"Рене Буве, старый библиофил, которого хорошо знали на набережной, скоропостижно скончался прямо у лотка, на котором листал гравюры".
В углу снимка можно было различить юбку букинистки и даже моток шерсти.
К пяти часам жара стала невыносимой, и флаг на сером каменном здании полицейского комиссариата на улице Пуасси безжизненно повис. Остановилось голубое такси. Из него вышла дама в годах, казавшаяся очень возбужденной, и обратилась к охраннику:
- Я хочу видеть комиссара.
Он пропустил ее. Он знал, что комиссар только что вышел, но это его не касалось. Люди ожидали очереди в бюро, на вытянувшейся вдоль стены скамейки, под доской информации.
- Вам не трудно доложить обо мне комиссару?
Она была шикарно одета, с драгоценностями на шее, в ушах и на пальцах, но дежурный очень неохотно оторвал голову от конторской книги, которую заполнял с большим вниманием:
- Комиссара сейчас нет.
- Кто вместо него?
- Секретарь. Но он занят. Посидите пока.
Она не стала садиться, потому что засомневалась в опрятности людей, давно ожидавших очереди на скамейке. Осталась стоять, барабаня пальцами по стойке, отделявшей ее от полицейских.
Она прождала полчаса и, в конце концов, проявила такое нетерпение, что вызвала всеобщие насмешки, тем более что над такими, как она, когда-то ослепительно красивыми, к старости отчаянно молодящимися женщинами, вообще любят поиздеваться.
- Что вы хотели, мадам?
- Вы секретарь? Я могу поговорить с вами наедине?
Поколебавшись, он провел ее в соседний кабинет с отделанным черным мрамором камином.
- Слушаю вас.
- Я миссис Мэри Марш.
У нее был небольшой иностранный акцент, совсем легкий, и секретарь только вежливо наклонил голову.
- Слушаю вас, - повторил он, указав ей на кресло.
- Вы видели эту газету?
Она протянула ему листок, где на первой странице была фотография месье Буве.
- Нет. Не видел, - равнодушно отозвался он.
- Это никакой не Буве.
Секретарь снова остался безучастным, казалось, он думал о чем-то своем:
- В самом деле?
- Это мой муж, Сэмюэл Марш, с приисков Уаги.
Сколько он видел таких, как эта!
- Да-да, я вас слушаю. Вы утверждаете, что это ваш муж. И что же с того?
- Его никогда не называли Буве.
- Вы уверены, что не ошиблись? Фотографии в газетах не очень отчетливые.
- В общем, уверена, а если бы увидела своими глазами, сказала бы совсем точно.
- Итак, вы желаете посмотреть на тело?
- А прежде скажу вам кое-что, чтобы исключить любую ошибку. Если у него есть шрам в виде звезды на правой ноге, немного пониже колена, значит, это он.
- Вы давно с ним виделись в последний раз?
- В тридцать втором году.
- В Париже?
- В бельгийском Конго, там он занимался своими приисками.
- А потом вы расстались?
- Никакого расставания не было. В один прекрасный день он бесследно исчез, и с тех самых пор я разоряюсь на адвокатов, пытаясь отстоять свои права.
Секретарь вздохнул, открыл дверь и позвал инспектора в гражданском, который уже снял пиджак.
- Проводишь мадам. Подожди, я дам адрес. Это на набережной Турнель. Номер дома найдешь в донесении. Нужно опознать одного приличного старичка, который умер сегодня утром.
Сказав: "приличного старичка", он осекся, но дама не обратила на это никакого внимания.
- Я мигом обернусь, - сказал инспектор. - Следуйте за мной, мадам, это в двух шагах.
- У дверей меня ждет такси.
- Прекрасно.
Он снова надел пиджак и прихватил шляпу.
- На набережную Турнель!
Стоял такой чудесный летний денек, что казалось нелепостью заниматься такой ерундой.
Они увидели белый дом, стены которого теперь, когда солнце освещало их уже не так ярко, казались голубоватыми.
- Я уверена, это он! - трещала миссис Марш. - И что самое ужасное, мы жили в одном городе, может быть, уже столько времени и не знали друг о друге! Его искали повсюду. Дай вам Бог иметь хоть половину тех денег, которые я потеряла на поиски…
Инспектор подождал, пока она выйдет из машины, и зажег прилипшую к губе сигарету.
Дама оглядела дом и устремилась в вестибюль, но тут же попятилась, пропуская выходившую из дверей пожилую женщину огромных размеров.
Сперва миссис Марш не обратила на нее внимания. Это была обычная, на вид небогатая, седая и круглолицая женщина, вся в черном, каких полно в каждом квартале. Однако инстинкт заставил ее обернуться и посмотреть вслед старухе, когда та уже перешла улицу и ковыляла вдоль домов, словно чудовищная тень.
- Кто это?
- Не знаю, мадам. Этот дом не в моем ведении, - ответил инспектор.
Консьержка вышла из своей каморки и окинула их подозрительным взглядом.
- Куда вы? К кому?
- Это по поводу покойного, - сказал полицейский. - Мадам утверждает, что узнала своего мужа по снимку в газете.
Женщины явно невзлюбили друг друга с первого взгляда.
- Она, конечно, ошибается.
- А я вот уверена, что не ошиблась.
- Идите за мной.
Худенькая мадам Жанна пошла первой; никогда в жизни не приходилось ей столько раз проделывать этот путь, сколько сегодня. Время от времени она оборачивалась, посматривая на гостью с явным вызовом:
- Я иду не слишком быстро для вас?
Взобравшись наконец на верхний этаж, все трое запыхались.
- Минутку, я зажгу свечи.
Еще утром она весьма предусмотрительно положила в карман передника коробок спичек. В изножье кровати уже стояло два букета - жилище было убрано для последнего прощания.
- Входите.
Ноздри месье Буве сузились, щеки ввалились, кожа стала еще белее, словно просвечивала насквозь, и легкая улыбка, застывшая на его губах, когда его переносили в аптеку, будто стала еще выразительнее, превратясь в саркастическую усмешку.
Миссис Марш не проронила ни слова, быть может, под впечатлением полумрака, зажженных свечей и стебелька самшита. Она машинально взяла его и начертила в воздухе крест.
- Так что же? - спросил инспектор.
Она колебалась.
- Я уверена, что это он, - наконец произнесла она твердо. И поспешно добавила: - Посмотрите на его правую ногу. Если там есть звезда…
2
Инспектор подошел и откинул простыню. Ему было не по себе от этой церковной атмосферы и от соседства двух женщин, еще несколько минут назад совсем не знавших друг друга и уже успевших стать смертельными врагами.
- Вы не находите, что ставни можно отворить? - спросил он.
В ответ консьержка, бросив на миссис Марш вызывающий взгляд, сказала:
- Сомневаюсь, что это было бы сейчас уместно.
Полицейский повернул выключатель, стало еще хуже; пламя свечей плясало теперь в ярком искусственном свете. Инспектору было лет тридцать, он имел трехлетнюю дочь, и жена должна была с минуту на минуту родить еще одного ребенка; может быть, в участке его уже ожидала новость, которую сообщили по телефону, а он все еще здесь.
Из двух женщин агрессивнее настроена была консьержка, и, когда полицейский наконец раскрыл покойного, она проскользнула между его ложем и иностранкой.
Не она ли переодевала его в белую сорочку и черные брюки от фрачной пары? Инспектор чуть не взял не ту ногу, а потом удивился, с каким трудом пришлось задирать мертвецу штанину - человек, казавшийся щуплым и хрупким, состоял из одних мускулов.
- У него шрам пониже колена, - объявил он.
- Что я вам говорила? В форме звезды!
Это было точное определение. Шрам состоял из нескольких лучей. Консьержка не произнесла ни слова, но, как бы показывая, что ее еще не лишили прав, выключила свет и опустила простыню.
- Здесь должны быть документы, - сказала миссис Марш, направившись к гостиной, тоже погрузившейся во мрак, в котором светились только щели закрытых ставен.
Мадам Жанна побежала за ней, стуча каблуками.
- Ничего нельзя трогать. Все опечатано.
- А кто опечатывал? По какому праву? Это мой муж. Мы не разведены. Значит…
Но консьержка, такая же маленькая и худенькая, как покойный, погасив свечи, встала перед инспектором и этой проходимкой с таким видом, будто ей не терпелось вышвырнуть вон обоих. А на лестничной клетке, поскольку дверь мадам Сардо была полуоткрыта, она сказала как можно громче:
- Во всяком случае, на сей момент, он остается месье Буве, как указано в его документах.
Спустя несколько минут она вновь поднялась убедиться, что в комнате все осталось в порядке, а потом еще раз - привела жильца с четвертого этажа, почтового служащего, только что вернувшегося домой:
- Я сделала все, что могла. Надеюсь, у нас его не заберут.
После полумрака солнце, раскалявшее крыши домов и наполнявшее набережные характерным запахом горячей пыли, казалось ослепительным.
- Как вы думаете, когда я смогу поговорить с комиссаром?
- Вряд ли сегодня, мадам. Возможно, он зайдет в участок подписать бумаги, но не берусь сказать, в котором часу, и обычно он делает это на лету.
- Тогда я сначала пойду к моему адвокату.
- Как вам угодно.
Такси уехало, и инспектор пешком направился на улицу Пуасси, где пропустил кружку пива в бистро, прежде чем вернуться в комиссариат.
На бульваре Сен-Мишель, как и повсюду в Париже, было полно скучающей публики, в воздухе плыл кисловатый запах пива; кое-где асфальт плавился, и на нем отпечатывались следы колес.
Список имен и цифр в каморке мадам Жанны все разрастался. В нем были имена продавца музыкальных инструментов, и ближайших к дому букинистов.
- Я его прибрала как можно лучше. А они хотели везти в морг. Завтра нужно будет еще разок на него взглянуть.
Она пока не знала, что думать о другом визите, имевшем место в аккурат перед появлением миссис Марш. Собственно, это и визитом не назовешь. Она заметила, что перед парадным топчется, словно не решаясь зайти, толстуха в черном с послеполуденным выпуском газеты и букетиком фиалок в руках.
Она была похожа на жильцов этого же дома. Очень полным и дряблым телом напоминала не выходившую из квартиры мадам Орель, видно было, что она годами носит одно и то же чистое и вытертое до блеска платье.
Фердинанд, успевший принять на грудь, как и предвидела его жена, спал в закутке, служившем им спальней и уже пропахшем скверным винным душком.
Мадам Жанна наблюдала за старухой в форточку, и та, в конце концов, встала на пороге, но ничего не сказала, стояла и ждала, будто побирушка.
- Вы кого-нибудь ищете?
- Простите меня. Я узнала…
Она заискивающе улыбнулась. Ей, такой толстой, что она могла бы закрыть своим телом весь вестибюль, явно хотелось стать совсем крохотной, и, может быть, именно эта ее униженность побудила мадам Жанну открыть дверь каморки.
Ей было не стыдно пускать к себе людей: у нее тут всегда чистота. Пол тщательно навощен, как и мебель эпохи Генриха II с львиными головами на углах. На столе кружевная скатерочка, бело-розовая ваза.
- Вы знаете месье Буве?
В тоне консьержки не было той подозрительности, с которой чуть позже она встретила чужую даму, осматривавшую дом так, словно он был ее собственностью.
- Мне кажется, да.
- Вы с ним раньше встречались?
- Мне кажется. Значит, он не мучился?
Она протянула ей газету, показывая статью.
- Ничуть. Он даже не заметил, как умер.
- Я вот принесла букетик.
- Хотите подняться посмотреть на него?
- Боюсь, не смогу подняться - у меня больные ноги.
На ней были черные войлочные тапочки, потому что никакая другая обувь не подходила, кожа на опухших, затянутых в шерстяные чулки лодыжках нависала складками.
- Я отнесу ваши цветы. Могу вам сказать, что он прибран, лежит спокойно и как будто улыбается. Вы давно видели его в последний раз?
Кажется, старуха собиралась что-то ответить. Или нет? Губы и пальцы ее беспрестанно шевелились, будто она бормотала про себя молитву, перебирая четки. Но тут перед домом остановилось такси.
- К вам люди. Я пойду.
- Заходите ко мне еще. Заходите, не бойтесь.
Вот так миссис Марш и столкнулась с ней в вестибюле.
Между тем иностранка уже выходила из такси на бульваре Осман, прямо у дверей своего адвоката, которого звали Ригаль. Проскочив под палящими солнечными лучами, она оказалась в тени под козырьком парадного, вошла в лифт, поднялась, позвонила в дверь. Ей открыли. В коридоре, у самого выхода, стояли собранные чемоданы.
- Мэтр Ригаль еще не уехал?
Служанка колебалась. Заметив в глубине длинной анфилады мелькнувшую мужскую спину, миссис Марш бросилась вперед.
- Как я рада, что застала вас!
- У меня через час поезд в Аркашон.
- Мне надо срочно переговорить с вами. Я нашла своего мужа.
Жена адвоката, слышавшая все из-за двери, поняла, что он никуда не поедет и ей придется уезжать одной с детьми.
Погас пламенный закат, в свете которого лица прохожих имели необычно возбужденный вид. Тень поддеревьями загустела. Было слышно, как течет Сена. Звуки словно отдалились. Лежащие в постелях жильцы слышали, как и каждую ночь, как дрожит земля под колесами проезжающих автобусов.
Четырежды входила мадам Жанна к покойному, по-прежнему безмятежно лежавшему в запертой комнате. И каждый раз чувствовала удовлетворение, ибо была уверена: она все сделала так, как хотел бы сам месье Буве. Завтра утром она снова вытрет пыль, пройдется пару раз тряпкой по красным плиткам пола и приоткроет окно, но только на минутку.
Выходя, она всегда впускала кого-то из жильцов, но тот низенький старик больше не переходил улицу, а она так и не осмелилась выйти и спросить, чего ему надо.
Первый раз она заметила его часов в девять, когда еще не совсем стемнело. Он стоял на той стороне дороги, на набережной, опираясь на парапет, и смотрел на дом.
Он был такого же небольшого роста, как месье Буве, чуть пошире в кости, чуть поплотнее, с изжелта-белой бородой во все лицо, красноватыми глазками и в бесформенной шляпе, которую, должно быть, подобрал на помойке.
Он похож на клошара. Наверное, клошар и есть. Этих бродяг часто видели в квартале, они подтягивались к вечеру, чтобы переночевать в трущобах вокруг площади Мобер.
Но этот не случайно забрел именно сюда. Из кармана у него торчала уже превратившаяся в тряпку газета, и он не сводил глаз с закрытых ставен на третьем этаже.
Она вышла на порог и встала, как знак вопроса, глядя прямо ему в лицо, ожидая, что он скажет что-нибудь, но он только отвернулся и смотрел теперь на стоящие вдоль берега баржи.
Уже визит толстой старухи заставил консьержку призадуматься. Не так, как о миссис Марш. Та была явным врагом, от которого еще придется защищаться. А эта, с лицом круглым, как луна, видно, хорошо знала месье Буве и вела себя так смиренно, словно боялась что-то сделать не так.
Так же вел себя и клошар. Он подождал, пока она снова войдет в дом, и опять повернул голову, и опять стал смотреть на те окна. Тьма сгустилась, небо стало сине-черным, на нем высыпали звезды.
Фердинанд все не возвращался. Она выглянула наружу и увидела, что старик нехотя уходит, волоча правую ногу и время от времени оборачиваясь.
Она задернула занавески. Притушила свет, пошла к кровати, разделась и убрала на ночь волосы. Перед тем как лечь, она снова отдернула занавески, чтобы последний раз выглянуть во двор. Взошедшая луна осветила весь пейзаж ярко, как днем, заливая молочной белизной головы чудовищ на стенах собора Нотр-Дам.
Старик снова был там, он сидел на парапете, с литровым жбаном вина в руке, а рядом, на камнях, лежала бумага, на которой, наверное, была разложена еда.
Ей не хватило духу опять одеться, чтобы выйти и спросить, зачем он пришел. Все жильцы вернулись давно, кроме месье Франсиса. Огни гасли один за другим. Все стихло, мадам Жанна тоже погасила свет, заснула и ночью поднялась только для того, чтобы дернуть за шнурок, в три часа ночи открывая дверь аккордеонисту, возвращавшемуся с работы и почти неслышно пожелавшему ей добрых снов.
Потом солнце снова взошло со стороны Шарантона; вернулся с опухшими веками Фердинанд, вместе со своей всегдашней жестяной коробочкой, в которой прихватывал с собой что-нибудь закусить.
Она выкатила мусорные баки на тротуар, рассказала о смерти месье Буве молочнику, и, не дожидаясь, пока вскипит кофе, пошла взглянуть на покойного, который по-прежнему лежал без движения и улыбался той же улыбкой.
В десять утра у дома, где жил адвокат, на бульваре Осман, остановилось такси. Он тут же спустился и сел рядом с поджидавшей его миссис Марш.
- На набережную Орфевр!
Полицейское управление в двух шагах от набережной Турнель. И совсем близко от белого дома.
Мэтр Ригаль был заметной фигурой, не самым лучшим адвокатом, но лицом известным.
- У нас встреча с начальником полиции.
Им предложили немного подождать. Миссис Марш была в черном с ног до головы, но сильно пахла духами и навесила на себя много драгоценностей.
- Входите, дорогой мэтр. Входите, мадам. Садитесь.
Окна были открыты прямо на Сену, на мост Сен-Мишель, где, как в фильмах немого кино, сновали крохотные прохожие.
- Моя клиентка, миссис Марш, только что нашла мужа, который исчез около двадцати лет назад.
- Мои поздравления, мадам.
- Он умер.
Полицейский начальник широким жестом выразил сочувствие.
- Умер под чужим именем, и поэтому нам нужна ваша помощь.
- Это произошло в Париже?
Если бы месье Буве умер за пределами департамента Сены, его делом занималось бы не полиция, а жандармерия и можно было бы сразу завернуть эту дамочку, еще не успевшую рта раскрыть, но уже причинившую столько неудобств. Ригаль тоже был не подарок.
- Кончина случилась в двух шагах отсюда, на набережной Турнель, где, кажется, муж моей клиентки жил уже четырнадцать лет под именем Рене Буве.
- Трудновато в этом случае говорить о потере памяти.
- Почему он исчез, не оставив никаких следов, как и почему взял имя Буве, это предстоит выяснить. Но самое срочное то, чтобы в акте о смерти стояло его настоящее имя и чтобы моя клиентка вступила в законное обладание своими правами.
- Он богат?
- Был богат.
- А какой образ жизни вел на набережной Турнель?
- Насколько я знаю, он жил как скромный пенсионер. Вчера, в вечернем выпуске газеты, вы, вероятно, видели фотографию. Именно по ней моя клиентка…
- А ошибиться она не могла?
- Она побывала на месте в сопровождении инспектора Пятого округа. По указанию миссис Марш, он осмотрел правую лодыжку покойного и нашел шрам, особую примету, точно описанную моей клиенткой.
Уже становилось очень жарко. Адвокат отдувался. Начальник шумно вздыхал.
- Необходимо, чтобы официальное опознание состоялось как можно быстрее, и, разумеется, мы напоминаем о наших правах…
- Не угодно ли вам, мадам, предоставить мне какие-нибудь сведения о вашем муже? Он был француз?
- Американец. Я познакомилась с ним в Панаме, в восемнадцатом году. Я тогда была совсем молода.
- Чем он занимался?
- Он был богат. Я тоже. Мои родители владели плантациями какао в Колумбии.
- А потом?