- После армии… пацаном, - выдавил-таки он. - У меня здесь всё… Дома и то больше нет. Нельзя мне без этого… - В груди Лёшки опять клокотнуло. Он со всхлипом перевёл дыхание.
- Может, возьмете себя в руки? Офицер всё же, - Платошин брезгливо поморщился.
Кольцов едва успел придавить к стулу рванувшегося вперёд Гордеева.
- Да в первый раз ведь! - вскрикнул Бадай и вскриком этим словно освободил застрявшие в горле слова. - Вы ж знаете, братцы. Никогда за руль, чтоб на поддаче… То есть, извиняюсь, выпивши… И чтоб авария какая! А тут как нарочно один к одному… Ну, бес попутал же, братцы!
- Ишь, подвиг какой - за рулем он раньше не пил. - Платошин иронически покачал головой. - Просто не ловили. И вообще думать надо было, перед тем как пьяному за руль лезть. Тогда, может, не пришлось бы здесь своими мнимыми заслугами козырять. Полагаю, товарищ генерал, всё ясно.
- А ты его заслуги считал?! - На этот раз Кольцов перехватить начальника угрозыска не успел. Низкорослый, плотно сбитый Гордеев вскочил. - Ты с ним на дорожные ездил? За угонщиками по ночам, в грязь и пургу мотался?! Что ты всё гонишь?!
- Вы хотите выступить, Юрий Алексеевич? - быстро предложил Бойков.
- Могу, - неохотно пробурчал тот. - Бадай, конечно, влип. Пьяный, авария, чего говорить… - Он зло - и так, чтоб все видели, что зло, - посмотрел на поникшего Лешку. Затем перевёл взгляд на президиум и продолжил, убрав из хрипловатого своего голоса все интонации, исключая разве что самые бархатные. - Но и шестнадцать лет безупречной службы не выкинуть, и заслуги учесть бы надо!
- Всё это мы знаем, Юрий Алексеевич, - сдержанным тоном отреагировал Платошин. Ссориться с авторитетным начальником угро ему не хотелось. - Вы дайте оценку по существу.
- А я что делаю?.. Сколько ж можно топтать друг дружку, чуть кто споткнулся. Ладно б случайный, залетный. - Взгляд Гордеева дерзко остановился на Платошине. - Но Бадай-то свой.
- Во! - Скворешный, до того без выражения слушавший, выбросил вперед палец. - Во где собака зарыта. Добреньким быть хочется. Да и не добреньким, а хитреньким. Де, сегодня Бадаю скостят, а завтра, глядишь, и мне. Давайте будем пить, гулять, а потом покрывать друг друга. Так, Гордеев?
- Да нет, конечно, товарищ генерал. Но я с Бадаем восемь лет рядом. Это нужный работник. Потом все ж знают, почему это случилось. Я не оправдываю его, но…
Гордеев вдруг сбился, притихли и остальные: Скворешный с побагровевшим лицом, тяжело опершись ладонями о стол, начал медленно подниматься. Как показалось, намеренно медленно, чтобы сдержать гнев. И только Лёшка из своего угла видел, как нога Скворешного судорожно шарила в поисках "отползшей" туфли. Но другие видеть этого не могли. Потому, затаив дыхание, завороженно следили за грозным генералом, так что стало слышно, как в конце коридора кричит что-то в трубку дежурный по райотделу. Но и поднявшись, Скворешный продолжал с тяжелым недоумением всматриваться в аудиторию.
- Перестаю понимать. - Он потёр переносицу. - Молодой руководитель ведущей службы. На хорошем счету. Планировался в резерв на выдвижение. - Он как-то ненароком обласкал прошедшее время глагола, и у Гордеева, не пугавшегося бандитских ножей, разом пересохло нёбо. - И вдруг… даже не знаю, как назвать. Незрелость, что ли? Вы что, защищаете пьяницу?
Среди гудящей от напряжения тишины стоял совершенно потерявшийся Гордеев.
- Я не за пьянство, конечно. Тут чего уж? - Голос его окончательно рухнул. - Но, может, учитывая стаж, хотя бы ограничиться неполным служебным соответствием? - Облизывая губы, он на ощупь опустился на стул.
- Обстановочка у вас, однако, - неприязненно покачал головой Скворешный. - Говорили мне, но чтоб настолько… Платошин! Вы будете, наконец, вести собрание или тоже, понимаешь, декоративная фигура?
Платошин быстро отёр лоб. Первое же собрание, да еще в присутствии самого генерала, особо ценящего умение проводить линию, не задалось. Он набрал воздуха:
- Голосуем. Кто за то, чтобы ходатайствовать перед руководством УВД об увольнении Бадая за дискредитацию звания работника милиции, выразившуюся…
Пока Платошин с аппетитом чеканил формулировки, привалившийся к стенке Бадай с каким-то отстранённым интересом увидел, как все, кто сидел поблизости, принялись незаметными, змеиными движениями передвигаться так, чтоб в момент голосования оказаться к нему спиной.
Лёшка оценил эту товарищескую деликатность и, в свою очередь, намеренно поднял глаза на висевшую над ним стенгазету, одна из статей в которой - "Сократим аварийность на дорогах" - была подписана его фамилией.
- Прошу слова! - зычно разнеслось по комнате. Приподнятые уже правые плечи резко опустились: над рядами поднялся следователь Кольцов.
- Вам-то что говорить? - раздраженно произнес Платошин.
- В отделе вы всего ничего и Бадая знать не можете.
- Вы тоже не из ветеранов, а эва как лихо по нему прошлись, - под общее оживление дерзко отбрил Кольцов. - Да и выступление у меня буквально на две минуты. Бадай за это время не скиснет. А, товарищ генерал? В свете, так сказать, демократических тенденций.
- Что ж, пусть скажет, - озадаченно разрешил Скворешный.
- Благодарю, товарищ генерал. Ваша гуманность - притча во языцех. - Кольцов склонился чуть ли не в поклоне. - Я почему, собственно, позволил себе?.. Случай у меня был похожий. Четыре года назад ездил по уголовному делу в один район. Приехал поздно, до гостиницы добираться лень было. Заночевал в райотделе. А ночью случилась авария. Второй секретарь местного райкома партии на повороте на служебной "Волге" точнёхонько въехал в сосну. Я и вызвался съездить допросить. Всё равно на стульях не больно поспишь.
- Можно по существу? - поторопил Платошин.
- Уже подбираюсь… В больнице мне объяснили, что ехал он вдвоем с девицей. Она-то лишь поцарапана, а он весь переломан, к тому же, что называется, в сильной степени… Поднялся в палату. Он и в самом деле оказался пьяным вдрабадан. Даже не понял, что перед ним следователь. История в общем-то типичная: ездил в хозяйство принимать объект, набанкетился, подставили девку. Вот и повез ее. Явно привык пьяным за рулем. Чувство опасности атрофировалось, кто в районе что против скажет? Но вот что поразило - всё время твердил: "Господи, лучше умереть. Если наверху узнают, конец всему. Доктор, милый, это конец!" Понимаете, лежал здоровенный, удачливый мужик и - плакал. Он за карьеру больше боялся, чем смерти!
- Сергей Иванович! - Скворешный холодно обернулся к Бойкову. - Я что-то не пойму. Это у вас так принято, на собраниях анекдотами друг дружку забавлять?
Бойков недоуменно повел плечом.
- А, собственно, и вся история, - объявил Кольцов. - В общем, захотелось мне помочь мужику. Дежурного врача уломал.
Вырвали мы с ним запись, благо она оставалась последней, и переписали, в результате чего бедолага из пьяного превратился в трезвого, даже не успев протрезветь. Запись я забрал. По-моему, и сейчас где-то дома валяется. Объясненьице подредактировал, как надо, девицу вообще не упомянул. Ну, а наутро врач его предупредил. Словом, мокрое шоссе, крутой поворот - и совсем другой разворот дела.
- И что? - Скворешный с тяжелым недоумением вглядывался в выступающего, будто силясь постигнуть какой-то тайный смысл.
- Да ничего. Я к тому, что жизнь есть жизнь. С каждым может случиться. Не святые. Извините за внимание. - Кольцов уселся на место.
- М-да, хороши у вас воспоминания, - оценил Платошин. - Если вы этим пытались выгородить Бадая, то получилось, я бы сказал, чрезвычайно неуклюже.
По разочарованному лицу Бойкова было заметно, что на сей раз он согласен со своим заместителем.
- Я больше скажу, - поддержал Скворешный. - Какой-то местный князёк, из зажравшихся, которые позорят… А как в этой истории смотрится сам Кольцов? Представитель правоохранительных органов покрыл, можно сказать, преступника. Жаль, давненько это было. А то б дал соответствующую команду и вытряхнули бы вас, Кольцов, из рядов… Впрочем, думаю, с такими настроениями и так не задержитесь… Что ж, давайте в самом деле заканчивать.
Он вновь поднялся.
- Старший лейтенант Бадай совершил тяжкий проступок и потому, безусловно, заслуживает самого жёсткого наказания. - Скворешный перевел дыхание.
Лешка сидел теперь, сломившись меж колен, и, казалось, уже не воспринимал происходящее.
- Но учитывая, что Бадай награжден двумя медалями "За безупречную службу", неоднократно поощрялся, ранее взысканий не имел…
Первым вскинул голову чуткий Гордеев.
- …полагаю возможным оставить Бадая на службе, ограничившись неполным служебным соответствием. - Скворешный незаметно приподнял шторки мясистых век, словно хотел явственнее разглядеть произведенный эффект.
А эффект и впрямь получился оглушительным. Сначала послышались отдельные возгласы, затем что-то игривое выкрикнул Велин, и, наконец, безмолвное перед тем помещение наполнилось радостным гулом.
Поражёнными не меньше остальных выглядели и члены президиума. Бойков, ещё утром безуспешно пытавшийся отстоять подчиненного, совершенно озадаченный, по-мужицки теребил нос. С приоткрытым ртом застыл "подставленный" Платошин.
- Не скрою, что ехал я с иным мнением. - Негромкий голос Скворешного без усилия заставил всех умолкнуть. - Но выступление Гордеева меня поколебало. Правильное, между прочим, выступление. И оценку дал принципиальную, и за товарища вступился. А вот остальные… - Он разочарованно повел шеей по направлению Бойкова. - Нет у вас, Сергей Иванович, в коллективе истинной взаимоподдержки, умения отстаивать позицию… А то увидели, понимаешь, большое начальство и - перетрусили. А? Перетрусили?
- Есть немного, - в зале засмеялись.
- То-то и оно. - Скворешный отодвинул стул.
- Товарищи офицеры! - подал команду Бойков, и все дружно вскочили, приветствуя выходящих руководителей. Лишь когда дверь закрылась, Бадай окончательно поверил в спасение. Всё ещё пребывая в радостном остолбенении, опираясь на клюку, он протолкался сквозь похлопывающих и постукивающих его сослуживцев к стоящим поодаль Гордееву и Кольцову.
- Юраха! По гроб жизни… - Он растроганно ухватил Гордеева свободной рукой за плечо.
- Да чего там, - смущенно отстранился тот.
- Как это чего?! Очень даже чего! - прежним заливистым голосом возопил Бадай. - Ты, мил друг, в тяжкую минуту от меня, грешного, не отвратился и теперь от праведных деяний не открещивайся. Литруха с меня!
- Скворешному свечку за здравие поставь. Оказывается, правильный дядька. Вот уж не подумал бы. - Гордеев озадаченно тряхнул головой.
- Но Кольцов-то каков оратор! - К ним пробился измаявшийся без аудитории Велин. - Вот это называется, от души загнул. Пропадать буду, тебя в адвокаты не возьму…
Закончить он не успел.
- Кольцова в кабинет Платошина! - зычно крикнул вбежавший помдеж.
- Ну вот, пожалуйста. Довыступался, болезный. - Велин демонстративно расшаркался.
В кабинете в одиночестве сидел генерал Скворешный.
- Так где выписка? - без предисловий, тяжело глядя на подчиненного, спросил он.
- Порвал тогда же. Не солить же мне их.
- Точно? - Скворешный недоверчиво впился в непроницаемое лицо следователя. - Тогда почему раньше не напомнил? Когда самого с должности снимали?
Кольцов повел плечом.
- Гордый, выходит? - отчего-то неприязненно констатировал Скворешный. - Что ж, считай, теперь квиты.
- Разрешите идти?
- Идите… Пока.
Повернувшись через левое плечо, Кольцов вышел в коридор, по которому растекались победно-возбужденные сотрудники.
Обмылок
Из цикла "Журнал учета происшествий"
Следователи выпивали и закусывали. Само собой, по окончании рабочего дня. Хотя сегодня он закончился несколько раньше и совершенно неожиданно: руководителя следственной бригады с острым приступом язвы прямо из кабинета на "скорой" увезли в госпиталь. И, если положат на операцию, будет назначен новый руководитель. Из числа трех оставшихся следаков.
- Готовьтесь принимать дела, Владимир Георгиевич. - Игорь Коновальчук добродушно приподнял стакан в сторону сорокапятилетнего майора милиции Кольцова - до недавнего времени старшего следователя по особо важным делам, одного из лучших в области.
До положения рядового члена следственной бригады Кольцов был низвергнут за допущенную волокиту при расследовании последнего многоэпизодного хищения антиквариата. Несмотря на личное указание начальника УВД срочно обрубить концы и направить актуальное дело в суд - к юбилею Октябрьской революции, он продолжал упрямо допрашивать обвиняемых, получая от них сведения о всё новых преступных эпизодах. За что и пострадал.
Теперь перед ним вырисовывались всего две перспективы: либо возвращение на прежнюю должность и повышение в звании, либо - близкая и неотвратимая пенсия. Все это понимали. И знали, что как раз сейчас начальник следственного управления и личный друг Кольцова полковник Шурыгин направился к генералу, чтобы утвердить кандидатуру опального "важняка" в качестве нового бригадира. Потому Коновальчук с особым чувством улыбнулся третьему члену бригады, Завистяеву:
- Что, Сашок, содвинем бокалы за возвращение Владимира Георгиевича в элиту? Хоть здесь справедливость восторжествует.
- Большому кораблю семь футов под килем! - прогремел Завистяев, плохо, впрочем, скрывая разочарование. Втайне он сам рассчитывал занять освободившееся место. Опасаясь, что его досада будет подмечена остальными, Сашка преувеличенно шумно вернулся к прежнему, прерванному разговору. - Сейчас, кого бы в командиры ни поставили, главное - быстренько обработать оставшиеся эпизоды и загнать дело в суд. Тогда всё тип-топ будет: и премии, и должности. А начнем, как Георгич любит, каждому обвиняемому в душу лезть, и сроки прогорят, и сами по башке наполучаем. Да и какая у зэков душа? Грязь одна. С меня так Калюжного хватило! На всю оставшуюся жизнь отвадил от иллюзий. Слыхали, небось, какую он в суде подлянку кинул?
И хотя все слышали, и не по разу, Сашка не отказал себе в мстительном удовольствии напомнить:
- Я с ним, хоть и рецидивист, попробовал по-гуманному. Как Георгич учит. И в изоляторе всё тип-топ обеспечил, и с родственниками свидания.
- Положим, не от избытка милосердия ты его приваживал, - осадил вошедшего в раж Завистяева Коновальчук. - Он за это на себя два десятка чужих краж взял.
- А что я с того поимел? - несколько смущенно огрызнулся Завистяев. - Кроме того, что в суде этот волчара объявил, будто оговорил себя, потому что следователь за каждое признание ему по бутылке водки давал.
Сашка не стал рассказывать, как после заседания едва не валялся в ногах у председателя суда, уговаривая не направлять в УВД частное определение, - ему как раз подошло очередное звание. Но, вспомнив о пережитом унижении, возмущённо засопел.
- Вот как это, по-вашему? По-человечески? Можно ли с ними после этого хоть о чём-то договариваться?
В упорном молчании Кольцова Сашка разгадал глухое несогласие и, как с ним часто бывало, полез на рожон:
- Чего отмалчиваешься, Георгич? Ты ж у нас известный психолог и человеколюб! Ответь!
- Резво по жизни бежишь, Саша, - Кольцов огладил стакан с плещущейся на дне водкой. - Всё влёгкую отхватить хочешь. А влёгкую в нашем деле не получается. Чтоб до человека достучаться, самого себя в лоскуты рвать приходится.
- Ну, ты чисто проповедник! - восхитился Сашка. - Только не жирно ли будет, чтоб под каждого уголовника душу подкладывать? Нет уж, хватит. Обучили. Отныне - он в том окопе, я в этом. И кто кого. Мне его любовь не нужна. Ему - моя. Раскрыл - посадил. Не доказал - выпустил. По-честному. Без этого твоего душевного стриптиза.
- Это называется, прост как правда, - съехидничал Коновальчук.
- А правда на поверку всегда проста! - отбрил Сашка. - Я вообще считаю разговоры, что преступником, мол, делают обстоятельства, - от лукавого. В одной и той же ситуации один справится, другой покатится вниз. И никакой добренький дяденька следователь тут ничего не переменит… Ты чего это, Георгич?! - испуганно сбился он. Встрепенулся и Коновальчук.
При словах "дяденька следователь" Кольцов вздрогнул, губы его задрожали.
- Так. Вспомнилось, - показывая, что всё в порядке, приглашающе приподнял стакан и махом допил.
- Позабавить вас разве? - решился он. - Тем более все равно ждать, пока Шурыгин вернётся.
Кто ж возразит новому шефу, в кои-то веки ощутившему потребность выговориться? Завистяев поспешил разлить по стаканам остатки водки.
Кольцов, вроде еще колеблясь, выдержал паузу.
- Надо же, как внезапно всплыло, - удивился он себе. - Англичане говорят: у каждого свой скелет в шкафу. Вот и у меня он есть. Свербит и не дает жизни. М-да… Лет десять, боюсь соврать, назад, работал я следователем в сельском райотделе.
- Я как раз у тебя стажером начинал, - с удовольствием припомнил Завистяев.
Кольцов кивнул.
- В числе прочих сбросили мне одно уголовное дело по Аксентьеву. Пригородный такой посёлок, теперь уже в черте областного центра, - пояснил он для Коновальчука. - Малолетка, некто Андрей Шмалько, "бомбил" собственных поселковых. Возраст, что называется, прокурорский - только-только четырнадцать стукнуло. Но размах впечатлил! Он там за пару-тройку дней три десятка подвалов обработал, а потом еще в квартиру влез. На квартире, кстати, и засыпался. Материалы обысков чуть не на десятке листов каждый: коренья-варенья, ошмётки сала, бутыли с соками. А уж хлама и ветоши, не сосчитать… Я потом с месяц для обвинительного заключения разбирался, что у кого взял и что почём. Характеризующий материал соответствующий: мать-одиночка, раннее пьянство, драки в школе, откуда его в седьмом классе выперли, прочая прелесть. Само собой, на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Соседей, учителей бывших допросил, и все один к одному: злобный, мстительный, неблагодарный. Словом, ошибка природы. Или, говоря профессиональным языком, - несомненная судебная перспектива. А тут ещё Шмалько дважды по повесткам не явился. Облик, что называется, проявился окончательно. Пришлось поручить участковому достать шкета из-под земли. Только через неделю отловили: по чердакам прятался…
Я к тому времени на следствии десяток лет уже отработал. Успел, что называется, повидать многое. Но, не совру, как только увидел пацана этого, сильнейшее пережил потрясение.
Вошёл: здрасте, дяденька следователь. Да какие там четырнадцать?! Десять, двенадцать максимум. У меня сыну сейчас десять. Так тот, четырнадцатилетний, такой же шпендель был.
Белобрысенький головастик, тощенький, весь прозрачный. И уши, конечно! Свежими лопухами в стороны торчат. А глазёнки, - Кольцов пошевелил пальцами, - даже не определишь. Лукавые такие! При чём тут преступник? Озорник разве.
В общем, санкцию на арест, что лежала заготовленная, я тут же мысленно со стыдом изничтожил. Но насчёт контакта, правду сказать, туго пошло. Спрашиваю, как додумался по подвалам лазить, а он исподлобья зыркает. Вроде распознать хочет: дурак я или прикидываюсь. Буркнул: "А чего они закупорились? Жрут себе за закрытыми дверями. Огурца не выпросишь. Жлобы!"