Тут Альбина внезапно так глянула на примолкшую Настю, что Самоваров жарко покраснел. "Чего она меня туда же, в немолодые, записывает?" - внутренне возмутился он. Настя тоже покраснела, будто именно она и есть тварь, присосавшаяся к жеребцу.
- И все эти твари, - не отводя глаз и свирепея, продолжала Альбина, - твердят, что влюблены. Все в койку тянут! А идиоты-то лысые и рады верить. Но всему приходит конец. Я никогда не переставала бороться за семью, за Геннадия - и не перестану! Никогда!
В доказательство того, что она готова бороться за Геннадия, Альбина стиснула руку Самоварова пониже локтя. Тот от неожиданности едва не ойкнул, хотя был не из слабых. "Железная хватка! А если эдак да за горло? Да, парочка была с Геннашей. Былинная! подумал он. - Два трактора. Полная гармония".
Love story. Альбина
Самоваров не предполагал даже, насколько он близок к истине. Пара эта всем и долго казалась нерушимой и безмятежной. Карнауховы появились в Ушуйском драматическом театре… да никто и не помнит, когда. Все прочие лица сменились уже множество раз, но не они. Откуда они прибыли, тоже никто теперь не знал, но явились уже готовой супружеской парой - оба высокие, громкоголосые, статные, из такого прочного материала слепленные, какой обычно не расходуется на нервное актерское племя. Одно слово - фактура! И где только отыскали друг друга два эти редких экземпляра монументальной породы? Здесь, в Ушуйске, выигрышно мужественный Геннаша сразу получил роли душевных и цельных рабочих парней в тогдашних модных пьесах. За этой цельностью особенно гонялись в те времена, хотя никто не понимал, что же это такое. Геннаша Павлом Власовым вздымал знамя, Павлом Корчагиным врубался в циклопические глыбы из проклеенных тряпок, плечистым Ромео (цельным, но не рабочим парнем) перемахивал через балконные перила. И Альбина, несмотря на скульптурные формы, выбилась в лирические героини. Оба они были долго и молоды, и моложавы, и прекрасны. Совсем незаметно было, что Ромео перевалило за сорок - Геннадий Петрович, как известно, слыл виртуозом накладочек. Разве фамилия Ромео могла быть не Карнаухов?
Оба Карнауховы вросли в ушуйскую почву. В те романтические времена актеры в массе своей сохраняли тысячелетние богемные замашки. Из-за склонности к кочевью мало кто задерживался в Ушуйске надолго. Как же иначе: а творческая неудовлетворенность? а невостребованность? неистовые свары в труппе? режиссер - свинья в ермолке? Оседлы были разве что столичные актеры, прочие места не слишком годились для постоянных обустроенных гнездовий. Никчемная зарплата заслуживала проклятий, однако можно было жить, как птицы небесные живут. Творчески ищущие актеры устраивались в неказистых квартирках вроде той, которая так смутила Самоварова, имели по паре немарких, не требующих ежемесячной стирки черных водолазок, легко и страстно меняли жен, испытывали взлеты и прозрения, любили просидеть ночку в прокуренной до всеобщего кашля комнатке, где наигрывают на гитаре, поют подсиплыми голосами на один мотив что-то трогательное и глубокомысленное, где преферансик, где!.. да, где в соседней, без окон, каморке вопьются какие-то двое друг в друга жаркими нетрезвыми губами, и уже тащит обоих за край, в привычное головокружение, легко поутру забываемое.
Так вот, Карнауховы были не из этих. Они вросли. Творческие-то прозрения случались, и на гитаре Геннаша играл, и Альбина могла Цветаеву читать сутками, но все-таки легкость на подъем они утратили, житьем в тараканьих квартирках побрезговали. После того, как Геннаша изобразил на местной сцене десятка полтора цельных рабочих парней, ему пожаловали премию Ушуйского комсомола. Вскоре Карнауховы жили уже в коренном ушуйском доме из благородного лиственничного кругляка. Дом не наемный был - собственный! За ним курчаво зеленел огород и пышной колючей стеной стоял малинник. В самом доме такая была глубокая, настоянная тишина, какая возможна только в настоящем толстостенном срубе. Прохладно сияли полы, и ходили по ним не в тапочках, а в белоснежных шерстяных носках. Совсем бы получился старосветский заповедник, если бы не камин красного кирпича, устроенный по тогдашней моде Альбиной. На камине возвышались прибалтийские подсвечники из мятой жести с толстыми красными свечами.
Театральные подруги, более легкокрылые, подбитые куражом и табачным дымом, смеялись за глаза над Альбининым теремом. Сгорая и дыша театром, такого дома нельзя иметь: "Ну, когда? когда это? надо быть выше!.." Свободного времени у актрис не меньше, чем у учительниц или кондукторш, но театральные ушуйские языки злословили, что хозяйственная Альбина даже корову держит, огромную, в пятнах; встречались видевшие и корову, и пятна эти, якобы напоминающие карту западного полушария, и саму Альбину с подойником. Но это враки: коровы никакой не было.
Несмотря на заглазные насмешки над белоснежными носками и над мифической коровой, Карнауховы незыблемо царили в Ушуйском театре. Труппа здесь ежегодно, с треском, взаимными обвинениями и взаимообразным обменом женами распадалась, чтоб к сезону снова собраться из полузнакомых, незнакомых и подзабытых лиц. Одни лишь Карнауховы, исполнители главных ролей, были неизменны, как те могучие великолепные срубы, что стоят веками и все плачут благовонной смолой - лесной, юной, из корней взятой силой. Кстати, подхалимы лиственничный дом объясняли Альбиниными генами - якобы, была она из семьи староверов.
Все рухнуло, когда появилась Таня. Ничто не предвещало беды: Глебка - любимец, баловень, подающий большие надежды играть плечистых положительных героев - привез из Нетска сокурсницу - невесту. Молодая пара должна была занять то место в репертуаре, что уже утомило старших Карнауховых. Альбине надоели девушки-энтузиастки, хотелось сыграть что-нибудь возрастное, вроде Анны Карениной, а Геннаше осточертел Ромео с его прыжками на сто раз чиненный, навек обшарпанный балкон.
Как и всякая мать, Альбина Глебкиной невестой осталась недовольна: длинненькая, плосконькая девочка, бледная и рассеянная, хотя, по словам Глебки, очень талантливая. Альбине она показалась совершенно бездарной. Самоварову она убежденно так и сказала: бездарна на редкость… Это ее, Альбинина, несчастная судьба так вознесла и испортила девчонку.
Глебка сильно был влюблен. Альбина ломала голову, как получше и без периферийной вульгарности устроить свадьбу, у кого занять стулья и посуду, какую комнату отдать молодым - ту, что окнами в сад (но там слишком виден неромантический сортир) или окнами на улицу (там днем, а пуще ночью тарахтит и пылит мотоцикл соседского идиота-подростка). В это время Геннадий вдруг раздумал бросать роль Ромео, а на балконе уже стояла молодая трепетная Таня и тянула к нему тонкие длиннопалые руки. Геннадий Петрович неистово лез на этот балкон и с такой страстью перекидывал через его перила свое статное зрелое тело, что шатались хлипкие фанерки и бруски декорации, и гуашь сыпалась с нее удушливой ультрамариновой пудрой.
Накануне свадьбы Геннадий Петрович и Таня исчезли. Они не явились на репетицию. Они не явились к Альбине обедать. Вообще никуда не явились! Зато Мариночке Андреевой дозарезу понадобился рецепт картофельных оладий. Якобы за ним она забежала к Альбине, ехидно покосилась на пустые тарелки и с рассчитанным садистским торжеством объявила, что Геннадий Петрович к обеду не придет, не придет к ужину - и не придет, очевидно, никогда, потому что уже полтора месяца живет с Таней на частной квартире в Новом городе.
Альбина Мариночку вытолкала, даже запустила вслед (и попала между лопаток!) оброненной обидчицей туфлей с тяжелым пластмассовым копытом-платформой. Мариночка врала! Это невозможно! Как это Геннадий Петрович живет где-то с Таней, когда он живет здесь, с нею, обедает, ужинает, ложится в ее постель! А Таня не расстается с Глебкой. Да они вечно за ручку ходят, целуются на всех углах! Бред! Бред!
Не бред. Альбина знала, что не бред. И это настолько было невероятно, ужасно, кровосмесительно, что она не смела и про себя проговорить страшную правду. Но видела же она этого Ромео и эту Джульетту, и этот бесстыдно трясущийся балкон, и Геннашины прыжки, и Танин горячий немигающий взгляд!.. Но это ничего. Это наладится. После свадьбы утрясется. Водились и прежде за Геннашей грешки, но все всегда проходило. Уйдет, улетучится и это.
А Глебка как же?
Свадьбы не было, ничего не улетучилось. Геннаша жил с Таней, Глебка стал пить и играть не простых цельных парней, а психопатов и неврастеников. Альбина пыталась скандалить, стыдить Таню, однажды пришла даже на проклятую квартиру в Новом городе. Геннаша там схватил ее за плечо и отшвырнул спокойно, с холодной ненавистью правоты, не глядя в лицо. Альбина прошибла головой дверцу шкафа. Крови было совсем немного, только потом головные боли стали донимать. Геннаша раньше, случалось, бивал ее - и под настроение, и за грешки (у обоих, у обоих водились мелкие грешки, богема все-таки), но никогда ничем битье не отзывалось, она только краше делалась. Тогда любил. Теперь не любил - и покалечил.
Но Таню он тоже бил! Даже сильней, чем Альбину - или Таня громче и явственней кричала? Таня бегала по Новому городу взлохмаченная, вся в синяках, в полузастегнутом халатике, сверкая белыми тонкими ногами. А вечером им предстояло играть вместе. Ромео-Геннадий Петрович ловко и тяжко перемахивал через балкон, и они на сцене долго стояли, стянутые глубоким, долгим, настоящим, марающим помадой поцелуем, чтоб после спектакля, спотыкаясь и ничего кругом не видя от восторга, вместе брести в убогую, Таней прокуренную квартирку. Глебка-Меркуцио, убитый еще в первом акте, криво усмехался им вслед. Он с утра был пьян.
Когда Таня бегала с синяками вдоль панельных пятиэтажек Нового города уже ежедневно и забегала к знакомым ночевать и жаловаться, Геннаша развелся с Альбиной. Ничего-то он не взял из своей прежней жизни в новую - ни тряпочки, ни табуреточки. Ни на что не позарился, даже на английские свои костюмы, которые с тех самых пор, с Мариночкиного визита, висели в Альбинином шкафу бестелесными уродливыми привидениями. Сделалось так, будто никогда он не жил в этом дивном срубе, не носил этих костюмов, этих джинсов, скульптурно отпечатавших его могучие ляжки и поливаемых теперь злыми Альбиниными слезами. Будто никогда он не был мужем Альбины и отцом Глебки. Он даже глаз при встречах не отводил. Просто не знал их никогда! Энергичная Альбина отошла немного от первоначального остолбенения и с жаром взялась за Глебку. Она пыталась тащить его к докторам, экстрасенсам, бабкам, пыталась его заговаривать, иглоукалывать, поить мочой - но Глебка тоже стал другой. И он тоже будто не жил в ее тихом сияющем доме, не объедал ее знаменитый темноягодный малинник, не зевал ребенком в кулисах, когда мама с балкона тянула к папе руки. Всему конец!
Геннадий Петрович и Таня поженились, в церкви даже перевенчались, на три дня, счастливые, заперлись безвыходно в своей квартирке, а потом Таня ушла. Насовсем. Альбина порадовалась: "Получи же, лысая сволочь! Ко мне теперь приползешь! А я уж покуражусь, посмотрю еще, брать тебя, потасканного, назад или нет!"
Конечно, брать его назад она собиралась, но хотелось и подсластить свою унизительную победу.
Однако лысая сволочь не ползла. Она предавалась тупой тоске, играла из рук вон плохо, набекрень пялила накладочки, задиралась, трясла встречных и поперечных за грудки, но не ползла! Альбина ничего не понимала: Таня-то уже стала прошлым, Геннадий Петрович Тане не слишком и докучал, хотя еще тяжело и злобно долюбливал. Но Альбину мог смотреть только пустыми глазами прохожего дядьки. Как же это могло быть? Допустим, Таня молода, но Альбина - она про себя это совершенно точно знала - просто красавица. И сохранилась отлично! Всего только семь лет назад она выходила в "Детях Арбата" в одних трусах, и зал зажмуривался от стыда и восторга. Фигура-то бесподобная! Она охотно декольтировалась на сцене, высовывала из всяческих разрезов большую белую ногу, очень стройную. Презренный Мумозин, конечно, пытался вытолкнуть ее на старушечьи роли, минуя даже Анн Карениных, но она еще уверенно играла кое-какие прежние молодые роли. Да и привыкли все, что главная ушуйская секс-бомба - это она.
Назло Геннаше Альбина стала попадаться ему на глаза в эротичнейших своих туалетах (дело было весной, можно было чуть померзнуть) - то с глубоким вырезом, то с оголенной спиной, белой и гладкой, как свежий сугроб, то в юбке с боковым разрезом, сеявшем сомнения, не забыла ли она надеть трусики. Геннадий Петрович глядел на эти прелести скучными рыбьими глазами. Альбина с горечью осознала, что все то великолепное, упругое, шарообразное, что составляло неизменно предмет ее гордости, Геннаше совсем не нравится, если не противно. А нравится ему, наоборот, Танино - молодое и невнятное. Альбина вошла уже во вкус борьбы. Неудача не обескуражила ее, а только раззадорила. Она повесила в шкаф с Геннашиными праздничными костюмами свои ударно-сексуальные наряды, которые жалко и уныло обвисли на вешалках мешками бюстов и веревочками завлекательных лямок. Альбина отправилась в Нетск.
Довольно скоро вернулась В Ушуйск другая Альбина. Это было непосредственное, победно-раскованное существо в легких брючках жидковатых весенних тонов. Пышный бюст неброско таился в тени распахнутых спортивных курточек, под забавными рубашечками вместо того, чтоб лезть всем на глаза и провозглашать, что он так спел, что вот-вот треснет. Тяжелее всего было расстаться с роскошными белокурыми кудрями, напоминавшими парик Исаака Ньютона. Но Альбина пошла на эту жертву. Теперь ее голову украшала коротенькая стрижечка - последний шанс зрелой женщины убедить себя, что она помолодела. Такая прическа бывает у сельского школьника к первому сентября, если его тщательно обрили в начале июня.
Процесс преображения доставил Альбине много радостей. Метаморфоза потрясла всех, кроме Геннадия Петровича. Он, правда, тоже не узнал сперва Альбины, но когда рассмотрел, что это она, посерел и брезгливо сморщился. Альбина никак не могла поверить в свой новый провал. Наконец стала она подозревать, что причина всех ее несчастий, ее крушения, причина невыносимой, убивающей маяты и мужа, и сына - не дурь, не гормоны, не возрастное затмение. Причина - сама Таня. Пока есть Таня - любая, пусть забывшая, пусть равнодушная, пусть нелюбящая - все будет по-прежнему, так же ужасно и невозможно. Как бы расколдовать все назад, как бы обрызгать и себя, и их двоих любимых, и стылый дом какой-нибудь живой водой? Да, ведь еще и мертвая вода бывает…
- Я понимаю, конечно, меру вашего отчаяния, - холодно отшатнулся Самоваров от несчастной Альбины, - но не могу уяснить…
- Верните его! - твердила Альбина, как заведенная. - Ваши связи! Ваше влияние! Он ни в чем не виноват. Ее он не душил, я это знаю точно, так же точно, как то, что сегодня воскресенье. Да и Мошкина он не бил! Может быть, потрепал слегка. Он чуть ли не каждый день треплет Мумозина (а ведь это художественный руководитель) - и ничего! И другие ничего! Да если б за это сажали, он бы давно… Ваши связи!
Самоваров отмахнулся:
- Что вы в самом деле!
Альбину вдруг осенило. Она рванула застежку сумочки так, что молния взвизгнула, быстро порылась и пошуршала чем-то и наконец зажала в кулаке какие-то бумажки. Однако кулака из сумочки она не вынимала.
- Сколько вы берете? - твердо и деловито спросила она. - Я знаю, что много. Но сколько? У меня сейчас с собой только полтораста, но потом…
Самоваров побелел и вскочил, вздернув за собой и Настю.
- Что вы себе позволяете! - вскрикнул он не своим, тонким голосом. - Я? Много беру?
- Если на порядок больше, чем полтораста - я понимаю, много больше! - я постараюсь к вечеру, - невозмутимо заявила Альбина. - Но мне нужны определенные гарантии. Чего вы так всполошились? Нас никто не слышит и не видит. Вы что, не хотите помочь?
Самоваров совсем вышел из себя:
- Не хочу! Не хочу! Хоть я и знаменитый взяточник! Я беру много - но не хочу! Какая сволочь вам про меня все это наплела?
- Кульковский Владимир Николаевич. Вы же не станете спорить, что это порядочный и надежный человек. Я понимаю, вы меня не знаете, опасаетесь доверять, но деньги я достану! А меня могут рекомендовать… тот же Кульковский, в высшей степени порядочный…
- Какой подлец! - вскричал вновь Самоваров и страшным усилием воли остановил на выходе слова, совсем негодные для женских розовых ушей.
- До чего подлец! - кипятился Самоваров, хромая по коридору и пытаясь объяснить Насте только что пережитую стыдную сцену. - Дурит в своей кровати со скуки! Сначала Юрочке этому ненормальному наврал, что я сыщик. А теперь до того обнаглел, что я и из КПЗ извлекаю. И большие деньги за это беру! Большие! Аппетиты растут! Юрочка мне все какие-то гривенники совал, а тут полтораста… Но как несдвижимый с койки мерзавец сумел поспеть всюду?
- Есть такая удобная штука, как телефон, - предположила Настя.
- Пора укротить телефонного хулигана! Он, говорят, поправляется, вставать стал - пусть снова сляжет, но предварительно проглотит свой блудливый язык!
Глава 11
- Так ты женился? А ведь молчал, поросенок! Бутылку хотел зажилить? Признайся, жалко бутылку? Не выйдет!
Хороший парень Кульковский, быть может, и вставал уже, но Самоварова принял на своем великолепном кружевном ложе. Был он румян, как пирог, и улыбался совершенно невинно.
- Кто женился? - накинулся на него Самоваров. - Что ты несешь? Еще одну сплетню про меня пустил? Очередную гадость выдумал?
Кульковский обиделся:
- Как я мог такую ерунду выдумать? Это твоя жена моей сказала. Я еще удивился, что ты от меня скрыл - надо же, думаю, какой поганец: четыре года живете, теперь вот и официально оформились, а ты ни слова…
Ошеломленный Самоваров вяло опустился на скрипучий стул рядом с кроватью.
- Чего это у тебя челюсть отвисла? Ты что, сам не знал? Я первый просветил тебя, что ли? - взвыл блаженно Вовка и закатился долгим визгливым смехом. Одеяло на нем мелко сотрясалось, кружева вздрагивали, по сытому бородатому лицу текли счастливые слезы. Он смеялся, пока не устал, но хотел все-таки выжать побольше из редкой возможности повеселиться, и еще долго хмыкал, силился хохотнуть, растравляя в себе смех. Он кидал при этом виноватые взгляды на Самоварова и взвизгивал:
- Видел бы ты себя сейчас!
"Какой подлец, - скрипел зубами Самоваров. - Еще говорят, что улыбка украшает человека! А у этого до чего отвратительное рыло… Нет, это его сплетня - не может быть, чтобы Настя такой чуши нагородила! Не похоже это на нее… Или похоже? И она вот так со мной разделалась?.."
Открытие было такое внезапное, что Самоваров позабыл и про Юрочку, и про Альбинины гнусные предложения. Вовка уже отсмеялся, к нему возвращались понемногу и человеческий облик, и дружеское участие.
- Так ты в самом деле ничего не подозревал? Что тебя ловят? Что окрутили?
- Да ничего не окрутили! Просто я…
И Самоваров изложил совершенно безобидную историю знакомства с Настей, ее приезд в Ушуйск и внезапное сближение. Кульковский слушал с интересом и тоже недоумевал:
- Да, дело тут нечисто! Чего ей надо от тебя, а? Жена говорит, что девочка молоденькая и красивая, как картинка. Зачем бы ты ей? И говорит, что любит?
- Говорит, - уныло подтвердил Самоваров. - Вот скажи, положа руку на сердце, можно ли ни с того ни с сего в меня безумно влюбиться?