Дездемона умрёт в понедельник - Гончаренко Светлана Георгиевна 8 стр.


За окном исчезло и кладбище, и березнячки. Пошли вкривь и вкось пятиэтажки, тоже унылые, но по-живому. Мелькнула даже веселая желтая вывеска "Версаль". Вот и приехали. Вот и новая жизнь. Вот и покажи, Самоваров, свое несравненное мастерство в варке макарон и супчиков. Пугай теперь тараканов, гни подагрические суставы раскладушки (так и есть, голова у нее падает!) и застилай ее жидким одеяльцем, чтоб потом - под него, в незаслуженную страсть, в сладость! Все-таки странные случаются вещи - не только вообще, но и лично с ним, Самоваровым. Он устал удивляться.

Ночью, показавшейся глубокой от безмерной и утомительной любви (а всего-то было около десяти часов) Самоваров всплыл из глухого сна от толчков в плечо. Еще и свет голой лампочки больно продирался сквозь веки.

- Что такое? - невнятно пробурчал он. - Кто там?

Наконец он сумел открыть глаза и увидел перед собой свой ушуйский кошмар: Юрочку, Кыштымова, Яцкевича и бутылку со свирепой физиономией хана Кучума. На второй раскладушке сидел его второй ушуйский кошмар, рассосавшийся было во сне и снова настигший - нагая Настя Порублева. Она спросонья незряче моргала на кучумовский портрет и небрежно прикрывалась спереди одеяльным комом. Самоваров не привык пока, просыпаясь, ее видеть, и смутился.

- Ребята! - взмолился он и спрятался под одеяло. - Ну, что вы!.. Некстати…

- Мы понимаем, - двусмысленно оскалился Лео. Он очень разглядывал ошарашенную Настю. - Однако…

- За покойную надо бы, - резюмировал Яцкевич.

- Может, завтра? Утро вечера мудренее? - сопротивлялся Самоваров, и ужасное видение стола-самобранки с подогнутой ногой накрыло его волной тошноты.

- По одной, - невозмутимо настаивал радист.

Самоваров сдался:

- Но только по одной! И ради Бога, стола не надо!

Он с отвращением выпил и глядел украдкой, как рядом пьет Настя, которая уже совсем проснулась и, к явному огорчению Кыштымова, вся подобралась под одеяло. Она глотала кучумовку, затаив дыхание. Когда чашка опустела, она жадно хватила ртом воздух и заплакала густыми физиологическими слезами. Какая милая девочка! Яцкевич сунул ей в рот, как дрессированному тюленю, кусочек соленого огурца, она послушно жевала и все поглядывала на Самоварова - правильно ли она делает? Милая!

- Ну, все! - решительно заявил Самоваров. Он не мог больше травить Настю кучумовкой. - Спокойной ночи и приятных сновидений.

- Я не помешаю? - вдруг спросил Юрочка вежливо, таким тоном, будто он только что ступил на порог, и опустился в самоваровскую раскладушку. Он был под нехорошим, сосредоточенным хмельком, опух и растрепался. Смородинки глядели решительно.

- Вы хоть в сторону подвиньтесь, - недовольно проворчал Самоваров, потому что Юрочка лег ему поперек живота, и он спиной, сквозь продавленный брезент ощутил неприятный холод и твердость пола. - Лучше на подоконник сядьте, а то раскладушка дохлая.

Юрочка любезно ссунулся Самоварову в ноги и достал из-за пазухи мятую тетрадку - тоненькую, школьную, в желтой обложке, с таблицей умножения на задней сторонке.

- Ну-ка, догадайтесь, что это такое? - он загадочно потряс тетрадкой.

Самоваров сообразил сходу:

- Это ваши стихи! Вы разносторонне одарены, я слышал.

- Нет, не стихи! Стихи тоже есть, но в другой тетради. А это? Догадайтесь? Досье!

- Какое досье?

- Я ведь был у следователя сегодня, - начал Юрочка. - Такой там козел сидит, Мошкин. Мальчишка противно смазливый, вроде нашего Андреева. И тоже глуп, как пробка. Я показание написал, что этот козел - нет, не Мошкин, а Генка - ее бил. Бил ведь? Вы сами вчера видели. И вас тоже, наверное, вызовут. Так вот…

Он потерял нить. Его глаза-смородинки заволоклись слезами, он скривил рот и забормотал:

- А ведь в этой комнате!.. Вот здесь, где сумка ваша стоит, она была! Боже мой! Разрешите, я замажу завтра эту роспись, не могу смотреть - больно!

И он снова заплакал. Яцкевич поднес ему кучумовки, а Лео без всякой деликатности крикнул:

- Да не тяни ты кота за хвост! Шестой раз уже за сегодня ревешь. Начал ведь про следователя рассказывать!

Юрочка растер слезы по лицу и волосам:

- Я написал показания, - продолжил он сырым голосом. - Этот козел Мошкин сказал, что ничего нового в них нет. Я ему говорю: "Арестуйте же наконец Карнаухова! Почему этот козел на свободе?" А он смеется. Нету пока, говорит, оснований. Когда надо - арестуем, причем кого надо. Смеется, козел, надо мной! "Да вы дурака валяете!" - не выдержал я. А он: "Все версии проверяем, всех подозреваемых". Я тут и скандалить перестал, замолчал…

Юрочка действительно замер, и Кыштымову снова пришлось его понукать:

- Здесь-то не молчи, не в прокуратуре! Мишка, налей ему, что ли.

Юрочка подался вперед, восторженно вглядываясь в Самоварова, одной рукой обнял его ноги, а другой ткнул ему под одеяло желтую тетрадку:

- Вот ведь козел Мошкин, а тут дело сказал! Я сразу вспомнил. Я ведь в книжках читал - ну да, ну да! Всегда бывает много версий, на всех падает тень. Так и надо: всех подозревать и отбрасывать, пока один Карнаухов не останется. А тут и доказательства должны появиться, да?

- Как же! - скептически усмехнулся Лео. - Откуда они появятся? Из писанины из твоей? Где жи и ши - с буквой ы?

- А тут неважно жи и ши, - огрызнулся Уксусов. - Тут факты главное. Расследование ведь профессионал проводит. Я не про Мошкина-козла говорю, а вот про них.

И Юрочка почтительно погладил самоваровское одеяло.

- По-моему, им не до тебя, - похабно подмигнул розовоглазый Лео. - Вы что, в самом деле подрядились?

Самоваров издал неопределенный звук. Желтая тетрадка покоилась у него под носом на одеяле.

- А что вы здесь написали? - вдруг робким детским голосом спросила Настя.

- Это досье! Понимаете, досье! - оживился Юрочка. - Тут у меня все факты, все подозреваемые.

- Какие такие подозреваемые? Ну-ка, дай! - заинтересовался и Кыштымов. Юрочка моментально схватил тетрадку и засунул ее глубоко под Самоварова. Тот, чтобы совсем уж не выглядеть идиотом, тетрадку достал и рассеянно перелистал. Она была сплошь исписана невнятным почерком троечника и пестрела как именами, Самоварову уже знакомыми, так и совершенно ему неизвестными.

- Э! Э! Ты и меня сюда сунул! - воскликнул Лео. Он сидел на корточках у самоваровского изголовья и заглядывал в тетрадку злыми пьяными глазами. - Я-то тут к чему?

- Так надо, - пояснил Юрочка. - Я себя тоже вписал.

- Ты - ладно. Всем известно, что ты на Пермяковой помешался, ночевал тут даже с нею нетрадиционным способом - да не вскидывайся! я не видал, потому так и говорю… Но я!!? Я в поклонниках у нее не значился, в любовниках тоже…

- А в туалете за ней кто подглядывал? - не согласился Уксусов. - В дощатом, на пляже? А кто ей в карман картинки порнографические подкладывал? Кто гадости о ней говорил?

- Это же все - на пляже и остальное - шутки! Нечего тут подозревать. Каюсь, я ее терпеть не мог и не понимал, какого черта вы все с ума сходите, Какой же я подозреваемый?

- Терпеть не мог! Ври больше, - неожиданно встрял в беседу немногословный Яцкевич. - Уж если кто тут и помешался…

- Заговорила Валаамова ослица! - прошипел Лео и грозно поднялся с корточек, треща суставами. - Ну, ты! У нас в Пальмáсе!

Самоваров не мог предположить, что Лео так быстро нальется злобой и бурой кровью, и ничего не предпринял, чтобы помешать ему сцепиться с Мишкой. Через мгновение оба они уже катались по полу, кряхтели и ругались. Настя с головой ушла под одеяло. Самоварову припомнилось, что в прошлые посиделки Лео уже катался с кем-то по полу точно так же. Тогда все закончилось благополучно, победила дружба, компания мирно провела остаток вечера. Однако в трезвом виде смотреть на это катание было тягостно, да и длилось оно, кажется, подольше, чем в прошлый раз. В конце концов оба бойца все-таки поднялись с пола и стали стряхивать с себя пыль.

- Вычеркни меня! - потребовал запыхавшийся Лео у Юрочки.

- Ни за что! - твердо ответил тот. - Все там быть должны. Я себя даже вписал! У меня еще Карнауховых трое, двое Андреевых, двое Мумозиных, господин Кучумов, Шехтман Ефим Исаевич…

- И Бердников вахтер, и Витя шофер, - издевался Кыштымов. - А Мишка там есть? Или пропустил по дружбе?

- Как же! Есть, конечно! Что, Мишка, и ты, как Ленька, будешь требовать, чтоб я тебя вычеркнул?

- Не-а, - равнодушно отозвался радист. - Плевал я на твою тетрадочку.

- Вот видишь, Ленька! Менее подозрительные лица не возражают, - торжествовал Уксусов.

- Не лица, а рожи!

Схамив, Лео выскочил из комнаты и победно щелкнул шпингалетом сортирной двери.

- Переживает, - вздохнул ему вслед Юрочка. - Я-то поначалу не понял, обижался, что он веселый. А потом дошло: он так переживает. Он гордый! Шутка ли: Щукинское училище, а застрял тут, у нас. И она над ним смеялась - ну, все у человека наперекосяк! Он тут в ванне бабу какую-то видел, совсем голую. Может, и была такая баба. Может, в каком-то соседнем доме воды не было, и она зашла к нам помыться. Какая-нибудь Шереметева свойственница, у него пол-Ушуйска родни. А Ленька выпивши был, ну и стукнуло в башку, что баба не настоящая, а из дырочки в ванне… или наоборот, потом в дырочку смылась? - этого я у него никак не пойму. Он ведь только выпивши про это рассказывает. А она… покойница… все над ним смеялась. Говорила: "Это ведь я была, нарочно пришла тебя подразнить. Я царевна лягушка!" Он, кажется, верил. Короче, не поймешь что - то ли запился так, то ли так любил. Теперь вот видите - переживает!

Самоварову трудно было оценить такие странные формы переживания. Вроде и нету никакой разницы между Лео сегодняшним и Лео позавчерашним, при живой Тане… Но Юрочке виднее.

- Вы досье себе оставите? - поинтересовался Уксусов.

- Если вы не возражаете, я бы прямо сейчас и просмотрел, - ответил Самоваров. Он решил таким способом избавиться от докучных гостей. - Только желательно в более спокойной обстановке.

- Конечно! Конечно! - Уксусов обрадовался и подхватил Мишку под руку. - Пошли! А это вам оставить?

Он имел в виду зелье Кучума.

- Нет, нет! Вам нужнее! - горячо отказался Самоваров и с глубокомысленным видом уткнулся в тетрадь. Когда Юрочка с Мишкой на цыпочках вышли, нагая Настя из своей раскладушки скользнула к Самоварову и тоже заглянула в тетрадку:

- Что тут такое?

- Да чушь собачья.

- Скажи, ты в самом деле хочешь найти убийцу актрисы?

- Угу. И содрать за это с Уксусова тридцать рублей шестьдесят восемь копеек… Ну, что ты! Зачем? Я эту писанину взял, чтобы они ушли поскорей.

- А ты бы мог?

- Что?

- Убийцу найти.

- К чему? На мой взгляд, так называемый козел Мошкин сам справится.

- Но у тебя-то вышло бы лучше! - убежденно воскликнула Настя, обнимая шею Самоварова. - Вдруг этот Мошкин не сообразит…

- Не хуже меня сообразит, уверяю тебя. Я даже места преступления не видел, а у него и осмотр был, и заключение медэксперта на руках.

- Но в Афонине тоже не было никаких экспертов, а ты…

- В Афонине я всех знал, как облупленных. И в музее тоже. А здесь я, наоборот, никого не знаю, всех вижу в первый раз. Признаться, мне кажется, что все тут какие-то ненормальные. Сюда бы психоаналитика, фрейдиста…

- Но ведь если у Мошкина не выйдет, все равно тебе придется!

Самоваров вздохнул. Ему стало ясно, что он гений сыска и вообще супергерой, вот за кого его принимают! И кто? Такая умная, рассудительная девушка, какой он до сего времени знал Настю. Она мчится к нему в Ушуйск, предается душой и телом - не странно ли? Впрочем, она с фантазиями. Ездила, например, в Афонино предаваться гению живописи Кузнецову. Тогда не вышло (не к тому шла?), зато теперь…

Она еще теснее к нему прижалась, он чувствовал ее жар и - спиной - холод пола, до которого провисала ветхая перегруженная раскладушка. И еще, и еще теснее. И вдруг у раскладушки "упали ноги". Самоваров потянулся было поправлять, но Настя оплела его тонкими руками и зашептала в ухо:

- Я хочу спросить: когда ты сказал, что тебе захотелось, чтобы эти с бутылкой ушли поскорей, ты?.. Хотел снова заснуть?.. Или?..

Самоваров обреченно вздохнул:

- Конечно, или…

Глава 10

- Неплохо, неплохо! С чувством стиля! У нас бы никто не смог подняться до такого уровня.

Владимир Константинович Мумозин сильно откинулся назад, вздыбил брови и стал, не моргая, разглядывать изображение стула для Отелло. Это был самоваровский чертеж, Настя очень удачно подкрасила его акварелью. Только кажущие языки рожи все-таки смущали, и Владимир Константинович начал тереть то нос, то ухо, попробовал бороду на прочность и наконец заметил:

- Нет, я уверен!.. Эти вот, с рогами… Это явно сбой вкуса! Языки будят ненужные ассоциации, не характерные для русского самосознания. Не так ли, Ирина Прохоровна?

Фиолетовая голова согласно кивнула.

- Что вы! - вскинулась Настя. - Это типичные ренессансные маскароны. Это образно! И отвечает эстетике Шекспира. Змеящееся зло! Химеры, вызванные Яго - лживые, несуществующие - оказались способными и погубить, и низвергнуть! Зверообразные личины страсти! "Чудовище с зелеными глазами"!

Она говорила быстро и так трясла чертежом перед Мумозиным, что однажды даже мазнула бумагой по правильному носу Владимира Константиновича.

- Какое чудовище? - не понял он.

- С зелеными глазами. Ревность! Так Отелло говорит. Вы что, забыли? Не читали?

Мумозин устыдился и взялся гулко кашлять, подбирая, что бы ответить. Настин напор его смутил, но видеть рогатые рожи в своей гостиной ему, очевидно, совсем не хотелось. Он сказал небрежно:

- Как же, я помню, конечно. Ладно, ладно! Пусть будут макароны.

Настя ехидно поправила:

- Маскароны!

- А я как сказал? Наверное, оговорился. Вы что, думаете, я маскаронов никогда не видал? Просто события последних дней выбили меня из колеи. Хлопоты, касса пуста, похороны… Оказалось, у Пермяковой нет родственников, и мы сами все должны… Голова кругом!

- Похороны сегодня? - спросил Самоваров.

- Труп еще в морге.

Эта мрачная фраза была первой, услышанной Самоваровым из уст фиолетовой Ирины Прохоровны, если, конечно, не считать визгов во время боя с Геннашей.

- Да, ведь это убийство! Какие-то экспертизы, какие-то задержки, - горевал Мумозин. - А нам бы, конечно, хотелось побыстрей все это кончить. В труппе разброд, спектакли отменяются… Поголовное пьянство!.. И это в русском реалистическом театре!

Поголовное пьянство не показалось Самоварову чем-то чужеродным для реалистического театра, но он не стал ввязываться в споры и по-английски, пригнувшись, под жаркие речи Владимира Константиновича протиснулся за дверь. Настя устремилась за ним и уже занесла руку обнять, как прямо на них от противоположной стены коридора шагнула крупная женщина.

- Самоваров? Наконец-то, - недовольно проговорила она. - Я уж думала, что Мумозин до вечера будет свою бодягу разводить.

Крупная женщина - Самоваров присмотрелся и узнал - оказалась Альбиной Карнауховой, с которой он не был знаком, никогда не говорил и поэтому никак не мог рассчитывать на такой фамильярный тон. Он хотел было возмутиться, но не успел. Альбина заявила:

- Время дорого. Пойдемте сейчас ко мне. А это кто?

Она пристально воззрилась на Настю глазами крупными и синими, как сливы.

Настя фыркнула. Альбина еще раз оглядела ее, уже плотно обнявшую Самоварова, подумала и сказала:

- Ладно. Идемте.

- Куда это? - начал было сопротивляться Самоваров.

- Ко мне. Это очень важно.

Они в интригующем безмолвии прошли по закулисному коридору и оказались в одной из гримерных. Здесь было три столика с зеркалами. Альбина подалась к своему, где больше было баночек, чашек и ваток, а в уголке зеркала улыбался с маленькой фотографии мальчик лет пяти.

- Дело серьезное, - предупредила Альбина и придвинула собеседникам старые, потертые, будто зубами погрыженные стулья. - Времени нет совсем!

- Позвольте, с кем имею честь?..

- Да что вы в самом деле! - с досадой вскрикнула Альбина. - Чего вы ломаетесь? Вы что, Мумозин? Знаете вы прекрасно, кто я и что тут у нас творится. Простите, я, может, невежлива с вами сейчас, но не могу я заниматься пустяками, кривляться, терять время. Мне помощь ваша нужна. Очень нужна.

Самоваров онемел.

- Дело в том, - сообщила Альбина, - что Геннадий арестован. Я так же удивлена, как и вы, но это факт. Нелепый факт!

Самоваров таким фактом совсем не был удивлен. Альбина продолжила:

- Он арестован, а за что? На каком основании? Все этот мальчишка следователь! Он вызвал Гену вчера, как я поняла, в качестве свидетеля. Я ничего не знала. Мы сейчас с Геннадием временно врозь, и мне поздно сказали… Так вот, он пошел, его там о чем-то спрашивали… Он, конечно, не сдержался… Наверняка были какие-то гнусные намеки, и он не сдержался. Он возражал следователю. Может, и ударил… Он ведь был так расстроен! Оскорблен!

Самоваров живо представил себе могучего Геннадия Петровича: держит он за грудки неведомого Мошкина и хрипит: "Что ты сказал?" Альбина продолжала возмущаться:

- И вот он арестован! За что? Он не убивал ее! А следователь… Геннадий мухи не обидит, это какой-то бред!

Она взяла баночку с ядовито-розовой, до конца почти вымазанной краской, повертела в руках и снова со стуком швырнула на столик:

- Это дикость! Он мухи не обидит! Что же вы молчите?

Она не плакала, но вся дрожала.

- Что я могу сказать? - неохотно отозвался Самоваров. - Судя по всему, ваш муж ("Какой, к черту, муж? Он Танин муж не разведенный, теперь вдовец", - подумал он.) не арестован, а задержан. Скорее всего, за хулиганство, за препятствование работникам правоохранительных органов в их деятельности… Что-то в этом духе. Или ему предъявлено обвинение?

- Ах, я не знаю! Собственно, поэтому я и обратилась к вам. Вот про вас я знаю все!

- Что все? - не понял Самоваров.

- Знаю, что у вас колоссальные связи в этих самых правоохранительных органах. Нет, не в нашей дыре, а на областном уровне. Да оттуда только разок звякнуть, приструнить ничтожного Мошкина - и все! Вся местная шушера в струнку вытянется! А то посмотрите, как они распоясались, чинят произвол! Арестован известный актер! Бога ради, вызволите, верните Геннадия!

Казалось, безысходное отчаяние вот-вот ее разорвет. Она и дышала уже прерывисто, взахлеб.

- Успокойтесь, нет причин для паники, - попытался умерить ее натиск Самоваров. - Наверное, сам Геннадий смотрит на эти вещи проще.

- Проще? Ведь он арестован! Он гибнет! - возопила Альбина. - Да он три года уже гибнет! Удивляетесь, чего я хлопочу? Я, я его жена, а не эта… которую удавили. Я с ним двадцать пять лет, а эти последние три года - так, затмение, болезнь. Ну, натворил мужик глупостей. Это бывает сплошь и рядом! Все мужчины в этом возрасте чудят, хотят себя уверить, что они еще жеребцы хоть куда, молоденьких ищут. И ведь находят! Всегда найдется жадная тварь, которая клещом присосется к состоявшемуся и немолодому!

Назад Дальше