- У нее есть кухарка и еще женщина, которая прислуживает в спальне. Мадам Лэр богата. Ее дочери замужем. До войны у нее был еще и шофер.
Бопер поколебался, но решил все-таки исполнить свой долг, пусть даже его плохо примут, и пошел вверх по лестнице, машинально бросив в рот леденец, как будто бросал в копилку грошовую монетку.
Лестница была темная, с резными деревянными перилами и заканчивалась старинной дверью, очень высокой и широкой, с двумя створками, как в каком-нибудь министерстве. Он нажал медную кнопку и подождал. Шаги раздались откуда-то издалека, как будто кто-то шел через длинную анфиладу.
Так оно и было. Он увидел две необъятные гостиные и такую же огромную библиотеку и спросил открывшую ему женщину лет сорока в кружевном чепчике:
- Мадам Лэр дома?
- Вам назначена встреча?
- Не совсем…
- Мадам Лэр не принимает.
В последний момент он успел шагнуть через порог и неохотно снова достал свой жетон, зная, что в таких кругах это не особенно выигрышная рекомендация:
- Я из полиции.
- Вы хотите поговорить с ней лично?
Служанка оставила его на лестничной площадке и пошла предупредить хозяйку. Прошло немало времени, прежде чем дверь перед ним открылась вновь.
- Мадам отдыхала. Она просит вас немного подождать.
Сесть ему не предложили, и он не осмелился плюхнуться в крытые бархатом и гобеленом кресла, которые произвели на него внушительное впечатление. Он остался стоять, чувствуя себя как в ризнице и рассматривая световые блики, игравшие на мебели и хрустале.
Это был самый богатый дом из всех, какие ему приходилось видеть. Высоченные потолки - в его домике такой высоты хватило бы на два этажа. На стенах не обои, а резные панели с росписью внутри, развешаны бронзовые бра.
Он слышал тиканье трех часов в трех ближайших комнатах, спальня же, где отдыхала хозяйка, была далеко, а кухня еще дальше, и никакие звуки оттуда не доходили.
С улицы тоже ничего не было слышно. Видимо, здесь всегда царила тишина. Даже солнце в этом замкнутом мирке было другого цвета, лучи его, пропущенные сквозь жалюзи, приобретали какую-то величавую тяжеловесность.
Бопер вздрогнул, услышав, как слева открылась дверь, которой он не заметил, и увидев прямо перед собой старую даму с волосами ослепительной белизны.
Он сразу понял, что ошибся, это, конечно, не та женщина, которая приходила на набережную Турнель в домашних тапочках и сунула консьержка букетик фиалок.
- Мне сказали, что вы хотите со мной поговорить?
Она указала ему не на кресло, а на стул, хрупкость которого так напугала его, что он только благоговейно коснулся его своими ляжками.
- Вы из полиции?
Он хотел опять протянуть свой жетон, чтобы его не приняли за самозванцем, но женщина знаком показала, что в этом нет необходимости и что она готова выслушать его.
- Прошу извинить, что нарушил ваш распорядок. В настоящий момент я веду следствие по весьма деликатному делу, насчет человека, внезапно умершего на набережной Турнель, личность которого мы пытается установить.
Смотри он ей в глаза, он не заметил бы предательской детали - ведь лицо ее, вероятнее всего, хранило безучастное выражение. Но руки, на которые он смотрел в упор, руки в затейливых белых перчатках, оставлявших открытыми половину пальцев, внезапно сомкнулись, и одна рука сильно сжала другую.
- Вы, может быть, видели его фотографию в газете?
Он поднял глаза, часто моргая, и увидел на ее лице встревоженность, растерянность. Затем опустил глаза и увидел ее ноги, обутые в тапочки из черного атласа.
- Я еще раз прошу меня извинить. Я обязан делать свое дело, не правда ли? Разрешите мне все же показать вам этот снимок.
Он встал и протянул ей газету, сложенную так, что была видна фотография.
- Он проживал в доме на набережной Турнель под именем Рене Буве.
Когда старая дама брала газету, рука ее уже не дрожала. Казалось, волнение ее улеглось.
- Вы, вероятно, инспектор?
- Да, мадам. И занимаюсь семейными расследованиям.
- А это как раз такой случай?
- Кажется, да. Когда это фото было напечатано, явилась некая дама и заявила, что узнала своего мужа, некоего Сэмюэла Марша, исчезнувшего много лет назад.
- В таком случае…
- Однако мы имеем основания думать, что и имя Марш было не настоящим.
- Он оставил значительное состояние?
- Пока еще нельзя установить, насколько значительное. Но немалое.
- Отчего же вы не садитесь? Меня утомляет разговаривать со стоящим человеком.
- Прошу меня извинить.
- Вы можете сказать, кто подал вам мысль прийти ко мне? Ведь это не случайность, не стучится же полиция во все парижские двери?
Он не покраснел, потому что кровь никогда не циркулировала в его венах так сильно, чтобы это отражалось на цвете лица, но его нижняя губа едва заметно задрожала, и он понял, что наступил решающий момент.
Главное не оробеть. Перед ним была не консьержка и не клошар, а умная женщина, стоявшая бесконечно выше него по положению.
Если он скажет правду, то наверняка никогда ничего не узнает. А лгал он неумело, она сразу заметит.
Тогда он постарался изобразить на лице неопределенную улыбку, как это, он видел, получалось у некоторых его коллег, и покачал головой, не промолвив ни слова.
- Вы не хотите ответить?
- Извините, мадам, но я не имею права разглашать тайны следствия. Поймите, я всего лишь исполняю свой долг.
Вместо того чтобы рассердиться, поставить его на место, она посмотрела с любопытством и с некоторым уважением:
- Итак, вы не можете сказать мне, что вам известно.
- Нет, мадам.
- С другой стороны, вы пришли что-то узнать. Слушаю вас. Что вы от меня хотите?
Надо было не упустить шанс! Никогда еще за всю свою карьеру он не был в таком положении, но часто мечтал, как поведет тончайшую игру с изощренным собеседником и выиграет партию, но те партии, которые ему приходилось выигрывать, были куда легче, они были обычной, рутинной работой, требовавшей лишь терпения и настойчивости.
- Вы знаете месье Буве? Я хотел сказать, человека, изображенного на этой фотографии?
- А у вас есть повод думать, что я его знаю?
- Признайтесь, мадам, вы ведь уже читали эту газету?
- Может быть.
- На правой ноге у этого Буве, немного пониже колена, был шрам в форме звезды, это очень характерная примета.
- И предполагается, что я видела этот шрам?
- Не знаю.
- А какова собой миссис Марш, о которой вы мне только что говорили?
- Я ее не видел. Знаю, что это немолодая женщина, в прошлом красавица и до сих пор еще весьма кокетливая.
- Порядочная?
- Мне это неизвестно.
- И ее дочь вы тоже не видели?
- Я не занимался этой стороной следствия.
- Кто дал вам мой адрес?
Это явно не давало ей покоя. Но она овладела собой и снова заговорила с легкостью, как будто не придавая значения словам:
- Что вы обо мне знаете?
Разве мог он ответить, что не знает ничего и только что был уверен, что постучался в ее дверь по ошибке.
- Мой муж, фамилия которого была, разумеется, Лэр, умер пятнадцать лет назад.
- Да, мадам.
- Он был, помимо других своих дел, администратором в компании Северных железных дорог.
- Да.
- А моего отца звали Ламбло. Дезире Ламбло. Вы когда-нибудь о таком слышали?
- Нет.
- Ваша жена не умеет вязать?
Он не подумал об этом. Шерсть марки "Ламбло"!
- Я унаследовала ткацкие и прядильные фабрики в Рубэ.
- Понятно.
- И теперь ими управляет мой зять. Я думала, что вы ознакомились с этими фактами, прежде чем прийти.
- Видите ли…
- Слушаю вас.
- Мне нечего сказать вам. Прошу извинить, если я совершил бестактность. Я просто хотел убедиться, что вы не знали Буве.
- Который теперь час, месье…
Она хотела услышать его имя.
- Бопер.
- Который час, месье Бопер?
Вместо того чтобы взглянуть на часы, висевшие над камином, он вытащил серебряные часики из кармана, чтобы придать себе солидности, и сделал вид, будто проверил, исправно ли они ходят.
- Двадцать пять минут третьего.
- Через пять минут, в два тридцать, мой поверенный мэтр Гишар, будет здесь.
В деле и так уже задействованы два адвоката, а теперь придется иметь дело еще и с поверенным.
- Вы догадываетесь, зачем он придет ко мне?
Он предпочел промолчать.
- Как зовут нынешнего начальника полицейского управления?
- Месье Гийом.
- Отлично! Мы с моим поверенным должны нанести визит месье Гийому. Как раз в эти минуты мой поверенный, вероятно, договаривается с ним по телефону о встрече.
- Так вы его знаете, да? - спросил Бопер с такой непосредственностью, что она не сдержала улыбки:
- Кого?
- Этого Буве.
- Насколько я могу судить по этой фотографии, и в особенности по описанию шрама, это мой брат.
Он не шелохнулся. Трепет радости и гордости пробежал по его спине: наконец-то он, Бопер, сам, один, с помощью собственных умозаключений и методов, совершенно самостоятельно нашел эту, так поразившую его роскошью, квартиру.
- Вы это знали?
- Нет.
- Тогда скажите, между нами, что же вы знали?
Ему показалось неприличным ответить: "Ничего".
Он сказал:
- Кое-кто видел, как Буве долго стоял возле этого дома.
- Ах! Вы уверены? Это было давно?
- Я уточню. Вероятнее всего, прошло несколько недель.
- И это все?
- Еще я выяснил, что почти сразу после появления в газете фотографии вы приходили на набережную Турнель.
- Меня кто-нибудь видел?
- Консьержка, с которой вы беседовали.
- Она меня узнала? И дала вам мой адрес?
- Нет, но…
Он чувствовал, что зарапортовался. Но это уже не имело значения. Звонок возвестил о том, что явился поверенный и с минуты на минуту его пытка закончится. И он узнал, что подлинное имя Рене Буве было Ламбло.
- Видите ли, месье… Как вас зовут?
- Бопер.
- Видите ли, месье Бопер, все это намного интереснее, чем вы думаете, потому что я никогда не приходила на набережную Турнель, и газету я прочитала только вчера вечером, в постели. Впрочем, я подумала, что тут простое сходство, ведь я не видела брата очень много лет; в последний раз - когда ему было двадцать три года. Но вчера сообщили о шраме, тогда я поняла, что это, скорее всего, он, и связалась со своим поверенным. Сегодня утром он пришел ко мне, и мы решили…
- Так это не вы приносили фиалки?
Он прикусил язык. Да как можно было предположить, что такая женщина может робко топтаться около дома на набережной Турнель и сунуть в руку мадам Жанне букетик фиалок!..
В дверь позвонили. Поверенный был точен.
Значит, была еще какая-то другая пожилая женщина с больными ногами…
6
Перейти из Управления полиции в отдел опознания закоулками Дворца правосудия - это все равно что в большом ресторане перейти из зала на кухню. И так же как на кухню, туда не пускают посторонних. Там работали без пиджаков и переговаривались на профессиональном жаргоне.
Для тех, кто работал внизу, в полиции, покойник с набережной Турнель, со всеми его загадками и с трудным расследованием, которое заварилось из-за него, был "занудой".
Для тех же, кто работал на чердаке, этот случай был "самым смаком". Он позволял им провести кучу ювелирных работ, требовавших определенного артистизма, а они были падки на такие развлечения. Еще в белом доме специалисты порезвились, как могли, но там им было неудобно, ведь они не располагали ни инструментами, ни необходимым для работы местом.
- Вы еще не закончили с моим жмуриком? - время от времени интересовался водитель фургона, который должен был отвезти труп Буве в Судебно-медицинский институт.
И каждый раз обеспокоенно поглядывал, ведь было слишком жарко, и он боялся, что его покойник "размякнет". С самого утра его фотографировали во всех ракурсах и позах, совсем голого и облаченного в разные костюмы, сидя и стоя.
Самой тонкой работой было омолодить его лет на двадцать, тут приходилось действовать на манер театральных гримеров и парикмахеров, обрабатывающих старого актера.
Мертвец действительно "размякал". Бопер как раз выходил с площади Вогезов, когда тело наконец отправили в Судебно-медицинский институт, и вовремя. Челюсть отвисла, и, поскольку необходимость в фотографиях уже отпала, никто не позаботился ее закрыть, а тело стало дряблым.
Его водрузили на носилки и понесли, а кто-то, проходя мимо, беззлобно заметил:
- А этот-то уже пованивает!
Все форточки были настежь. Большинство специалистов перекусывали на рабочем месте. В газетах появились первые снимки, но за ними должны был последовать другие, более точные, реконструировавшие внешность Буве в разные периоды его жизни.
Мадам Лэр и ее поверенный не пригласили Бопера пойти с ними в управление. Вероятно, отправляясь на встречу с начальником, они сочли неделикатным приводить с собой простого инспектора. Бопер позвонил шефу из табачной лавки на углу улицы Франк-Буржуа. Он не сообщил ему ничего такого, чего тот не знал бы уже сам, но уточнил, что доискался до истины самостоятельно, неважно каким образом.
- Его сестра и поверенный ушли только что.
- Вы с ней беседовали? Что это за женщина?
- Очень изысканная старая дама.
- У вас есть еще какие-нибудь планы?
- Мне нужно найти еще одну старую женщину в этом квартале. Если только дело пока не передали кому-нибудь другому.
- Продолжайте работать.
Бопера просто не хотели огорчать. Дело разрослось так, что требовало более масштабных подходов, и на следствие, которое вел старый инспектор с грустным лицом, никто не возлагал никаких надежд.
Но его это устраивало. Он мог и дальше бродить по улицам, наведываться в лавки и в каморки консьержек, упорно задавая один и тот же вопрос, бесчувственный к насмешкам, как агент по продаже пылесосов.
- Вы знаете пожилую женщину, очень полную, с круглым лицом, довольно бедно одетую во все черное, с больными ногами, в войлочных тапочках?
В ответ одни пожимали плечами, другие с любопытством разглядывали его самого, а кое-кто посылал к каким-нибудь старым девам на шестой или седьмой этаж.
Подобные расследования, случалось, занимали у него целые недели и ничуть не надоедали. Ему пришло в голову, что хорошо бы опросить еще и уличных цветочниц, поискать, кто из них торгует фиалками.
Все кругом мучились от жажды, только не он. Люди стремились в бары, вытирая пот на ходу, и с наслаждением пили белое вино или пиво. На террасах кафе не было свободного местечка, детишки, держась за материнскую руку, лизали мороженое.
Всю жизнь ему помогало ощущение, что он делает полезное дело. Не важно, что он был только безвестным винтиком в полицейской машине; он питал к ней такое огромное уважение, что уже одна принадлежность к ней придавала значимость ему самому и всему, чем он занимался. Поддерживала его и жена, которая с гордостью говорила всем: "Мой муж - инспектор".
Поверенный, мэтр Гишар, был человек пожилой, на вид холодный и респектабельный; войдя, он поцеловал руку мадам Лэр. Ему определенно уже перевалило за шестьдесят пять, и Бопер, которому стукнуло лишь пятьдесят два, подумал, что все эти люди уже жили на свете, когда он даже еще не родился. Буве был уже взрослым, когда он еще пищал в колыбельке.
Дело оказывалось куда изощреннее, чем казалось поначалу. Он понимал это все яснее, когда брел по улицам, осматривая все вокруг другими глазами, воображая прохожих, одетых по моде 1900 года, фиакры, омнибусы, газовые фонари.
Бопер в свои пятьдесят два совсем не чувствовал себя стариком. В глубине души ему случалось даже, замечтавшись, воображать, что он совсем еще ребенок. Может, так было и с другими? Может, и Буве иной раз воображал себя мальчишкой?
Да, все было непросто. Он еще вернется к этим мыслям, когда появится свободное время. Но сначала необходимо разыскать старую деву с букетом фиалок, а их-то, одиноких старых дам скромного достатка, он обнаружил в одном квартале великое множество. Такая особа была чуть ли не непременной принадлежностью каждого дома, почти как консьержки. Многих называли уменьшительным именем или прозвищем, об одних упоминали с ухмылкой, давая понять, что они выжили из ума, о других - с сочувствием к их немощи.
Некоторые уже совсем не выходили из дома, но были и иные, того же возраста, которые еще вели хозяйство у людей помоложе или присматривали за детьми.
Немало престарелых дев сидели целыми днями в сквере на лавочке и беззаботно грелись на солнышке.
- Скажите, вы, случайно, не знаете одну старую даму…
Он разыщет ее, он был уверен в этом, если, конечно, у него все-таки не отберут это дело.
Фотографии, совсем свежие, были разложены на столе у начальника полиции, и мадам Лэр разглядывала их, не притворяясь растроганной:
- Представьте себя на моем месте. Когда я видела его в последний раз, ему было двадцать три года, а мне восемнадцать. Удивительно, однако, как мало человек меняется в течение всей жизни. Вот таким, как на этой фотографии, например, мне кажется, я его видела. И все-таки не будь шрама, я бы не взялась утверждать точно.
Ей продемонстрировали увеличенный фотоснимок голой ноги, на котором шрам был виден четко.
- Он упал с дерева, играя с друзьями, когда ему было четырнадцать лет. Правой ногой наткнулся на ветку, была большая рана, потом она загноилась. Помню, он не мог ходить около двух месяцев. Он говорил мне тогда, что треснула большая берцовая кость. Это можно обнаружить?
- Вероятно. Я распоряжусь, чтобы сделали все, что нужно.
- Прошу меня извинить, что я попросила мэтра Гишара меня сопровождать, но это скорее как друга, нежели как поверенного в делах. Я подумала, что понадобится выполнить какие-нибудь формальности, в которых я сама мало что смыслю.
Начальнику тоже было около пятидесяти лет. Столько же или чуть меньше, чем Боперу.
- Сделайте одолжение, расскажите о вашей семье. Это могло бы нам очень помочь.
- Что вы хотите знать?
- Все, что вы нам расскажете.
- Вы наверняка слышали о моем отце, который основал прядильные фабрики Ламбло. - Она пожалела, что не захватила с собой семейный альбом, а то показала бы снимок Дезире Ламбло - мясистое лицо, казавшееся еще шире из-за бакенбардов, наглухо застегнутый редингот. - У него было только двое детей, мой брат и я. Он был человеком суровым, как все в те времена, во всяком случае среди крупных промышленников в Рубэ.
- Он, наверно, хотел бы, чтобы сын стал его преемником?
- О другой карьере и речи быть не могло. Думаю, что так до сих пор заведено и в Рубэ, и в Туркуене, и в Лилле, по крайней мере, среди фабрикантов трикотажа.
- У вас есть сыновья, мадам Лэр?
- Только дочери, к сожалению. Сейчас прядильнями руководит один из моих зятьев.
- Вы хорошо знали вашего брата?
- Так, как младшая сестра может знать старшего брата, то есть очень плохо. Я им восхищалась, во-первых, потому, что он был старше, во-вторых, потому, что я считала его очень красивым и самым умным. Наконец, в глубине души я принимала его сторону против моего отца.