.
- Мама!
- Я тебя не одобряю. Как хочешь, но я тебя не одобряю. Все это попахивает авантюризмом.
- Послушай, шла бы ты к женщинам, - нервозно говорит он. Как плохо, что у домработницы слишком длинный язык! Целую вечность в доме, а так и не научилась служить только одному хозяину, непременно хочет угодить всем сразу.
- Хорошо, хорошо. Тебе надо успокоиться, ссора была бурной. Я прекрасно помню ваши ссоры с Натальей. Успокойся, прими лекарство, а я зайду попозже, и мы договорим.
- Да не хочу я это обсуждать! Не хочу! Все уже решено.
- Ничего не решено.
Когда надо, мать умеет быть твердой. Столько лет прожила в разводе с Эдуардом Листовым и умудрилась остаться членом семьи, да еще и пересидеть законное супружество Нелли, дождаться, когда бывший муж избавится и от этой своей половины, и вновь прочно утвердиться в особняке.
- Я никого не хочу видеть, мама, неужели же непонятно?
- Когда приезжает эта твоя… Женщина? - со значением говорит Олимпиада Серафимовна. Он в ужасе замирает - только бы не звенело!
- Как только все будет готово. Завтра-послезавтра. На днях.
- Что ж, Наталье собирать вещи? А как же Егор?
- Я его не гоню.
- Где ж он будет жить?
- Что, комнат в доме мало?
- Не так много, чтобы всем доставалось по две смежных спальни с ванной и туалетом.
Мать явно намекает на собственную небольшую комнатку, откуда в ванную надо идти через весь коридор.
- Егор найдет себе место, - твердо говорит Георгий Эдуардович. - А Наталью я здесь видеть не хочу.
- Разлучать мать с сыном, это…
- Уйди, пожалуйста.
- Я уйду, - Олимпиада Серафимовна, словно боевой конь, вскидывает увенчанную высоким пучком голову. И теперь это звенит так оглушительно, что Георгию Эдуардовичу кажется, будто над головой раскачивается колокол.
- Но я еще вернусь, сын!
Как же все-таки много в ней наигранности и театральности!
- Я не выйду к ужину, - кричит он на осторожный стук в дверь Ольги Сергеевны. - И ничего мне не приносите!
- Чаю, быть может? - из-за двери спрашивает она.
- Позже.
Ужасный день. В суете всех этих разборок он как-то забыл про Майю, про то, что собирался поговорить о ней с мачехой. Еще и это! Нет, надо отвлечься и забыть про все проблемы. Полюбоваться "Деринджером", забыть про мирское, вернуться к своим грезам. Где они, ковбои с Дикого Запада?
Из ящика стола Георгий Эдуардович достает бутылку хорошего французского коньяка. Попозже, когда алкоголь пробудит исчезнувший ото всех этих передряг аппетит, можно будет попросить у Ольги Сергеевны ужин. "Ужином" в доме называют поздний обед, поскольку такового нет вообще. Завтрак с одиннадцати до двенадцати, и только часам к шести все снова собираются за столом. Георгий Эдуардович вспоминает о заливном, которое так замечательно готовит Ольга Сергеевна. Эта женщина непременно должна остаться. Она умеет готовить и, кажется, очень любит детей. В доме давно не было маленьких детей, и он уже забыл, как все это было. Сколько же она живет в этом доме, в семье? Кажется, Эдик рос без Ольги Сергеевны, а вот Егорушка… Как же давно все это было!
За столом на веранде скорбное молчание, как во время поминок. Вера Федоровна, вздыхая, рассматривает грязное пятно на перчатке, другие смотрят только на нее, не друг на друга, словно тоже увлечены этим злосчастным пятном. Наконец, Наталья Александровна просит водки.
- А когда женщины напиваются, они делаются очень противными, - сообщает Егорушка. - Я помню, как ты, мама, блевала на розовый куст, который потом очень долго пах совсем не розой. Потому что это самый отвратительный в мире запах. И стойкий.
- Егор!
- Браво! - Снова хлопает в ладоши Эдик. - Столько эмоций за один вечер можно получить только за карточным столом. Как только дедушка умер и оставил огромное наследство, вы стали так же интересны, как покер, господа. Маман, ты дама треф, наша юная родственница дама бубен, Нелли Робертовна червонная, а уж вы, Наталья Александровна, простите, дама пик.
- А я? - вскидывает бесцветные глаза Настя.
- Ты, милая, еще не дама. Во всяком случае, в этой игре.
- И какая же козырная? - подмигивает старшему внуку Олимпиада Серафимовна.
- Время покажет. Я думаю, что бубен.
До сих пор молчавшая Нелли Робертовна вдруг спохватывается:
- А где же Миша? Миша!
- Я здесь, - словно из воздуха материализуется шофер.
- Что ж ты не сядешь за стол? Тебе ведь никуда сегодня не ехать, выпей с Натальей Александровной водки, раз никто не хочет составить ей компанию. Кстати, Эдик, а ты что, не употребляешь отныне спиртные напитки?
- Еще не вечер. У меня к тому же важный разговор.
- Вот как? - Нелли Робертовна со значением смотрит на Настю, а шофер поднимает рюмку водки и, чокнувшись с Натальей Александровной, опрокидывает ее одним махом.
- Класс, рабочий класс! - смеется Эдик.
Егорушка протирает носовым платком стекла очков:
- Как? Ну, как так можно? Так делать, так говорить? Он же обижает вас всех, а? Обижает? А вы? Что вы?
Майя сидит в уголке, боясь даже вздохнуть и привлечь тем самым к себе внимание. Где же Георгий Эдуардович, почему он не пришел, почему Нелли Робертовна ничего не говорит? Сколько же все это будет продолжаться?
- "В воздухе пахнет грозой…" - томно мурлыкает Эдик. Олимпиада Серафимовна вздыхает:
- Ведь у тебя есть и голос, и слух. И внешность дай бог каждому. Досталось же талантов от природы! Почему ты не займешься чем-нибудь стоящим, Эдуард?
- Чем, например?
- Ты мог бы стать артистом.
- Хочешь составить мне протекцию? Спасибо, бабушка, но я патологический лентяй. Перспектива бесконечных репетиций и гастролей, дурная пища в дурных гостиницах, визжащие от восторга девицы - все это навевает на меня тоску.
Эдик зевает. Вера Федоровна, внимательно разглядывающая в течение нескольких минут Наталью Александровну, вдруг говорит:
- Что это ты старые платья стала вдруг перешивать? На новые денег не хватает? А говоришь, что дела в магазине идут хорошо.
- Я? Старые платья? - делает стойку Наталья Александровна. - Какая чушь!
- Ну, уж нет, - не соглашается Вера Федоровна. - Я отлично помню этот твой бледно-сиреневый костюм. Та же самая ткань. Перелицовка.
- Что ты в этом понимаешь! - фыркает Наталья Александровна. - Перелицовка!
- Я не понимаю? Да я… - тут Вера Федоровна ловит взгляд сына, спохватывается. - Да-да, показалось.
Наступает очередная долгая пауза. Вера Федоровна нерешительно говорит:
- Может, пора расходиться по своим комнатам? Мы все слишком взволнованы. Надо бы отдохнуть.
- Но погода же такая хорошая! - отчаянно говорит Настя. - Мы могли бы погулять!
- Я, пожалуй, составлю тебе компанию, - поднимается Эдик. - Пойдем.
Она вскакивает, первой идет к выходу, за ней Эдик, и все присутствующие за ужином провожают пару долгим взглядом.
- Неужели же он собирается сделать Насте предложение? - взволнованно говорит Нелли Робертовна.
- Ха-ха! - высказывается слегка опьяневшая Наталья Александровна.
- И на что они будут жить? - пожимает плечами Вера Федоровна.
- Во всяком случае, это не наше с вами дело, - говорит Олимпиада Серафимовна. - Я предпочитаю политику невмешательства.
- Кто бы говорил! - язвит Наталья Александровна.
- Мама, у тебя на подбородке губная помада, - замечает Егорушка. - И она размазалась.
Майя молчит, чувствуя, как в груди вместо сердца образовалась пустота. И сразу жить не хочется. Ну, не хочется, и все тут.
… - Поговорила?
- Да.
- И что?
- Маруся согласна нам помочь.
- Маруся? - удивляется Эдик.
- Ну да. У нее же будет половина всего! Я по-прежнему буду жить в этом доме, как ее родственница. Если мы с тобой поженимся, - тихо добавляет Настя.
- А деньги?
- Она даст денег. Она такая… Такая доверчивая. Даст.
- Но мне нужно сейчас. Понимаешь?
- Но что я могу сделать?
- Послушай, Настя. У папы в кабинете лежит пистолет. Я так понял, что вещь дорогая, антикварная. Если бы я мог его продать! У меня появились бы деньги, чтобы отдать долг. Ты должна мне его принести.
- Но это же воровство!
- Я беру взаймы, поняла? Я отдам эти деньги. Потом.
- Но почему пистолет? Разве в доме мало ценностей?
- У меня есть знакомый, который коллекционирует оружие. Он просто фанатик. Я мог бы выручить нужную сумму в пять минут. К тому же, если исчезнет пистолет, в доме будет спокойнее.
- Но раз так, почему ты сам не можешь взять?
- Ну, как ты не понимаешь! Все сразу подумают на меня. Ты же знаешь мою репутацию! Поэтому я буду обеспечивать себе алиби, занимая кого-нибудь приятной беседой.
- А на кого же тогда подумают?
- Да на кого угодно! Хотя бы на Мишу.
- Он не вор, - вздрагивает Майя.
- Зато не член нашей семьи. Я не думаю, что отец вызовет милицию. Он не такой человек. Больше всего на свете он дорожит собственным покоем, а милиция - это долгое разбирательство, протоколы, допросы, суды. Нет, папа заплатит за пистолет, а потом просто уволит проворовавшуюся прислугу.
- Но Миша будет говорить, что ничего не брал!
- А разве ты не можешь сделать так, что не будет? - пристально смотрит на нее Эдик. После паузы Настя спрашивает:
- И когда?
- Я буду ждать тебя в саду. Как только отец выйдет из кабинета, ты зайдешь туда и возьмешь пистолет. А я пока тут с кем-нибудь позабавлюсь. Хоть с Егорушкой. Он - лучшее алиби. Все знают, что Егорушка никогда не врет.
- Хорошо, - покорно кивает Настя. - Я все для тебя сделаю.
- Ты просто чудо! Ты спасешь мне жизнь. Такие вещи не забывают.
- Да?
- Я клянусь, что это в последний раз. Я брошу играть, попробую заняться чем-нибудь стоящим. Я сделаю все, как ты попросишь.
- Ты… Ты любишь меня?
- Ну, конечно, люблю!
- А та девушка в квартире?
- Случайная знакомая. Ты же знаешь, как много у меня таких знакомых! И все чего-то хотят. Да, я впустил ее, чтобы объясниться. Чтобы сказать, что женюсь. Надо рвать старые связи, если собираешься вступить в новую жизнь, ведь так?
- Да.
- Ну, иди.
Между тем за столом на веранде остаются только Егорушка, Наталья Александровна и Олимпиада Серафимовна. Остальные женщины удалились в свои комнаты, Ольга Сергеевна на кухню. Насвистывая, Эдик поднимается на веранду.
- Что ж, Жорочка ужинать так и не будет? Мне послышалось, что хлопнула дверь кабинета. Куда ж он пошел? - взволнованно говорит Олимпиада Серафимовна, тряхнув огромными серьгами.
- На кухню, за бутербродом,- Эдик невозмутим.
- Я, пожалуй, пойду и скажу ему, чтобы не ел всухомятку. Окончательно испортит желудок, - поднимается Олимпиада Серафимовна.
- Вот она, неусыпная материнская забота! - вслед ей говорит Эдик. - Кому-то повезло!
- Я хочу вызвать тебя на дуэль! - отчаянно восклицает Егорушка.
- Что-что?
- С такими надо стреляться!
- Егор, - морщится Наталья Александровна. - Когда же это кончится? Когда же ты повзрослеешь?
- Нет, в этом и в самом деле есть что-то романтическое, - улыбается старший брат. - Что ж, изволь. Давай спустимся в сад, обговорим условия.
- Эдик, надеюсь, ты понимаешь, что твоего младшего брата нельзя воспринимать всерьез, - напоминает Наталья Александровна.
- Не беспокойтесь, ма шер, мы все уладим миром.
Братья уходят в сад. Наталья Александровна остается на веранде одна, внимательно смотрит, как оба исчезают за деревьями.
- Ты умеешь драться на шпагах? - спрашивает Егорушка, когда Эдик усаживается на одну из лавочек в резной беседке.
- Красиво здесь. Люблю этот дом, этот сад. Даже зимой люблю, когда на улице снег, ветер, а в зале топится камин, и если помешать железной кочергой дрова, искры сыплются, словно от бенгальского огня. Вечный Новый год, вечный праздник. Мечта. Всю жизнь я хотел только одного - вечного праздника. Ты любишь Новый год?
- Сейчас лето.
- На самом деле, я поэт, во мне романтики гораздо больше, чем в тебе, хотя ты все книги в библиотеке перечитал. Просто я себя знаю от и до, поэтому не боюсь, а ты себя боишься. Тебе понравилась эта девушка, вот и все. Но ты не знаешь, как подступить к делу.
- Какая девушка? - краснеет Егор.
- Брось. Эта девушка. Впервые что-то дрогнуло в душе, да? И вместо того, чтобы спросить у меня совета, ты надуваешь щеки, грозишься убить и, вообще, делаешь все, чтобы ей не понравиться. Ведешь себя как мальчик, который, чтобы понравиться девочке, дергает ее за косички.
- Да не хочу я никому нравиться! И она моя тетя!
- Вот тут ты ошибаешься. Вы не родственники, так что не мучайся угрызениями совести.
- Ты врешь. Как всегда врешь.
- Попробуй за ней поухаживать. Она такая же, как ты, наивная, не очень умная, неопытная. Она тебя не отвергнет, потому что просто не умеет этого делать. Вы будете пару месяцев друг возле друга тереться, потому что никто из вас не знает, как и что надо делать дальше, потом решитесь, наконец, возможно, что и переспите, а потом начнете испытывать друг к другу стойкое отвращение, потому что…
- Не хочу дальше слушать! Не хочу!
- Но вы можете найти удовольствие в духовном общении, стать друг другу братом и сестрой, делать наше общее дело и даже родить детей. А в пятьдесят лет ты вдруг очнешься, посмотришь вокруг и пустишься во все тяжкие. У тебя родится внебрачный ребенок, и ты напишешь в своем дневнике: "Мне надо было давно с ней развестись, потому что она сделала мою жизнь несчастной". Ты ведь пишешь дневник?
- А что в этом плохого?
- Пустая трата времени. В историю хочешь войти, понимаю. Прославиться, стать знаменитым… Писателем, да? Ну-ну, не красней. Но прежде, чем стать писателем, тебе надо перестать быть идиотом.
- Я никогда не был злым. А тебя хочу убить.
- Ну, убей, - лениво потягивается на лавочке Эдик. - Честное слово, мне все равно.
- А как это делается?
- Возьми пистолет у папы в кабинете и выстрели в меня.
- Я хочу честно.
- Неужели же нет никаких средств? Мать тебя столько по врачам водила! Может, хватит придуриваться?
- Я не…
В этот тихий, теплый вечер выстрел прогремел так громко, что эхо долго еще разносилось по саду, и никто не мог поверить в случившееся.
- Что это? - прошептал Егор.
- Кажется, кто-то меня опередил. И тебя тоже,
- Надо же…
- Идти, да. По крайней мере, ты все это время был со мной, а я с тобой. Дама бубен, дама треф, дама червей и дама пик. Какая же козырная в этой колоде?