Следующая комната совмещала, видимо, функции супружеской спальни и, если можно так выразиться, будуара. Широкая кровать, две тумбочки по сторонам, на них две настольные лампы. Стены украшали картины в дорогих рамах. Огромный платяной шкаф едва не упирался резной верхушкой в потолок. Трехстворчатое трюмо отразило лица вошедших женщин в разных ракурсах. На его столешнице стояло множество шкатулок, коробочек, флакончиков. Пока Баркова разглядывала вещи, развешанные на плечиках в шкафу, Надежда открыла одну из шкатулок, наполненную нитками бус.
- Закрой! - неожиданно зло рявкнула Баркова, обернувшись на подругу. - Не смей ничего без меня ворошить!
- Да я просто посмотрела! Чего ты рычишь, как овчарка? - окрысилась Надежда и, нарочито громко захлопнув крышку, отошла к окну.
- Так… Здесь барахло одно… Шелка бабкины пошива середины прошлого века. Дедовы костюмы, тоже в его годах… Ага! Смотри-ка, меха: лиса и две норочки. Кажется, вполне приличные. Нафталином воняют, но это не беда… А лиса-то роскошная, целая шкура, и выделана неплохо…
Она перекинула шкурку через локоть, рыжий мех заструился, заиграл в лучах солнца.
- Эту шкуру я себе беру! А тебе из норок берет сделаем. Как раз к шубе будет. Надя, ты что молчишь?
Надежда все так же стояла каменным изваянием у окна. Баркова бросила мех на кровать, подошла к подруге, обняла узкие плечики:
- Надюша, ну не сердись! Ты сама знаешь свой недостаток. Не удержишься, стащишь что-нибудь, и мне будет неприятно! Я не укоряю тебя, но мне эта твоя слабость очень не нравится! И потом, мы еще не вступили в права и, наконец, есть еще Елена. Я обязана все согласовать с ней. Возможно, она захочет что-то взять себе. У нас общий котел, ты же знаешь…
- Ну да, у вас семейный бизнес. А я так, сбоку припека…
- Ты… Ты - моя единственная, желанная, ты моя маленькая фея, - зашептала Нина Павловна, прижимая к себе ее плечики, зарываясь лицом в коротко стриженные каштановые волосы.
- Ну ладно, ладно, не надо! - отстранилась Надежда. - Я не фея, я женщина, которая тоже имеет свои желания и претензии. И права! И я не собираюсь давать использовать себя…
- Да разве я не стараюсь угодить? Кто тебе шубку подарил? И эта квартира - она для нас двоих!
- Где это написано? - устремила Надежда на подругу свои холодные глаза-льдинки.
- Боже мой! Пока нигде. Ты прекрасно знаешь: пока не прошло полгода со дня смерти, мы официально в права наследования не можем вступить. Какие же сейчас могут быть бумаги?
- Но потом будут?
- Будут, конечно, я же тебе обещала. Ну что ты раскапризничалась, как маленькая? Идем дальше, мы еще и половины не осмотрели.
Надежда поджала губки, но промолчала и направилась вслед за Барковой.
Они осмотрели гостиную, где царил беккеровский рояль. Лакированная поверхность была уставлена множеством фотографий в рамках. Женщины принялись рассматривать снимки.
- Смотри, старикан вместе с Хрущевым! Это должно дорого стоить, есть же любители…
- А вон, гляди, Брежнев ему вручает что-то…
- Да… И это можно будет загнать.
- Кому это надо?
- Как - кому? Представь, приезжает какой-нибудь сибирский валенок, устраивается здесь, распальцовывается… Все у него вроде есть, кроме биографии. А вот тебе и биография. И можно поставить в офисе и этак небрежно партнерам лапшу на уши вешать: "Вот это мой дед, ровесник Октября, лауре-ат, орденоносец"… Ну и все такое. Да чего далеко ходить… И у нас в клинике найдутся желающие прикупить этот архивчик как пить дать!
- Возможно, - рассмеялась наконец Надежда.
- Ну-с, что там еще? Президент Рейган, Чарли Чаплин, Юрий Гагарин не просматриваются?
- Увы! Больше ничего интересного нет, все больше семейная хроника. А смотри-ка, что это за фотография? - Надежда уцепилась взглядом за большую фотографию в хорошей рамке, висевшую на стене над роялем.
- Где? Это? Обычный групповой снимок. Семейный потрет в интерьере… Видимо, десятилетней давности, судя по тому, как выглядят старики.
- Интересно… Стрельцов говорил, что родственников не осталось?
- Почему - не осталось? Осталась внучка. Вон она на фото, дылда худосочная с косичками.
- Ну да. Она сидит между своими родителями. Потом идут старики, - Надежда тыкала пальцем в снимок, - потом дочь с мужем… или сын с женой… У них же двое детей было, так?
- Ну да. Вот это дочь академика со своим мужем. Между ними их дщерь - дылда с косичками, - теперь уже Баркова тыкала пальцем в снимок. - Они сидят слева от стариков. А справа - сын с женой. И обе семьи погибли в автокатастрофе. Осталась худосочная дылда, которая вряд ли побеспокоит нас раньше, чем года через три, а то и пять. Сколько там ей суд определит.
- Я в курсе.
- Да только зря беспокоиться будет, против завещания не попрешь.
- Да подожди, Нина, не тарахти! А кто это стоит за спиной старика Бобровникова?
- Где? - Баркова полезла за очками, нацепила их на нос, разглядывая высокого, широкоплечего молодого человека, как две капли воды похожего на академика Бобровникова. - Этот?
- Этот, - кивнула Надежда.
- А черт его знает, - после продолжительной паузы произнесла Баркова. - Может, ухажер дылды?
- Это семейное фото, девчонке здесь от силы лет десять. Какой ухажер? Ты посмотри, как он на старикана похож! Одно лицо!
- Ну… Не знаю. Может, внук. Значит, тоже погиб в аварии. Нет никого больше! Не морочь мне голову!
- Ладно, как скажешь, - пожала плечами Надежда.
Потом они устроились на большущей кухне, где казался абсолютно уместным солидный старинный буфет. В нем опять-таки был найден бар со множеством бутылок коллекционных вин, дорогих коньяков, ликеров. После некоторых споров они откупорили бутылочку кьянти, Нина Павловна, на правах, так сказать, мужчины, разлила вино в бокалы.
- Что ж, милая, есть повод выпить! Предлагаю выпить за нас в новом качестве - совладельцы весьма достойной недвижимости! И не возражай! Если ты чувствуешь себя неуверенно, я готова дать письменные гарантии. Типа брачного договора, - пошутила она.
- Не возражаю, - подняла Надежда выщипанную бровь.
Они чокнулись, Баркова, прихлебывая вино, задумчиво проговорила:
- Добра здесь, конечно, негусто… Мебель хоть и старинная, но небось жучком подъедена. Нужно будет специалиста вызвать, чтобы оценил, стоит ли реставрировать или так загнать… Картин много, но я в них не очень разбираюсь. Нужно будет пригласить оценщика. Главное достояние - сама квартира. Сто квадратов в центре города, в доме после капитального ремонта - это очень хорошие деньги! Заметь, сантехника в отличном состоянии, кухня бытовой техникой нашпигована… Позвоню Антону, пусть завтра подойдет с утра, ключ выправит, он, видно, от внутренней двери. И можно въезжать! Переночуем здесь, да, моя радость?
- Ну… Не знаю, Маркиза не любит, когда я дома не ночую.
- Что с ней сделается, с твоей Маркизой? Не помрет до утра, родственники приглядят. Не капризничай, я этого не люблю, ты же знаешь, - злобно взглянула на нее Баркова.
- Ладно, останемся, - тут же кивнула Надежда.
Она знала, что на Нину накатывали порой приступы необузданной злобы, даже ярости. И в таком состоянии она могла бог знает что устроить. Бывало, на теле Надежды оставались синяки. Правда, потом Нина горько раскаивалась, и на этом раскаянии можно было сыграть: потребовать дорогой подарок. Вот и норковая шуба досталась ей после бурной сцены ревности с мордобоем и битьем посуды… Париж, конечно, стоит мессы, но никогда нет уверенности, что очередной приступ ярости подруги не закончится для нее, Нади, слишком плачевно.
Собственно, они заранее договаривались, что переночуют здесь: у Надежды гостили родственники из Пскова, к Нине могла заявиться ночью Елена: квартира Барковой была практически напротив клиники, и во время суточных дежурств та часто приходила, чтобы поспать пару часов. И не то чтобы они скрывались от Елены и Стрельцова, но афишировать отношения тоже не хотелось: люди ханжи по сути своей, считала Баркова.
Поэтому Нина прихватила сумку с постельным бельем и прочими причиндалами.
Когда Баркова ушла принимать душ, Надежда кинулась в спальню, к шкатулкам. В одной из них она наткнулась на дивный гарнитур: золотое кольцо с сапфиром и тяжелые серьги, мерцающие тем же глубоким синим светом. Она стремительно сгребла украшения, сунула их в сумочку.
- Надя! Ну где же ты? Я тебя жду! - раздался из глубин квартиры требовательный голос Барковой.
Надежда направилась в ванную. Проходя мимо гостиной, снова увидела висевшую на стене семейную фотографию.
"Все-таки что это за парень?" - с непонятным беспокойством подумала женщина, разглядывая снимок.
- Граждане встречающие! Поезд номер четыре Москва - Санкт-Петербург прибыл на пятую платформу, левая сторона. Нумерация вагонов со стороны Москвы, - объявил через репродуктор женский голос.
Зазвучал "Гимн великому городу", состав замер, открылись двери вагона СВ, степенная проводница протерла поручни, шагнула в сторону, освобождая дорогу пассажирам.
- Спасибо за поездку, - улыбнулся ей высокий моложавый мужчина, выходя на перрон.
- На здоровьечко, - пропела проводница, провожая его взглядом.
Мужчина был вылитый иностранец, причем европейского разлива. У нее-то глаз наметанный. И костюм, и обувь, и добротная куртка, и манера поведения: сдержанно-доброжелательная, и то, как свободно он болтал по-английски с соседом по купе, - все это указывало на иностранное происхождение гражданина. Однако он так же свободно и без акцента говорил и по-русски. Акцента не было, но некий выговор в его речи присутствовал. Так говорят эмигранты, надолго лишенные возможности общения на родном языке среди его исконных носителей. Появляется в речи некая особенность - проводница, дама, намотавшая по железке не один миллион километров, причем именно в поездах высшего разряда, этот выговор знала хорошо. Она задумчиво смотрела вслед импозантному пассажиру, которого, похоже, никто не встречал. Но вот он затерялся в толпе, и женщина переключилась на пару японцев, забывших что-то в своем купе и вернувшихся назад.
Игорь Андреевич Бобровников шел по перрону, вслушиваясь в голос из репродуктора:
- Граждане! Обращайте внимание на оставленные без присмотра вещи и сообщайте о них дежурному по вокзалу! Во избежание краж не распивайте спиртные напитки с незнакомыми людьми. Будьте бдительны: железная дорога - место повышенной опасности.
"Будьте бдительны!.." Этот призыв военных времен приобрел в современной России новый смысл. Терроризм - эта беда свалилась и на его родину.
Вдоль перрона тянулась череда старушек с табличками на груди, предлагавших комнаты и квартиры. Дюжие мужики настойчиво рекомендовали воспользоваться такси. Малый бизнес, кажется, развивается… Он уже подходил к стеклянным дверям зала ожидания, когда за рукав куртки дернул невнятной внешности мужчина, спросивший на скверном английском, не "желает ли господин девочку. Есть совсем молоденькие: по тринадцать лет, - и, увидев расширившиеся глаза незнакомца, торопливо добавил: - Есть и мальчики".
- Я тебя сейчас сдам в милицию, вот там предложишь и девочек и мальчиков, - мрачно пообещал Бобровников.
- Так ты русский, что ли? Ну и вали отсюда, козел, - ничуть не испугался сутенер и растаял в толпе.
Настроение испортилось. Игорь Андреевич прошел сквозь зал, оглядывая множество кафе со стеклянными витринами, бюст Петра, сменивший Ильича; вслушиваясь в разговоры снующих мимо людей, хорошо и разнообразно одетых, веселых или озабоченных, но, надо признать, незаторможенных, несонных, небезликих - какими они представлялись постороннему взору раньше, во времена его молодости. "Вот вы идете густой толпой, все как один, на один покрой…" - вспомнились Игорю строки загубленного во времена сталинизма поэта. Теперь его соотечественники отчетливо разнятся по "покрою жизни" - это видно даже на первый, поверхностный взгляд. Но хорошо ли это? Трудно ответить…
Он вернулся в свой город, "знакомый до слез"… Но как будто попал в другой город, в другую страну. В сущности, так оно и было.
Глава 20
РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ
Площадь Восстания была забита машинами, в большинстве своем иномарками. Он вышел на Старо-Невский проспект. Когда-то здесь, совсем рядом с вокзалом, была рюмочная, где можно было выпить рюмку водки и закусить бутербродом с килькой и яйцом. Или взять на закуску другой бутерброд: кусок хлеба с котлетой, вылепленной из того же хлеба и лишь согласно чьему-то богатому воображению называвшейся "Пожарской". Подразумевался, видимо, пожар в желудке, возгоравшийся после употребления неприхотливой закуски.
Проспект, пустынный в ранний воскресный час, поразил его чистотой, обилием нарядных витрин и рекламных щитов. Напротив горела неоновая вывеска магазина "24 часа".
Игорь Андреевич зашел внутрь, с любопытством оглядывая прилавки. Боже, чего там только не было! Он оценил взглядом колбасные ряды, копчености, изобилие сыров, прекрасный набор дорогого алкоголя. Вспомнились длиннющие очереди пятнадцатилетней давности за единственным сортом вареной колбасы, произведенной, судя по серо-зеленоватой окраске, из сомнительной породы зверя; битвы мужчин с талонами в руках за бутылку водки и две пачки сигарет "Прима" - ежемесячную норму излишеств, призванных сделать жизнь веселее… Толпы женщин в очередях за крупой и мукой. Господи, да неужели все это было? Было, он помнил все это отчетливо, ибо именно из такой страны - нищей, полуголодной, застывшей в бесконечных очередях - уезжал он пятнадцать лет тому назад. Но было и другое: сила единой державы, союз нерушимый…
Разделить шестую часть суши на удельные княжества оказалось не такой уж сложной задачей. Ломать - не строить.
…Все три продавщицы, скучавшие за пустыми прилавками, ринулись к импозантному мужчине, который в глубокой задумчивости разглядывал прилавки. Игорь Андреевич приобрел бутылку французского коньяка и шотландского виски, принял из рук улыбчивой девушки нарядный пакет, вышел на улицу и увидел прямо напротив рюмочную, ту самую, где выпивались стоя сто граммов водки с неприхотливой рыбно-котлетной закуской. Правда, нынче заведение носило другое название, а высокая, добротная дверь указывала на изменившийся статус, что подтверждали и мраморные ступени, ведущие внутрь. И что же там, за этой дверью? Ужасно любопытно узнать!
Бобровников, перехватив дорожную сумку, смело шагнул внутрь.
Место круглых столов-грибов с изъеденной столешницей заняли столики, покрытые чистыми клетчатыми скатертями; за стойкой стояла полненькая женщина средних лет с аккуратной прической. Меню существенно обогатилось, а кильки и "Пожарские" котлеты исчезли. Взяв, в память о былом, сто граммов водки, а в качестве закуски - селедку под шубой и солянку, Бобровников занял столик у окна.
Водку принесли в высокой граненой рюмке. Таких рюмок нет за границей. Такие рюмки были в доме деда. И Игорь Андреевич любовно охватил толстую ножку, ополовинил содержимое, отметив, что водка в меру холодная и довольно приличного качества.
В это кафе, бывшую привокзальную забегаловку, он захаживал с коллегами по работе. Они занимали один и тот же стол-гриб, стоящий в дальнем углу помещения, и под выпивку-закуску обсуждали свои проблемы на особом эзоповом языке, непонятном сторонним наблюдателям. Здесь обсуждались назначения, тактика предстоящего "дальнего и ближнего боя", здесь они, молодые и задорные бойцы невидимого фронта, обсуждали в тесном дружеском кругу и свои личные дела. Отдаленность заведения от известного здания на Литейном, приближенность к вокзалу, подразумевавшая поток случайных посетителей, - все это делало их междусобойчики практически безопасными: кому же придет в голову, что грозные сыновья Железного Феликса балуются водочкой в скверной рюмочной.
Где они теперь, друзья-однополчане… Стас погиб в Афгане, Коляша плотно сидит в одной из африканских стран, а лучший друг Димка-Беленький погиб прямо на его руках, здесь, в центре города, после первой своей операции.
Еще он вспомнил свою большую любовь, Ларочку. Так она проходила в их застольных беседах, под кодовым именем: Большая Любовь. Тоненькая, хрупкая девушка-одуванчик, с легкими льняными волосами. Она не нравилась его родителям, вернее, она не нравилась матери, но ей не нравилась ни одна его девушка. Зато в доме деда их принимали с чистой душой, радостно и радушно. В этом доме всем было тепло и уютно. Бабушка находила ласковое слово для любого гостя, дедушка умел разглядеть в каждом, даже самом невзрачном, человеке божью искру. Был у него такой талант. Дед говорил ему: "Твоя Ларочка - нежное, верное, трепетное существо. Она будет любить тебя всю жизнь, не потеряй ее!"
Он ее потерял, он ничего не успел решить, слишком внезапным оказался его отъезд. Он даже переписываться с ней не мог - ведь она не была его женой. Он просто пропал на пятнадцать лет. И где она теперь? И что с ней? Наверное, благополучная мать большого семейства, оставшаяся в душе нежной, трепетной девочкой-подростком. Ему хотелось думать, что ее жизнь сложилась благополучно. Что она разлюбила его, ведь невозможно любить пятнадцать лет фантом, призрак… Ему хотелось, чтобы она нашла свое женское счастье. Но… И не хотелось. Потому что до сих пор сладко и больно было вспоминать, как отчаянно целовались они в подъезде ее дома, когда он уже знал, что это их последняя встреча, а она только догадывалась об этом…
Потом, в эти длинные пятнадцать лет, у него, разумеется, были женщины, даже много женщин, это входило в профессию. Но воспоминания о возлюбленной, словно чистый, тоненький перезвон колокольчика, поднимались в его душе в минуты самых искренних и глубоких переживаний: когда он слушал музыку или любовался природой…
Бобровников тряхнул головой и заказал еще сто граммов, сделав поправку на смятение чувств.
Ладно, все это в прошлом. А что в настоящем? Родители погибли в автокатастрофе, и он не смог приехать на похороны. Умерли старики, причем совсем недавно, буквально месяц тому назад. Ушли один за другим. Он не смог похоронить и их. Единственная родственница попала в беду. Получается, в роду Бобровниковых он остался за старшего, единственным мужчиной, ответственным за… что? За все.
Игорь допил водку, доел остывшую уже солянку, выкурил сигарету под чашку кофе, вышел на проспект, повернул направо, завернул в ближайшую подворотню. Вторая парадная, третий этаж, из лифта налево. Там, возле двери, должна висеть медная табличка с надписью: "Юрий Петрович Бобровников".
Никакой таблички на двери не было. Дверь не была опечатана, как он мог бы ожидать, учитывая "отсутствие присутствия" наследников. Он позвонил, сам не зная зачем. Неожиданно из глубины квартиры послышались шаги, легкий женский смех… Дверь распахнулась. На пороге стояла немолодая дама с бульдожьим подбородком и серыми, навыкате, глазами, облаченная в шелковый халат.
- Антоша? - весело спросила женщина и, не услышав ответа, подслеповато прищурилась: - А… вам кого?