С такой внезапной злобой ответил, что сразу видно: весь мир в число этих жлобов "закольцевал". И меня тоже. Дальше - хлеще. Про мать спросил - так вовсе матом полоснул. В общем-то понятно: отец их бросил, она пьёт, случайные связи… Хвастаться, прямо скажем, нечем. Но чтоб до такой степени собственную мать возненавидеть… Да еще при следователе матом обкладывать… В моём кабинете и рецидивисты гонор придерживали.
Хотел я его одернуть, да понял, что он меня специально провоцирует, вроде как на зуб пробует. Вижу, куда как не прост парень. Но что меня в нём сразу подкупило… Задаю вопрос: зачем, мол, столько консервов набрал, может, в поход собрался, на плоту по реке. Вроде подсказываю: да, хотел. Нюанс, а в результате совсем другой мотив краж: не корысть, а детская шалость. Да нет, отвечает, чего я на этом вашем плоту не видел. Толкнул бы в городе у магазинов, а на "башли" водки взял… А глазами показывает: задёшево покупаешь, добреньким хочешь быть. Вот она где у меня, ваша доброта показушная!
Когда мне соседи да учителя страсти про пацана этого рассказывали, верил. Пока воочию ушей и глазенок этих не увидел. Я так понимаю, в школе такие пацаны не подарок. В него ж шило вставлено, да и психика, чего говорить, надломлена. Когда такое дома, это ж кем надо быть, чтоб без завихрений расти? Его, я узнал, еще в первом классе Жёваным прозвали, - вечно мятым ходил. А то, что этот первоклашка сам свои две рубахи стирал и, как умел, отглаживал - это как?! Кто знает, сколько он над тем утюгом в загаженной халупе проплакал?..
- Ушинский ты наш, - гоготнул Завистяев. - Вытурят скоро на пенсию, иди прямиком в школу.
- Рассказывайте дальше, Владимир Георгиевич, - Коновальчук недобро зыркнул на хамоватого приятеля.
- Если коротко, начал я к себе Андрюшку приваживать, приручать, как волчонка. И вроде пошло, - Кольцов слабо улыбнулся воспоминаниям. - Толкался он у меня часами, повестки разносил, помогал, как мог. Даже на происшествия со мной пару раз выезжал. Домой к себе его приводил. Хотелось, знаете, возместить мальчишке нехватку участия. И где-то ещё, надо признать, самолюбие срабатывало: вот вы его топчете, а я подниму. Другие следаки тоже к нему привязались. Утром увидят: "Эй, головастик, чего на службу опаздываешь? Твой шеф уже спрашивал".
И ещё обнаружилось - фантазия у пацанёнка богатейшая. Вдруг начинает рассказывать: кого-то из воды спас, где-то пожар потушил… И с такими деталями роскошными - заслушаешься. Готовый артист. Я сначала обрывал. Мол, кончай врать. Но ведь сочиняет-то о красивом, о подвиге. Вроде себя сегодняшнего передо мной приукрасить пытается.
Кольцов помрачнел:
- И только я собрался к прокурору договариваться о прекращении дела (одних справок да характеристик набрал хренову тучу. Даже из Дворца пионеров, что он лобзиком лучше всех вырезал), меня внезапно в областной аппарат на автокражи перекинули. В тот же день вылетел в срочную командировку. Андрюшкины кражонки передал другому следователю. Втолковал всё, что мог. Особо - насчет прекращения дела. Но - плохо, видно, втолковал. Да и следователь оказался из ретивых. Недосуг ему было в Андрюшкиных проблемах копаться. Повздорили, наорал. Шмалько не явился по повестке, был доставлен приводом и арестован, а дело следователь скоренько передал в суд.
- А что ты хотел?! - взвился вдруг Завистяев. Отмахнулся в сердцах от недоумевающего взгляда Коновальчука. - Да я, я это был! Развел тут сюсюканьки-масюканьки. А у салажонка двадцать пять краж, и все со взломом!
- Отверточкой в замочках подвальных ковырял.
- Один хрен - "с применением технических средств"! Да и гоняться за ним - тоже то еще удовольствие. Я, что ли, ему мешал по повесткам являться? Когда у тебя на руках сорок уголовных дел и, почитай, каждые два-три дня срок подходит, тут не до педагогики. А то - "оставил одному…". Мне стыдиться нечего! К тому же никто паршивца этого не посадил. Помариновали месячишко в следственном изоляторе. А на суде дали отсрочку исполнения приговора. Считай, всё тип-топ.
- Эва как. - Кольцов недобро прищурился.
- И чем же закончилось? - Коновальчук, боясь ссоры, поспешил вернуть Кольцова к рассказу.
- К суду я опоздал. А когда прилетел, попытался Андрюшку разыскать, ездил в посёлок. Только он в бега пустился, домой к матери не заявлялся. А у меня опять закрутка по автомашинам этим пошла - месяца четыре из командировок не вылезал. Едва конец забрезжил, на иконы перебросили. А это еще полгода.
- На иконах меня как раз в вашу бригаду включили, - напомнил Коновальчук, отчего - то улыбнувшись. - Повезло мне. Вы из меня тогда следователя и сделали. Помните?
Кольцов, не желая отвлекаться, скупо кивнул.
- Через полтора года судьба меня опять в тот же район забросила - заместителем начальника райотдела. Как-то заступил ответственным дежурным. Ближе к ночи по селектору вызывают в дежурную часть. Оказалось, звонят с аксентьевского поста ДПС. Подхожу:
- Майор Кольцов слушает.
- Товарищ майор (а слышимость скверная, голос хрипами оброс), тут до вас пацан добивается. Передаю трубку. Вроде серьезная информация.
- Владимир Георгиевич! - Ба, Андрюшка! Ведь сколько времени не видел, а голос узнал тут же. Слышу, дрожит от волнения: - У нас здесь преступник появился! Быстрее надо!
- Да говори толком, головастик, не мельтеши. - А сам улыбаюсь невольно: представил его великолепное ухо у телефонной трубки.
- В поселок приехал такой Бирюков. Только отсидел за убийство. Я сегодня у него в доме был. Он мне пистолет с патронами показывал. Чемодан при мне открывал, такой, с потертым боком, - там пачки денег доверху! Всё хлестался, что пришил кого-то. То ли кассира, то ли… Полный отморозок! Говорит, если менты или еще кто сунется, враз перестреляю, а потом уж себя. Он завтра поутру уезжать собрался, счёты с кем-то сводить! Для того, говорит, и пистолет припас. Меня убить грозил, если кому проболтаюсь. Даже дверь запер. Так я дождался, когда он пьяный уснет, в окно сиганул и через поле сюда, на пост. Слышите меня, Владимир Георгиевич? - Голосок звенит, срывается от волнения и страха.
Я зажал трубку рукой:
- Немедленно готовить машину и опергруппу. Всех с оружием!.. Андрей! Жди нас на посту, понял? Минут через двадцать будем. Только сам туда не лезь! Дождись! А насчет его угроз не дрейфь - порвём, как тузик грелку!
Мчались, само собой, с мигалкой и сиреной. Всё-таки вооруженное задержание, не хвост собачий. Ну, и волнение… Не каждый день под пули лезешь. Такая атмосфера, казалось, даже на машину перекинулась: уазик наш на всех рытвинах и колдобинах тоже вроде как в дрожь кидало…
Встретил он нас на посту ГАИ, как и договорились. За год, как по голосу и понял, почти не изменился. Разве что чуть вытянулся и оттого совсем оборвышем стал выглядеть.
- Я дом покажу.
Поехали. Ночь, петляем меж каких-то сараев.
- Пистолет опиши.
- Да я в них не разбираюсь.
- Глянь, не такой? - опер из розыска, Паша Бакланов, большой до оружия любитель, свой "макаров" показывает.
- Не… Там вот эта штука круглая и здесь вот так вертится. Он ещё при мне пули вставлял в это… Барабан, во!
- Значит, револьвер, - снисходительно определил Паша. - А деньги? Какие купюры?
- Не разобрал. Он же краешек приоткрыл. Да и ошарашило меня, как увидел. Но в упаковках.
- Может, выручка? - прикинул я. - Телефонограмм иногородних не было? Установок по нападению на инкассаторов?
- Свежих нет. - Паша отрицательно мотнул головой. - Хотя мог старое поднять. После отсидки.
- Вот его дом. - Андрюшка ткнул пальцем за угол, и шофер тут же вцепился тормозами в дорогу, одновременно погасив фары.
- Какая квартира?
- Второй этаж налево. Да я покажу!
От возбуждения Андрюшка аж подпрыгивать начал.
- Нет уж, - отрубил я. - Помог - и будет. Дуй домой, чтоб никто не заподозрил. В квартире кто ещё есть?
- Сестра. Та ещё грымза. Вы с ней построже. А то, если что почует, тут же заорет. А у него-то револьвер заряженный. Может, все-таки с вами? Я б сзади…
Я посмотрел на расстроенное мальчишеское лицо:
- Не сердись, брат головастик, но нельзя. Не имею такого права.
- Владимир Георгиевич, - он горячо схватил меня за рукав, - только вы уж поберегитесь. Если что, сразу стреляйте. Чтоб первым успеть. А то этот беспредельщик не пожалеет.
Я успокаивающе щёлкнул его по выступающим зубам. Хорош всё-таки оказался головастик!
К квартире подошли на цыпочках, расположились. Я перед дверью, оперативник мой слева, у звонка, сзади помдеж в форме. Шофёр с оружием - на всякий случай - под окнами… Киваю Паше: с богом! Состояние, сами понимаете, - палец так по курку и бегает.
Звонок. Время под час ночи. Строго по закону, если ночное время, не имеем права без крайности граждан тревожить. Но тут-то как раз крайность. Еще звонок. Минуты через полторы шарканье.
- Кто-о?
- Откройте, пожалуйста.
- Да кто это?
- Откройте, - стараюсь говорить потише, чтоб не переполошить подъезд.
- А чего надо? - Голос неприятный, сродни походке - шаркающий какой-то. Делаю знак. Бакланов эдак побасистее говорит:
- Бирюкова вы будете? Телеграмма срочная.
- Чего за телеграмма ещё?
- А это не нашего ума дело, - осердился Паша. - Нам дадено, мы и носим. Ну что, так и будете через дверь принимать?
- Ходют тут… ходют…
Слышу, на цепочку закрывается. Потом собачка отщёлкнулась, и дверь тихонечко приоткрывается. В следующую секунду Бакланов бьет в неё плечом, цепочка, конечно, долой, хозяйка, еще невидимая, - в сторону, я вслед за Пашей внутрь.
У стены женщина в старом халате лет сорока, испитое потрясённое лицо. И расширенными от ужаса глазами следит за подрагивающим перед ней баклановским пистолетом.
- Где брат? - шепчу.
Она только рукой на одну из комнат ткнула.
- Спит?
- Да я почем?!.. У-уу.
Бакланов ей лапой пасть опечатал: "Не голоси, тетка, порешу!" И физиономию зверскую скроил, чтоб поняла: не шутит.
Двинулись. Сердце аж к горлу подкатило. Движение, звук, неловкий шорох, и - ждешь выстрела.
Комнатную дверь от себя тихонечко надавил. Темнота, блевотный запах и - храп. Храп этот сразу успокоил. Бакланов первым в комнату прошёл, слышно, как подобрался к кровати, пошарил, видно, под подушкой. И - уже в полный голос, преувеличенно бодро:
- Нормалёк! Пусто тут.
Помдеж повернул выключатель. Зрелище предстало, что называется, достойное пера. На кровати, на животе, дрыхнет детинушка росточком эдак под метр девяносто. Прямо в свитере потертом, брюках, даже ботинках. Одна нога на одеяле, другая сползла и коленом уперлась в пол, голова к нам повёрнута, челюсть с двумя золотыми фиксами отворена, и из неё - смрадный храп и слюна на подушку стекает. На столе бутылки из-под водки, окурки горкой, закуска изгрызанная…
От света мужик заворочался, захрюкал недовольно, глаз приоткрыл. Да и не приоткрыл даже - щёлка едва появилась, должно быть, сквозь неё форму и разглядел. И в ту же секунду - надо отдать должное реакции - взмыл вверх и - на рывок к двери. Растерявшийся помдеж попытался выстрелить, так он его с ходу в сторону снёс, аж пистолет в угол отлетел. Хорошо, Бакланов сзади повис… Еле скрутили втроём, завернули в наручники. А он катается по полу, хрипит, глаза навыкате, матом кроет.
Мы с Баклановым переглянулись. Точно Андрюшка сказал - серьёзную, похоже, рыбку зацепили. Единственно - револьвера не видно.
- Ты куда оружие дел? - спрашиваю.
- Твари!.. Менты поганые!.. Все сгниёте…
- Пока не сгнили, скажи по-хорошему, куда револьвер запрятал?
Смотрю, аж кататься перестал:
- Дуру гонишь, начальник?
- А деньги?
- Какие?
- Российские или какие там у тебя ещё?
- В пиджаке…
Точно, в запасном кармане сто пятьдесят рублей. Рядом со справкой об освобождении. Правда, не за убийство судим, а за хулиганство.
- Чемодан с купюрами где? - спрашиваю.
Тут он вовсе все приличия отбросил. В мою сторону высказался. Повторить не берусь, но если перевести с мата на бытовой: давно ли, дескать, у психиатра на учете состою? А я и сам чувствую: что-то не то. Бакланов мой тоже с ноги на ногу переминаться начал.
Я к сестре повернулся, что к косяку тихонько прижалась:
- Где его чемодан?
- Да у меня в комнате. Где ему быть? Рубахи хотела вынуть, постирать.
- Покажите!
Проходим за ней. Тот самый, с обшарпанным углом. Только не с опечатанными пачками, а с поношенным мужским барахлом. И ещё платьем в целлофановом пакете. Видно, в подарок сестре.
Протянул я ей братов презент, а глаз уж не поднимаю.
- Чего ж он на нас кинулся?
- Да он пьяный на всех кидается. Дурак дураком, хоть кого спросите. Такого наорет, такого на себя наговорит, хоть щас расстреливай. За характер свой поганый и схлопотал два года. Главное, откуда что берётся? Тверёзый, ну тишайший. Слесарь ведь какой!.. - Она заплакала. - Вы б его не сажали, а? Не со зла бросился. Ведь только вышел… Работать назад хотел пойти. Взаправду хотел! Вот же письма из колонии… Сам писал. - Она бросилась на колени перед тумбочкой. Вынула стопочку, перетянутую резинкой, и, всё ещё стоя на коленях, подняла лицо. Слёзы растекались по морщинам, как вода во время дождя по дорожным кюветам. - Ему только пить нельзя. И то обещал, что последний раз… А я б уж проследила, а?.. Хорошие мои… Что вам, прибудет с него?
Вошёл помдеж, смущённый собственной нерасторопностью.
- Ну?
- Задрых опять, сволота. Прямо в наручниках к стене привалился и храпит.
- Кто у него сегодня был? - спрашиваю сестру.
- Да никого. - Она с усилием поднялась с колен. - Этот разве что поганец, Андрюшка Шмалько. Он и подбил на пьянку. Надо-де обмыть. Даром, что от горшка два вершка, а святого с пути истинного собьет.
Паша догадливо скрежетнул зубами.
- Я щас этого маломерка найду. Для начала башку оторву, - сладострастно пригрозил он.
- Я-то в другой комнате была. Поругались они чего-то, брат его гнать стал. Слышала только: мал еще жрать стаканами. А тот угрожать начал… Такая тварь зловредная. Одно слово - обмылок.
Она охнула, зажала рот:
- Неужто навел?! Ох, паршивец! Да что ж это, люди?!
- Успокойтесь, всё обошлось. - Я неловко потрепал женщину по плечу. Кивнул Бакланову: - Сними наручники и поехали отсюда.
- А может, - Бакланов интимно отгородил меня спиной от бормочущей хозяйки, - оформим на пятнадцать суток? Пару рапортов насчёт сопротивления… А то мало ли что? Начнет жалобы строчить, потом отписывайся. Заодно и пощупаем "по низу". Чего там у него после зоны на уме?
- Да вы!.. Соображать!.. - рявкнул я так, что Паша отшатнулся. - Выполняйте. И - жду в машине.
Вообще-то мы с ним до этого на "ты" были. Просто чувствовал себя жутчайше. Никак не мог в толк взять, за что мне от Шмалько такая оплеуха прилетела.
Кольцов пригубил водки.
- Через два месяца всё выяснилось. Андрюшу Шмалько взяли за разбой. Пошел провожать до дома пьяную материну подругу, на улице поднял полую металлическую трубу и - по голове. Он у неё, оказывается, дома кошелек с тридцатью рублями углядел.
Завистяев понимающе закивал, всем видом выказывая - другого не ждал.
- Навестил я его в следственном изоляторе. Легко ж я на это свидание шёл!
- Что ж ты, - спрашиваю, - поросёнок, тогда за штуку отшутил? Ведь могли запросто под горячку пристрелить человека.
Посмотрел он на меня, не скрываясь, цыкнул так сквозь зубы:
- А ничего. Знал бы, как маломерком обзываться.
- За маломерка пулю? - подивился я. - А на разбой зачем пошел? Глупо. Из-за трёх десяток… Понимал же, что сядешь.
- Сяду и сяду. Чего тянуть-то? - потом усмехнулся по-взрослому: - А ты, значит, опять с душевным разговором зашёл? Гнида ты, худшая из всех. Жалко, что ты его не пристрелил. Как раз оба бы и схлопотали.
Опустился я на стул, слова подбирая, но так ничего и не отыскал. Вызвал конвойного.
Шмалько в дверях обернулся:
- А меня в тот раз после ареста в камере били. Прослышали, что вам помогал. В карты играли, а на кону - чья очередь ментовскую "шестерку" метелить. И на зоне опустить грозились.
- Будя молоть. Р-руки за спину! - Конвойный вытолкнул Шмалько наружу и закрыл снаружи дверь.
Вот тогда я всё для себя понял.
Ведь я как? Понравился пацан, чего не пособить? И сам себе умилялся: вот какой дядя добрый. Вроде получилось приручить. Значит, психолог! А потом вроде не срослось. Опять же не виноват. Обстоятельства. А то, что в искалеченной жизни этого пацана я, может, последним человеком оказался, кто остановить его мог, кому он поверил, - об этом я думал?! Хотя, пожалуй, думал. Только когда усилия особые потребовались, на это меня не хватило. Вот и выходит, что судьбой своей он в первую очередь мне, добренькому дяде, обязан. - Кольцов скрипнул зубами. - Нельзя, оказывается, добро творить между делом.
- О чем и говорю! - охотно согласился Завистяев. - Наше добро - грамотно делать свою работу. Раскрывать, выявлять и сажать. Без всяких антимоний. За это нам и зарплата положена.
Сашка упруго вскочил, вытянулся. В кабинет входил начальник следственного управления полковник Шурыгин.
- Ужин после битвы? - Шурыгин прошелся взглядом по уставленному столу. - Потом чтоб всё за собой убрать!.. Значит, сообщаю, новым руководителем следственной бригады назначается… - Он сдержанно кашлянул, давая тем понять, что решение не его. - Завистяев.
- Есть такое дело - принять дивизию! - браво выкрикнул Сашка.
- Завтра с планом работы ко мне, - хмуро осадил неуместную веселость следователя Шурыгин. Он остановился взглядом на ссутулившемся Кольцове, замешкался, но, так ничего и не добавив, вышел.
- Не унывай, Георгич, пробьемся! - Сашка приобнял Кольцова. - И о пенсии думать забудь. Мне ценные кадры нужны. Но только чтоб отныне без закидонов. С утра на обыска поедем. Там живая работа. Не до рассусоливаний будет! А со Шмалько этим себя не гноби. Такая, стало быть, планида его: по зонам да по тюрьмам. Ещё, небось, и в кайф.
- Да нет в этом никакого кайфа! - Кольцов сбросил с плеча покровительственную руку, пошёл к выходу. У двери задержался:
- Повесился Андрюшка через день в камере. Недоглядели.
Он вышел.
- М-да, выработался мужик, - сожалеюще процедил вслед Завистяев. - Боюсь, не потянет.
Коновальчук собрался возразить, но сдержался - кто ж станет спорить с новым начальством?