- Так, - отрезала Наталья Александровна. - А зачем делиться? Вы теперь всей семейкой обоснуетесь в этом доме. Если только дочку свою найдете. Ей ведь еще надо в права наследства вступать. Интересно, а что будет, если она пропала? Что со всем этим будет?
И Наталья Александровна оглядела просторную светлую веранду.
- Как это не найдем? - засуетилась Алевтина. - У тетки она. Где ж еще? Погуляет и придет. Я свою Марусю знаю. Ей бы только картины писать. Вот нагуляется, и заявится к родне, она, как кошка, наблудит, но дом свой знает.
- А со мной теперь что? - тихо спросила Майя.
- Я предлагаю собрать ее шмотки и выставить вон, - заявила Наталья Александровна.
Олимпиада Серафимовна и Вера Федоровна промолчали, но было видно по выражению лиц, что обе дамы с этим заявлением полностью согласны.
- Да куда ж она пойдет на ночь глядя? - спохватилась Алевтина. - Звери вы, что ли? Да на ней же лица нет!
- Хорошо, пусть переночует, - кивнула Олимпиада Серафимовна. - Только я ее больше не хочу видеть. Никогда. Пусть идет в свою комнату, и…
Дама презрительно поджала губы. Егорушка тут же вскочил, подсел к Майе, зашептал ей на ухо:
- А я думал, что Эдик врет. Что ты мне не тетя. Знаешь, это здорово! Ты не слушай их. Живи, сколько хочешь. Хочешь, в моей комнате?
- Да ничего я не хочу!
Майя поднялась. Очень хотелось плакать, а больше этого хотелось к маме. Бежать до родного дома, не останавливаясь, пока родные руки не обнимут, не прижмут к себе. Пока не почувствует родной запах, и родной голос не скажет с укоризной:
- Что ж ты, Маруся? Дочка ты моя родная.
Дети
Сквозь слезы Майя посмотрела на дорожку, по которой хотела сейчас бежать, бежать, бежать… И все еще не веря своим глазам, прошептала:
- Мама?
И уже громко, радостно:
- Мама!
Вероника Юрьевна шла гораздо быстрее, чем едва поспевающие за ней оперативники. Майю заметила еще издалека и ускорила шаг. Наконец-то!
По ступенькам веранды не взошла, взлетела. Сколько же слез и страданий за эти несколько дней! С той минуты, как получила по почте документы, места себе не находила! Казнила себя: зачем отпустила дочь одну в Москву? Казнила, и давала себя честное слово: в последний раз. И вот позвонили в гостиницу, попросили приехать в отделение милиции, куда отдала заявление о пропаже дочери. И сердце тревожно ухнуло в пустоту:
- Жива?
Ее успокоили: жива мол, но дел натворила. Но Веронике Юрьевне было все равно. Лишь бы дочь была жива, лишь бы с ней самой все в порядке. А в то, что ее Майя могла совершить что-то плохое, Вероника Юрьевна не верила. Не такая ее девочка. Она чистая, хорошая, добрая. И вот она, перед ней. Живая.
- Майя! Девочка моя родная, что с тобой случилось?
Слезы, поцелуи, объятья. И, наконец, дошло:
- Ты больна?
- Мама, меня сбила машина.
- О, Господи!
Оперативники тоже поднялись, наконец, на веранду. Капитан Платошин смотрел на обеих плачущих от счастья женщин и радовался за них по-настоящему. Майя что-то бессвязно лопотала, и Вероника Юрьевна начинала понимать, что обойдется, серьезного ничего нет, и волнений больше никаких не будет. Главное, что дочь приехала в Москву в последний раз. Все, хватит.
- Ну, вот, - облегченно сказал Платошин. - Одна, значит, нашлась. Осталось только разобраться, зачем она все эти фокусы выделывала.
Тут только до Вероники Юрьевны дошло и другое.
- Этот дом… Дом Эдуарда Листова?
- Он самый, - усмехнулась Наталья Александровна. - А вы, значит, женщина с портрета? В розовых тонах?
- Да, это я.
Олимпиада Серафимовна поджала губы. Вот она, большая любовь Эдуарда Листова! Законную жену так-то не писал, а какую-то учительницу… И пожилая дама не удержалась, подколола:
- Что ж вы так воспитали свою дочь?
- А как я ее воспитала?
Наталья Александровна поспешила поддержать бывшую свекровь:
- Она столько времени выдавала себя за другую! За дочь Эдуарда Листова! Денежки хотела себе прикарманить, так что ли? Уж не вы ли ее научили?
- Я свою дочь ничему плохому не учила, - гордо вскинула голову Вероника Юрьевна. - Если Майя и сделала какую-то ошибку, то это не со зла. А убить она никого не могла. Я знаю свою девочку.
- Плохо вы ее знаете! Приехала в чужой дом, втерлась в доверие. А она вообще не имеет права здесь находиться!
- Вот уж кто имеет право, так это моя девочка! И больше, чем вы все!
У Вероники Юрьевны голос звенел от волнения. Вот она, судьба! Сколько лет оберегала свою девочку, не говорила правды, а судьба все равно привела в этот дом. Ведь никогда ничего не просила, не требовала, даже правды никому не сказала. И что за это? Женщины, которых Эдуард отверг, отодвинул от себя, потому что не любили, не понимали, еще и говорят, что она с дочерью не имеет права находиться в этом доме!
И Вероника Юрьевна не выдержала:
- Моя девочка имеет все права. Потому что она дочь Эдуарда Листова. Да. Дочь. И не надо на меня так смотреть!
И Майя прошептала потерянно:
- Мама. Зачем ты, мама?
- Я хочу, чтобы им было стыдно. Должно быть, я единственная, кто ничего не требовал, никогда не рвался к этим деньгам. Ты родилась немного позже срока, все никак не хотела появляться на свет. Я уж начала волноваться. А потом подумала: пусть. Пусть никто и никогда не узнает. Андрею же сказала, что ты родилась чуть раньше, и он ни разу не усомнился в том, что ты его дочь. Зачем нужно говорить правду? Ничего нам с тобой не надо, Маруся.
- Маруся! - вдруг громко всхлипнула Алевтина. - Маруся-то моя где?
Тут только Вероника Юрьевна сообразила:
- А, в самом деле, ведь Маша Кирсанова тоже поехала в Москву в этом поезде? С ней что-то плохое случилось?
- Все деньги эти проклятые! - взялась за голову Алевтина. - Все жадность Ольгина неимоверная! Как только узнала про художника, так и завелась. Ведь весь городок знал, что у нас с Эдуардом Олеговичем происходит. Не любил он меня, нет, не любил. Ее вот любил, - она кивнула на Веронику Юрьевну. - Да мне что с того? Ничего не просила, не требовала. Если б не Ольга.
Капитан Платошин внимательно посмотрел на Алевтину Кирсанову:
- А что Ольга Сергеевна?
- Как узнала, что я забеременела, так и примчалась к нам в городок. С мужем у нее тогда уже разладилось. Квартирку-то надеялась себе отсудить, да как прожить одной? Тяжело. И тут узнала, что мы с художником заезжим роман крутили. И пристала ко мне: скажи да скажи, что ребенок от него. Художники, мол, они богатые. А ну, как не станет отрицать?
Тут Олимпиада Серафимовна первой сообразила:
- Погодите-ка. Так что ж, Маруся не дочь Эдуарда Листова?
- Какое там, - махнула рукой Алевтина. - Не его.
Тут и Настя не удержалась:
- Но она же так замечательно картины пишет! Мы же все видели! У нее же самый настоящий талант! Откуда тогда?
- Талант, да, - тяжело вздохнула Алевтина. - Так и у отца ее, должно быть, был талант. Был, да сплыл. Спился он совсем, Василий-то. А тогда я его пожалела. Это Эдуард надоумил его в первый раз: проводи Алевтину до дома, да проводи. Провожал. А как Эдуард Олегович уехал, так дорожку ко мне Василий не забыл. Все ходил, страдал: выглянуло солнышко на минутку, да скрылось. Уехал художник, да и папку с собой забрал. Василий-то все ответа ждал, что в Москву, может, позовут. Не дождался.
- Постойте, - сказал Эдик. - Папку забрал? Сейчас я кое-что принесу.
И, спускаясь по ступенькам веранды, красавец пробормотал себе под нос:
- А это интересно.
Алевтина Кирсанова продолжала всхлипывать:
- Вот так-то ходил Василий, ходил, да и… Забеременела я одним словом. А было это спустя два месяца, как Эдуард Олегович уехал. У Васи-то другие дети есть окромя моей. И жена такая, что не дай бог. К чему нам городок было веселить? А Маруся-то семимесячной родилась. Я и подумала: почему ж нет-то? И Ольга под ухом зудела. Мол, от художника оно и не стыдно, может, и денег каких перепадет. Ольга - она до денег жадная. Ну, я и написала Эдуарду Олеговичу. Мол, родилась дочь, назвали Марусей. Отчество-то я в графе указывать не стала, это ему сообщила, что, мол, записали Эдуардовной. Он и откликнулся, и денег стал слать. А потом уж сами знаете. Вот оно как все вышло.
Капитан Платошин тяжело вздохнул:
- И в это время Ольга Сергеевна придумала план, как завладеть наследством. Все приглядывалась к тому, что происходит с художником Эдуардом Листовым, несколько лет приглядывалась… А потом поняла: пора действовать. Как только Листовы купили этот огромный особняк, им понадобилась прислуга. Ну, Ольга Сергеевна и заявилась, да и сообщила художнику, что она Алевтине сестра. Только до поры до времени никому просила не говорить. Ее взяли в дом, а у Ольги Сергеевны была на всякий случай припасенная ампула цианистого калия. Только не знала она, кого травить. Листова? А что толку? Наследников хватает. События развивались своим чередом, и надо было сделать так, чтобы Марию Кирсанову Эдуард Листов признал законной дочерью. Пришлось долго и тонко намекать ему. А под старость художник и вовсе начал выживать из ума. Вы уж простите.
Старший оперуполномоченный повернулся к родне покойного художника. Олимпиада Серафимовна прижала к глазам платочек:
- Не дочь… Но как же так? Какое же она тогда имеет право?
- А вот насчет прав мы потом поговорим, - продолжил капитан. - Все-таки Ольга Сергеевна своего добилась: Листов признал Марию своей дочерью и отписал ей половину всего, что имел. И вот наследница приехала в Москву. И надо же так случиться, что на вокзале Майю сбила машина, и она была принята за Марусю Кирсанову. Ольга Сергеевна в первую же ночь поехала в больницу, потому что понимала: племянница в опасности. Слишком большие деньги оставил Эдуард Листов.
- Да-да, я помню, - вдруг сказала Майя. - Я проснулась ночью и увидела у своей постели незнакомую женщину. Это была Ольга Сергеевна.
- Но она не стала никому говорить, что ты не Маруся. Зачем? Пусть суетятся, подлаживаются под девушку, которую считают наследницей. Ведь Ольга Сергеевна проболталась одной из женщин про ампулу с ядом. И ампула эта внезапно пропала. Пришлось опасаться за племянницу, а, значит, радоваться, что вместо нее в доме другая девушка. Вот так-то.
В это время Эдик вернулся с папкой, которую держал в машине с того самого времени, как забрал у Веригина. Положил ее на стол, раскрыл. Алевтина, увидев первую же акварель, вытерла влажные от избытка чувств глаза. Кивнула:
- Его работа. Василия.
Олимпиада Серафимовна заволновалась:
- Что ж, это не Эдуард писал? Как же так?
- А вот так, - усмехнулся Эдик. - Ха-ха! С чего мы все взяли, что картины Эдуарда Листова пойдут теперь нарасхват? Ха-ха! А талантливым копиистом был мой покойный дедушка! Копиистом, не более. А то: гений, гений. Единственное, что он сделал сам, это портрет в розовых тонах, и то позаимствовал цветовую гамму у провинциального художника. Про уродство, что висит в кабинете, я не говорю. Жалкая попытка сделать что-то самобытное, принадлежащее только Эдуарду Листову. А получилась "Безлюдная планета", всего-то.
- С-скажите, Алевтина, - взволнованно пролепетала Настя, - а он еще жив?
- Кто? - удивлено спросила та.
- Этот Василий?
- Живет, небо коптит, - вздохнула Алевтина. - Живопись давно забросил. С тех самых пор, как уехал Эдуард Олегович, так и забросил. И запил, и запил…
- А как его фамилия? - поинтересовался Эдик.
- Простая фамилия: Иванов. Василий Иванов.
- Да, сколько по России таких Ивановых! - с чувством сказал капитан Платошин. - Что ж теперь со всем этим будет?
- Надо устроить выставку, - взволнованно заговорила Настя. - Выставку работ неизвестного художника Василия Иванова. В Манеже.
- Не надо ему ничего, - вздохнула Алевтина. - Теперь уж ничего не надо. Пусть уж все остается, как есть. Кто как прожил свою жизнь, так тому и быть. Эдуард Олегович пусть в знаменитых художниках остается, а Васька в кочегарах.
- Но как же так? - пожала плечами Настя. - Ведь это же… несправедливо?
- А жизнь вообще несправедливая штука, -г засмеялся Эдик. - Надо же! А ведь Веригин целился под эти акварели! Сразу, почувствовал старый лис, что деньгами пахнет! Интересно, а что собирался делать с рисунками уважаемый Эраст Валентинович? Ведь никто не знал про папку. Дед ее прятал, стеснялся, должно быть, чужого таланта.
И Эдик снова рассмеялся.
- А с Ольгой-то что? - спохватилась Алевтина. И виновато добавила: - Сестра, ведь. Не брошу же я ее.
- Она двух человек убила, - презрительно сказала Наталья Александровна. - Ей место в тюрьме, а не в этом доме.
- А вот тут вы ошибаетесь, - капитан Платошин отошел от стола к окну, стал так, чтобы солнце светило в спину и сидящие на веранде не видели выражение его лица. - Я сказал только о том, что у Ольги Сергеевны были виды на наследство. И что она собиралась действовать. Но один человек ее опередил. И причиной этому было то, что в доме появился антикварный пистолет "Деринджер".
Развязка
- Леша, ну-ка дай сюда, - кивнул Платошин одному из своих коллег.
Тот достал из сумки аккуратный сверток, бережно развернул. Старший оперуполномоченный осторожно взял "Деринджер", взвесил в руке, словно оценивая, потом покачал головой:
- Первый раз в моей практике, что человека убивают из такого вот антикварного оружия. Сразу понятно, что убийство спонтанное, в состоянии аффекта. Тот, кто планирует преступление заранее и тщательно к нему готовится, ни за что не воспользуется пистолетом, так сказать, с прошлым. Ведь оружие из частной коллекции, редкое. Девятнадцатый век, как сказали эксперты.
Сидящие на веранде завороженно смотрели на пистолет. Эдик взволнованно облизнул губы, посмотрел на мать.
- Ну что? - спросил капитан Платошин. - Кто-нибудь что-нибудь скажет?
- А что, надо сказать? - пожала плечами Наталья Александровна.
- Вера Федоровна, вы так и не объяснили, откуда на этом пистолете отпечатки ваших пальцев, - внимательно посмотрел на Оболенскую Платошин. - Настя сказала, что заходила в кабинет, рассматривала "Деринджер", Наталья Александровна призналась, что брала его в руки, с Олимпиадой Серафимовной тоже все понятно. А вы когда заходили в кабинет?
- Я… Не заходила, - заволновалась Вера Федоровна. - И потом, какие отпечатки? Не надо меня ловить! Я же была в перчатках! Я дама, я даже летом ношу перчатки!
- А когда я вас допрашивал по прибытии на место происшествия, на вас их не было. Почему? Куда вы их дели?
- Никаких отпечатков на пистолете остаться не могло! Столько лет прошло! Столько лет!
- Сколько? Вера Федоровна? Сколько лет прошло с той поры, как вы на пару с будущим рецидивистом Кувалдиным ограбили квартиру наследников известной княжеской фамилии?
Вера Федоровна побледнела.
- Как ограбили? - взвилась Олимпиада Серафимовна. - С каким еще Кувалдиным?
- Есть такой, - вздохнул Платошин. - Дело в том, что Вера Федоровна Оболенская, действительно, круглая сирота, воспитывалась в детдоме. Только насчет того, что родители, потомки аристократов, погибли в сталинских лагерях, это вы, Вера Федоровна погорячились. Вы в каком году родились, простите?
- Это не имеет никакого значения.
- В пятьдесят втором. И не в сталинских лагерях, а в городе Москве, потому что оставили вас в столичном роддоме. А фамилию Оболенская дала девочке в детдоме старая воспитательница, которая, действительно, была из семьи аристократов и имела склонность давать подкидышам фамилии древних княжеских и графских родов. Кувалдин, тот и родился Кувалдиным, его мать бросила уже в возрасте семи лет, не в младенчестве, как вас.
- Это не правда! - надменно вскинула голову Вера Федоровна.
- Неужели вы думаете, что нельзя раскопать подробности вашей биографии? - усмехнулся Платошин. - А государство о вас, меж тем, неплохо позаботилось. Вы закончили швейное ПТУ, получили однокомнатную квартиру в Москве, вас на работу устроили. А Кувалдин к вам захаживал. Он еще в детдоме взялся за воровство, таскал потихоньку все, что плохо лежало. А как вышел из детдома и был направлен на учебу в ПТУ, так честно трудиться не захотел. Попал в дурную компанию, стал квартиры грабить, да и вас потихоньку втянул. На квартиру одной из приятельниц старой учительницы вы его навели?
- Ничего не докажете, - надменно сказала Вера Федоровна. - В моей биографии ничего нет об уголовном прошлом.
- Конечно, нет, - легко согласился Платошин. - Ни слова о судимости. Потому что Кувалдин все взял на себя. У вас ведь была любовь. Еще до замужества с Листовым-младшим, так ведь? В той квартире вы и взяли так называемые "фамильные" драгоценности и антикварный пистолет "Деринджер" девятнадцатого века. Конечно, нет сейчас на нем ваших отпечатков, но вы же первый раз не стали отрицать, что они там есть? Растерялись, Вера Федоровна?
- Когда это в первый раз?
- Когда я всех расспрашивал после результатов дактилоскопии. Вы сказали, что могли бы объяснить. Ну, так объясните!
- А вы меня не запугивайте! И я не уголовница, в тюрьме не сидела.
- Не сидели. О вас в показаниях Кувалдина не было ни слова, потому что вы хранили украденное. Долгие годы хранили, понимая, что если ценности всплывут, вы тут же подпадаете под подозрение. Следствие так и не докопалось до истины, и ценности не нашли. Вы же к тому времени, как Кувалдину сесть, познакомились с Георгием Эдуардовичем Листовым, сыном тогда еще никому не известного художника. И сочинили красивую сказку о родителях, потомках древнего рода князей Оболенских, погибших в сталинских лагерях, о тяжелом детстве и доставшемся в наследство антиквариате.
- Ничего я не сочиняла! - взвизгнула Вера Федоровна. - Это правда!
- Правда то, что вы из страха много лет не трогали ничего из ворованного, терпели. Выдержки и терпению вам, Вера Федоровна, не занимать. Да и Листов вас обеспечивал, а после развода алименты платил аккуратно. Сорвались вы только тогда, когда сын стал делать карточные долги. Вот тогда он и стал показывать для оценки Нелли Робертовне так называемые "фамильные" драгоценности. А однажды показал и "Деринджер". Так, господин Оболенский?
- Это криминал? - усмехнулся Эдик. - По-моему, я ничего не воровал. И ничего не знал о прошлом моей матери.
- Да бросьте! Кстати, Георгий Эдуардович Листов довольно быстро узнал, на ком женился. Кувалдин бежал из колонии и заявился к вам в дом. Это известно из его показаний. Вас, Вера Федоровна, в тот день по счастью дома не было. А между Кувалдиным и Листовым-младшим произошел серьезный разговор. И несколько дней Листов-младший прятал сбежавшего из колонии рецидивиста у папы на даче. Эдуард Олегович был в отъезде, зимой дом, тогда еще плохонький, деревянный, как правило, пустовал. Вот Кувалдин там и отсиживался. Правда, вскоре после этого Кувалду поймали, и он снова сел, но гарантией на будущее себя обеспечил надежной. Желаете ознакомиться с показаниями? Леша, папку с протоколом.