- На Пэтси? Это счастье не про мою честь. Не могу себе позволить ездить на таком дорогом жеребце - он принадлежит Хелен. Да и не хочу участвовать в этой погоне за призами. Никакого удовольствия, если ты вынужден тягаться со сворой жокеев, которые просто подыхают от желания, чтобы им пришпилили еще розетку. Ну что ж, покрасовался я перед вами - и баста. Коринна, пора начинать наш дорогостоящий урок.
Коринна передала Бастера Дженни и вновь села на пони. Они выехали на середину манежа. Берти отпустил корду, и Коринна стала править сама.
- Великолепный спектакль устроил он для нас.
- Да,- откликнулась Дженни.- Вот только зря так наорал на нас из-за бедного малыша Бастера.
- Ну, своим ученицам он выдал и почище.
- О, один взгляд его глаз, которые так и зазывают в постель,- и раны, нанесенные его языком, сразу затянутся.
- Ты невзлюбила его?
- Я не доверяю ему, Джон. Мужественная солдатская внешность. А под ней - полная распущенность.
- У нас нет достаточных доказательств, чтобы утверждать это, Дженни.
- А мне и не нужно доказательств. За что его турнули из армии?
- Если верить Тому Барнарду, ему предложили выйти в отставку. Думаю, за неподчинение приказу или неуплату долгов.
- А по-моему, он просто отодрал полковничиху.
Дженни всегда избегала грубых выражений. Ее замечание встревожило меня, так же, как в свое время слишком бурная реакция на Берти при первой с ним встрече,- такая реакция может легко обратиться в свою противоположность. Odi et amo. Старина Катулл выразил это в словах, которым суждена вечная жизнь.
Урок верховой езды кончился, и мы все направились в конюшню. Берти показал Коринне, как расседлывать Китти и как ее чистить. У него был свой конюх, несколько кляч и пони; многие его ученицы приводили своих собственных лошадей.
Мы осмотрели стойла, затем помещение, где седлали лошадей. Тут в углу я заметил электрический кузнечный горн.
Свое заведение со всеми, как выразился Берти, "причиндалами" он получил от предыдущего владельца, который обанкротился. Дело это, объяснил он, рискованное и всецело зависит от доброго расположения местных жителей.
- Разумеется,- добавил он,- у меня есть кое-какие преимущества: родовое имя и прочее…
Поддерживая разговор, он с удивительной ловкостью чинил порванную подпругу. Дженни, на редкость молчаливая, сидела на скамье у затканного паутиной окошка, глядя во двор, где Коринна болтала с конюхом, который вилами принес связку сена для лошадей.
- Здешняя жизнь, после Оксфорда, должно быть, непривычна для вас,- сказал Берти.
- Мне тут нравится. Всегда мечтал уйти на покой, поселиться где-нибудь в этих краях.
- И вам не скучно?
- Ни капли.
- Жаль, что не могу сказать о себе то же самое… Кстати, вы не знали в Оксфорде мисс…?- Берти назвал преподавательницу, снискавшую дурную славу своим ядовитым языком.
- Да, я встречался с ней.
- Не слышу энтузиазма в вашем голосе. Она дальняя родственница Элвина. Однажды гостила здесь. Ну и язык у нее - сущее помело.
- Он все еще поддерживает с ней отношения?
- Кажется, они переписываются. Хоть и не часто.
Я украдкой покосился на Дженни. Она догадалась, о чем я думаю, и слегка кивнула головой. Попытка, мол, не пытка.
- Мы с Дженни недоумеваем, откуда автор анонимного письма узнал, что у нее был нервный срыв в Оксфорде.
Берти оторвал взгляд от подпруги.
- Извините, я не понял.
В голосе Дженни слышалась легкая дрожь, но звучал он вполне отчетливо:
- "Немудрено, что ты больна, сука, со старым хрычом не жизнь, а мука".
Я с зоркостью рыси вглядывался в лицо Берти. Он был неприятно смущен, но под этим смущением крылось какое-то другое чувство - так мне, по крайней мере, казалось.
- Фу, чертовщина!- сказал он наконец.- Поганая история! Но я не совсем понимаю…
- Дело в том,- перебила его Дженни,- что я давно уже совершенно здорова.
- Ах, вот оно что. Ясно.
- Оба утверждения, что содержатся в анонимке,- неверны,- сухо сказал я.
Берти сконфузился еще сильнее.
- Послушайте,- пробормотал он,- не торопите меня. Я не так быстро соображаю.
- Когда мы впервые встретились с вашим братом,- сказала Дженни,- он настойчиво заводил разговор о моем здоровье. А потом я получила это письмо, где меня называют "больной сукой". Ваш брат в переписке с родственницей, живущей в Оксфорде, уж она-то знает о моей болезни. Надо ли договаривать?
Берти выпрямился, он явно был озадачен.
- Если мой крошечный мозг ухватывает правильно, вы полагаете, что все эти письма накатал Элвин?
- Больше никто в Нетерплаше не мог знать о болезни Дженни.
- Нет, нет, это просто невероятно. Исключено. Элвин, конечно, у нас с чудинкой, но не подлец. Сплетник, правда, жуткий, вы и сами знаете.
- Вы думаете, он мог разболтать кому-нибудь то, что сообщила ему родственница?
- Не думаю, а знаю.- Берти с вызовом поглядел на Дженни.- В частности, он сказал мне. Послушайте, миссис Уотерсон, в таком захолустье, как Нетерплаш, всех приезжих обсуждают так, будто они прибыли с Марса. Это только любопытство, не злоба. Можно не сомневаться, что Элвин раззвонил о вас и о вашем муже еще за несколько недель до вашего приезда.
- Значит, и вы могли написать это письмо?- спросила Дженни, глядя на него в упор.
- Да, мог. Как и любой из знакомых моего брата.
- Включая Пейстонов?
- Почему бы и нет?
- Вот уж не предполагала, что вы так близки с мистером Пейстоном.
Намеренно или случайно, Дженни сделала ударение на слове "мистер", и вся фраза приобрела глубоко саркастическое звучание. Но Берти проигнорировал это.
- Элвин не близок ни с ним, ни с его женой. Но иногда мы встречаемся. Конечно, в разговоре с ними он вполне мог упомянуть о том… что…
- Что я не в своем уме?
Такая прямолинейность ошарашила Берти, вид у него был просто дурацкий.
- За что вы набросились на меня, миссис Уотерсон? Я не адвокат моего брата, но не допущу, чтобы его обвиняли в такой подлости.
- Ваша преданность делает вам честь, мистер Карт,- извините, майор Карт.
- Не так официально, миссис Уотерсон. Свое звание я приберегаю для снобов, вроде той же Хелен. Не лучше ли называть друг друга по имени - Берти и Дженни… и Джон. А?
В темной конюшне происходила настоящая дуэль, и я не принимал в ней никакого участия, даже в роли секунданта.
- Послушайте, Дженни,- продолжал Берти,- эти письма получили многие. И многие - и здесь, в Нетерплаше, и в Толлертоне - могли их написать. Эта кампания ведется не только против вас, поэтому не стоит слишком беспокоиться. Все перемелется. В конце концов выяснится, что письма сочинила какая-нибудь придурочная старая дева. Заведомая ложь не может никого ранить.
- Вы так полагаете? Ведь в этих письмах есть зернышки истины.
- Только не в том, что получили вы.- Опершись локтем о поблескивающее седло, Берти повернулся ко мне.- И зачем пишут такие пакости, Джон?
Немного поразмыслив, я ответил:
- Это нечто вроде мести - не столько отдельным людям, сколько самой жизни, обращающей кое-кого в неудачников, в полные ничтожества. Стремление тайно властвовать над другими, взрыв долго подавляемых разрушительных начал. Не знаю.
- По-моему, это чистое злобствование.
- Называйте как хотите,- сказала Дженни,- Одно для меня ясно: эти письма написаны душевнобольным человеком.
6. ГРАНАТА МИЛЛЗА
В последующие дни не произошло ничего примечательного, если не считать того, что в окрестностях деревни объявился цыганенок. У Фреда Киндерсли сломалась машина, и он попросил меня свозить его в Дорчестер за продуктами; по пути он и рассказал мне о цыганенке.
Вот уже несколько недель деревенские жители встречают по ночам цыганенка. Поблизости нет ни одного цыганского табора, и это довольно странно. По их описанию, цыганенок - стройный паренек в надвинутой на лоб старой фетровой шляпенке. На приветствия он не отвечает, тихо проскальзывает мимо.
- И что же, по их мнению, он делает по ночам? Крадет кур?
- Ни у кого не пропало ни одной курицы,- сказал Фред.
- Может, он переодетый русский шпион?
- Нет тут для шпионов ничего интересного. Теперь у наших деревенских новая тема для разговоров. А то они все обсуждали эти паскудные письма.
- Деревенские знают о них?
- Знают. А чего не знают, додумывают.
На самой вершине холма мы свернули на дорогу, соединяющую Дорчестер с Шерборном, ее лента зыбилась перед нами в знойном мареве.
Я всегда уважал типично североанглийскую сдержанность Фреда и не расспрашивал его об анонимке, которую получил он сам. И вдруг, сидя подле меня в прямой неподвижной позе, он признался:
- Доротея очень расстроена. Не знаю, правильно ли я поступил, показав ей письмо.
Я сочувственно кашлянул.
- Меня просто поражает, откуда этот человек мог знать…- Фред помолчал, глядя сквозь лобовое стекло прямо вперед.- Я уже рассказывал вам, мы натерпелись неприятностей от Берти Карта. В письме сказано, что моя жена продолжает "путаться" с ним. Только сказано погрязнее. Конечно, я не лишился сна. Я знаю, это неправда. Но как этот тип пронюхал, что Берти и впрямь приставал к моей жене?
- Обычная деревенская сплетня? Вы же сами говорили, что…
- На людях он ничего себе не позволял. Только когда бар был пуст.
- И он оставался наедине с Доротеей?
- Да, началось так. Но пару раз он пробовал заигрывать с ней и при мне. Но я это сразу же прекратил; надо сказать, нахал он редкий.
Я с некоторым беспокойством вспомнил о перепалке между ним и Джейн.
- Я слышал, что папаша не гнушался правом первой ночи,- продолжал Фред.- Молодой Карт, видать, весь в него. Но закавыка в том, что об этом знаем только мы трое.
- И я. Вы рассказали и мне.
- Полноте, полноте, мистер Уотерсон. Подозревай я, что это вы рассылаете анонимки, я не поехал бы с вами в одной машине.
- Может, Берти проболтался кому-нибудь из женщин?
Фред Киндерсли вздохнул.
- Случались у нас в Нетерплаше мелкие неприятности, но такого еще никогда не было. Эти письма никого не щадят. Начинаешь опасаться всех. Как будто за тобой следит глаз Старшего Брата.
- Старшего Брата, то бишь Элвина,- прошептал я.
Фред призадумался.
- Элвин? Но ведь он человек безобидный. Язык у него, конечно, длинный, но…
- А как он разыграл Пейстона? Так ли уж он безобиден?
- Нет никакой уверенности, что это сделал именно он. А все же это только розыгрыш - достаточно жестокий, не спорю, но его нельзя ставить на одну доску с этими письмами. К тому же розыгрыш был устроен открыто - сам Элвин присутствовал на званом ужине и вовсю наслаждался своей проделкой. Но эти письма - тайные, трусливые - все равно что удары ножом в темноте.
- Любопытно, что они стали приходить почти сразу после розыгрыша.
- Что вы хотите сказать?
- Похоже, что розыгрыш навел кого-то на мысль написать эти анонимки: он знал, что подозрение должно неминуемо пасть на шутника, и, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений, наклеил свои записки на карты.
Обдумав мою мысль, Фред сказал:
- Выходит, он точно знал, что розыгрыш устроил Элвин?
- Знал или догадывался.
- И у него есть зуб на Элвина - он хотел опорочить его.
- Возможно и так. Но не обязательно.
- Но если все же так, мистер Уотерсон, искать придется недалеко.
- И кто же, по-вашему, виновник?
- Человек, который пострадал от розыгрыша Элвина.
- Не представляю себе, чтобы крупный делец унизился до анонимки.
- Пейстон - малый беспощадный. Мы уже кое-чего насмотрелись.
- Беспощадный? Да, согласен. Но способен ли он на мелкие пакости?
- Меня очень тревожит, что будет дальше,- не сразу сказал Фред.- Письма вроде бы прекратились, но я всем своим нутром чую, что мы еще услышим об этом подонке, кто бы он ни был.
- Это зависит от того, какая у него цель. Нацелился ли он на Элвина или просто гадит как только может?
В следующий уик-энд Дженни вместе с Коринной уехала на несколько дней к своим родителям. Перед их отъездом я ощущал необычную наэлектризованность в атмосфере нашего дома; я приписал это взвинченным нервам Дженни: она, видимо, никак не может успокоиться после анонимки. И Коринна ходила со странно рассеянным видом. Я узнал лишь в пятницу, когда мы с Дженни легли спать, я узнал причину всего этого.
- Что нам делать с Коринной?- вдруг спросила Дженни.
- С Коринной? А что с ней неладно?
- Она влюбилась' в Берти. Только, Бога ради, не причитай, Джон: "Но ведь она еще школьница".
- Хорошо, моя любовь, не буду. Но я не очень хорошо представляю себе, чем мы можем помочь девочке, если она, как ты говоришь…
- Но ведь он - жуткое дерьмо и вполне может совратить ее…
- Возможно, ты и права, но…
- Не будь таким бесчувственным, Джон. Это твоя дочь. Неужели ты не понимаешь, что он может испортить ей жизнь?
Я почувствовал: Дженни вся напряглась в темноте.
- Она призналась тебе в своей влюбленности?
- Не прямо. Это-то меня и тревожит - до сих пор Коринна ничего не таила от меня. А теперь стала.
- Конечно, можно запретить ей видеться с ним, только вряд ли это принесет какую-нибудь пользу… Но ведь ты ходила с ней на все уроки верховой езды.
- Она недовольна, что ее все время провожают.
- Как бы она добиралась до Толлертона?
- Берти предложил подбрасывать ее туда и обратно на своей машине. В те дни, когда у нее уроки. В последнее время она совершает одна долгие прогулки - откуда мне знать, может, она встречается с ним.
- Спроси у нее. Она ведь никогда не обманывала.
- Ни на одну женщину нельзя положиться, если она влюблена. Мы все хитрые, как кошки.
- Ты хочешь, чтобы я отвадил его?
- Боюсь, это тебе не удастся. Поговори с ней. Она так трогательно восхищается тобой.
- Ну, не знаю. Могу только сказать, что малый он дрянной, а это классический способ толкнуть молодую девушку в объятия мужчины. Не поступить ли нам наоборот - нахваливать его так, чтобы она почувствовала отвращение?
- По-моему, это не тема для шуток, Джон. Если бы ее мать была жива…
- Она не могла бы сделать для Коринны больше, чем ты, дорогая.
Дженни стиснула мне руку. Иногда она так не уверена в себе - и даже в моей любви,- что самая пустячная похвала действует на нее с непропорционально большой силой. Но я ошибался, принимая этот жест исключительно за проявление благодарности. Следующие же ее слова показали, что она внутренне готовилась к предстоящему ей испытанию.
- А знаешь, Джон, для чего он волочится за Коринной? Чтобы возбудить во мне ревность. Нет, нет, не говори ничего. На самом деле он домогается меня. Он знает, что я его на дух не принимаю. Приударяя за Коринной, он как бы берет реванш за то, что я его отвергаю.
- Что ты говоришь, моя любовь?…
- Я знаю, что говорю. Его тщеславие уязвлено. Нашлась женщина, которая отнюдь не считает его неотразимым. Вот Коринна и должна быть принесена в жертву.
- Допустим, ты права. Но я не могу поверить, что он…
- Сущее животное? Ты слишком культурный человек, Джон. Слишком добрый. Ты и понятия не имеешь, на что способны негодяи такого пошиба.- Дженни тяжело вздохнула.- Я чувствую всю свою ответственность за Коринну. Но не знаю, что делать.
Я постарался ее успокоить, и вскоре она задремала. Но сам я долго лежал с открытыми глазами, глубоко встревоженный тем, что мне открыла Дженни. Если дело обстоит так, что можно предпринять? Но если Дженни все это вообразила или невероятно преувеличила, это ничуть не лучше - значит, у нее снова нелады с психикой.
Я уже засыпал, когда она вздрогнула - ей, очевидно, приснился кошмар - и закричала: "Я должна!… Во что бы то ни стало!…"
На другое утро я отвез Дженни с Коринной в Шерборн и посадил их на лондонский поезд. Повар из меня никудышный, и я договорился с четой Киндерсли, что в предстоящий уик-энд буду столоваться у них. В субботу в таверне было столпотворение, и мне пришлось разделить столик с двумя офицерами Королевского флота, лейтенантом и младшим лейтенантом - они приехали с группой матросов из Портленда, где стоял их фрегат.
Разделяя восхищение морскими офицерами, свойственное мисс Джейн Остен, я, в отличие от ее героинь, нахожу их несколько тяжеловатыми в общении. Их выучка и дисциплина, сама их профессия, на мой взгляд, отгораживают их от посторонних, как будто они члены тайного ордена, если только речь не идет об их службе,- тут они, несомненно, хорошо подкованы, но подобно монахам, мальчишески простодушны, эмоционально и интеллектуально ограниченны. В наши дни их интересы еще теснее замыкаются рамками корабельных дел, ибо их профессия требует все больших и больших технических знаний.
Однако офицеры, с которыми я ужинал в тот вечер, оказались вполне приятной компанией. Когда мы вместе осушили бутылочку "Нюи Сен-Жорж", они почувствовали себя свободнее. Младший лейтенант учился в Эмберли - разумеется, через много лет после того, как я там преподавал, а его командир, лейтенант Барнрайт, высказывал весьма неглупые и оригинальные взгляды на стратегию морского флота в атомной войне; может статься, что он займет высокое место на иерархической лестнице, но может статься и так, что его образ мыслей придет в резкое столкновение с общепринятым, и тогда его карьера загублена. От стратегии мы перешли к судовой дисциплине, и тут его рассуждения были не менее интересны. Он говорил о различном характере дисциплины на малых и больших судах, при одном общем условии: "Каждый член команды должен обладать лучшей реакцией и действовать чуть-чуть быстрее, чем его противник на неприятельском судне".
По мере того как матросы за стойкой хмелели, шум усиливался и говорить становилось все труднее. В баре сидели два флотских старшины и с дюжину матросов. Старшины спокойно беседовали. Особенно поразил меня один из них,- Барнрайт сказал, что это его главный старшина,- темноволосый, очень красивый тридцатилетний малый с властным лицом, которое сразу же приковало мое внимание. Когда кое-кто из матросов слишком расшумелся, он сказал им несколько слов - у него был приятный девонский выговор,- и они тотчас утихомирились.
- На нашем судне никаких проблем с дисциплиной,- сказал Барнрайт.- Уоррен - мой главный старшина - просто молодец. Давно заслуживает повышения.
За четверть часа до закрытия Барнрайт и младший лейтенант предложили обоим старшинам сыграть в дарты. Я вызвался судить их состязание. К этому времени Уоррен изрядно нагрузился: лицо его побелело, на ногах он стоял нетвердо, но на всех остальных его способностях это никак не отразилось. Он дружески потряс мою руку, сказал, что очень рад со мной познакомиться, и для начала выбил дважды по двадцать очков. Затем он выбил трижды по двадцать, трижды по девятнадцать и единичку - тут он заметил: