- А вы, простите, кто? - в свою очередь поинтересовался Игорь.
- Вы кто? Что вам надо? - теперь уже резким, неприятным голосом осведомилась дама.
- Я?.. В этой квартире проживали мои родственники, дед и бабушка. А вы, простите, кто? - растерялся Бобровников.
- Я хозяйка, а вы пьяный мужик, который лезет в чужую квартиру! - Женщина повела носом и добавила: - Если не уберешься вон, я сейчас милицию вызову!
Дверь захлопнулась. Игорь Андреевич ошеломленно застыл. Вот тебе и сходили за хлебушком. Как говорится, здравствуй, Родина! М-да… Определенно неладно что-то в Датском королевстве…
Супруги Ратнеры подъехали к зданию клиники на улице Робеспьера. Борис Львович долго искал место для парковки - в выходной день вся улица была запружена автотранспортом.
Наконец джип удалось пристроить в одном из близлежащих переулков, супруги направились к нарядному фасаду, выкрашенному в бело-персиковые тона.
Лечащий врач Льва Давидовича, доктор Никитенко, дежурила по клинике. Инна предложила совместить еженедельное совместное посещение Левы и беседу с его лечащим врачом. Благо в выходной день у Елены Вячеславовны достаточно времени для обстоятельного разговора.
В палату их проводила миловидная барышня с ресепшн, там находилась приветливая медсестра. Лев Давидович, чистенький, благообразный, полусидел в постели, глядя в окно бессмысленно-тоскливым взором. У Бориса сжалось сердце при виде отца. Несмотря на внешнюю ухоженность, Лева стремительно худел и уходил в полное безумие.
- Лев Давидович! К вам пришли, - ласково окликнула старика медсестра.
- Кто это? - Ратнер недоуменно разглядывал вошедших.
- Папа, это мы с Инной, - поспешил ему на помощь Борис.
- Здравствуй. А кто это с тобой?
- Инна.
- Инна? А кто это?
- Моя жена, папочка, твоя невестка.
- Невеста? Чья невеста?
- Я не невеста, я жена вашего сына, Лев Давидыч, вы что, не узнаёте меня?
- А… Ты уборщица, да?
- Какая уборщица?
- Ну… Ты где-то что-то убираешь, я помню…
- Ну… В определенном смысле я, конечно, уборщица, - съязвила Инна, глянув на мужа.
Тот ответил ей полным ненависти взглядом: и здесь не может удержаться, стерва!
- А ты уборщицын муж?
- Я твой сын, папочка.
- Сын… Не помню.
- Ты хорошо выглядишь, молодцом! Мы тебе вкусненького принесли… Инна, достань!
Инна Яковлевна полезла в сумку, начала выставлять на тумбочку пластиковые контейнеры.
- Не надо! - взвизгнул старик. - Убери! Я знаю, ты хочешь меня отравить!
- Папа! Ну что ты такое говоришь? - Борис погладил старика по руке.
- Не трогайте меня! - снова взвизгнул тот и забился в угол кровати.
Борис беспомощно взглянул на медсестру. Та только сочувственно вздохнула:
- Вы не обращайте внимания, это болезнь.
- Как - не обращать… Я не могу не обращать…
- Позовите мне Софу! Где Софа?
- Папочка, мама давно умерла…
- Неправда! Она утром здесь была. А потом пришли эти люди… И она исчезла. А они все хотят меня убить! И вас подослали! Я знаю, ты отравить меня хочешь! И уборщица хочет! Она злая, я помню! Уходите все!!
Он отвернулся к стене, натянул на голову одеяло и замолк.
Потом они прошли в кабинет доктора Никитенко. Елена Вячеславовна сидела возле включенного компьютера, указывая карандашиком на цифры, что высвечивались на мониторе:
- Общие биохимические показатели в норме. Отличный клинический анализ крови и мочи. С учетом возраста, разумеется. Функциональные пробы также вполне… Хорошая кардиограмма, легкие без выраженной патологии. Уролог сообщает о наличии небольшой аденомы простаты, но она не угрожает жизни Льва Давидовича. У многих молодых мужчин дела в этом смысле обстоят куда хуже. В общем, физически Лев Давидович вполне крепкий мужчина… Однако неутешительно заключение психиатра: налицо прогрессирующий инволюционный психоз.
- Что это?
- Попросту старческое слабоумие. Причем мы наблюдаем, к сожалению, достаточно острое течение психического заболевания, которое протекает по типу пресениального параноида. Налицо прогрессирующий бред отравления. Причем активная фаза часто сменяется депрессивным синдромом… Очень тяжелый клинический случай.
Елена Вячеславовна замолчала, задумчиво глядя в компьютер. Молчание затягивалось.
- И что же дальше? - не выдержал Борис Львович.
- К сожалению, порадовать вас нечем. В таких случаях медицина пока бессильна. Инволюционные психозы необратимы. Лев Давидович уже никогда не будет тем человеком, каким вы его знали. Он будет уходить от вас все дальше, скоро совсем перестанет вас узнавать, вы будете представляться ему в лучшем случае незнакомцем, в худшем - коварным отравителем, который хочет его убить. Ваш отец в прошлом мог опасаться за свою, жизнь?
Борис вспомнил десятилетия подпольной деятельности отца на ниве легкой промышленности, деятельности, которая в любой момент могла закончиться в лучшем случае длительным заключением, в худшем - расстрелом, и утвердительно кивнул.
- Вот видите! Все эти страхи, с которыми справляется молодой организм, дают о себе знать в старости. Лев Давидович отказывается принимать пищу. Пока только иногда, но, как я уже сказала^ болезнь прогрессирует. Скоро мы будем вынуждены перевести его на насильственное или парентеральное питание.
- Как это?
- Придется вводить ему пищу через зонд. Сначала это будет помогать. Потом он усилием воли станет извергать ее обратно, так как бред отравления никуда не денется, он будет лишь усиливаться. И мы перейдем на парентеральное питание через капельницы. Придется давать ему сильные седативные средства, чтобы он не выдергивал иглу из вены, так как такие больные в своем параноидальном бреде очень агрессивны и настойчивы. Учитывая хорошую физическую форму Льва Давидовича и прекрасный уход, который обеспечивает наша клиника, такое положение может длиться не один год. Он будет жив, но сознание оставит его, этот процесс мы, к сожалению, остановить не в силах. Он будет жив, но практически мертв. Это будет растение, понимаете?
- Что же делать? - На глаза Бориса Львовича навернулись слезы.
- Есть возможность избавить его от лишних страданий, а вас от душевной боли при виде его страданий, - осторожно промолвила Никитенко.
- Какая? - воскликнул Ратнер.
- На первый взгляд вам она может показаться страшной, но это единственный способ облегчить участь вашего отца. Да и вашу тоже. Я говорю об эвтаназии, - мирно, как о новом лекарстве, произнесла Никитенко. И замерла. От этой минуты зависело очень много. Если Ратнер вскочит, закричит, затопает ногами - дело проигрышное. Надежда была на то, что подготовительные беседы, которые по ее совету вела с мужем Инна Яковлевна, оказали свое воздействие. И, видимо, оказали! Потому что вместо бурной протестной реакции Борис Львович лишь глухо зарыдал.
- Не плачьте, голубчик, - увещевала его Никитенко.
- Это… Это ужасно… Родного отца… Усыпить как собаку… Это же дикость! - сквозь слезы приговаривал он. Но Никитенко ясно услышала фальшь в его голосе. Ему было нужно лишь выстроить систему оправдания решения, на которое он внутренне согласен!
И она повела свою партию, подыгрывая Ратнеру:
- Вы не правы! Это не дикость, это цивилизованный способ избавления от страданий. Если бы ваш отец предвидел свой конец, думаю, он сам попросил бы вас оказать ему подобную услугу. Помните, у Пушкина: "Не дай мне Бог сойти с ума…"? Действительно, это самое страшное несчастье. Человек не владеет собой, он превращается в животное… Недаром среди больных, скажем, шизофренией так много самоубийц. Человек приходит в сознание после обострения болезни, понимает, как он был отвратителен в параноидальном приступе ревности, скажем… Какое страдание причиняет он своим близким…
- У папы нет приступов ревности, - прорыдал Ратнер.
- Я это к примеру, - вздохнула Никитенко. - Вашему папе предстояла мучительная смерть от голода в любой другой клинике. А в нашей - годы растительного существования, которые, учитывая расценки, попросту разорили бы вас. И во имя чего? Конец-то один и тот же. Бессмертия пока никто не придумал, - тихо закончила она.
Инна Яковлевна гладила мужа по рукаву, Ратнер сморкался в клетчатый платок, Никитенко молчала, тайком поглядывая на часы.
- Мы согласны, - произнесла наконец Инна Яковлевна.
- Это осознанное решение?
- Да, - твердо ответила Инна Ратнер.
- Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с прайс-листом.
Она протянула лист бумаги, на котором была обозначена сумма.
У Инны Яковлевны глаза слегка вылезли из орбит.
- Вам кажется, это дорого? Но, милые мои, подсчитайте, какую сумму вы израсходуете на попечение отца за годы, что он будет здесь находиться! Ведь вы не сможете перевести его в дом для престарелых, где старики гниют заживо и умирают от побоев персонала, правда?
- Конечно, мы не будем экономить на последних минутах жизни отца, - прорыдал Ратнер.
Инна Яковлевна закусила губу, молча кивнула.
- Но… Как это будет? Отец не будет страдать?
- Ну что вы! Мы солидное учреждение, у нас есть опыт оказания подобных услуг. Ваш отец заснет мирным сном. Просто заснет и не проснется. Если хотите, вы можете присутствовать…
- Нет, нет!! - вскричал Борис Львович. - Нет, увольте!
- Хорошо, хорошо, это лишь предложение, не более того! Осталось обговорить день…
- Я и этого не хочу знать!
- Но это для вашего удобства, чтобы вы заранее могли подготовиться к похоронам…
- Я ничего не хочу знать! Избавьте меня от деталей, это невыносимо!
- Думаю, удобно будет во вторник, - взглянув в календарик, деловито проговорила Инна Яковлевна.
- У меня во вторник важное совещание… Ах, боже, что я говорю… Делайте как хотите, и прекратим этот невыносимый разговор…
- Собственно, мы почти закончили. Осталось подписать договор. Ознакомьтесь с текстом и распишитесь.
Инна Яковлевна углубилась в бумаги.
- Договор подразумевает полную предоплату, гак я понимаю?
- Совершенно верно, - мило улыбнулась Никитенко.
- Но… Могут быть сбои, непредвиденные обстоятельства…
- В случае сбоя процедура будет проведена повторно, хотя у нас сбоев не бывает, - успокоила ее Елена Вячеславовна.
- Прошу вас скорее закончить этот разговор, речь идет о моем отце! - взвыл Ратнер.
- Но мы должны все обсудить, речь, кроме всего прочего, идет о больших деньгах! - возмутилась Инна Яковлевна.
Наконец после некоторых препирательств и уточнений Инна Яковлевна протянула договор мужу:
- Подписывай, милый. - Она постаралась придать голосу ласковость.
Отупевший от переживаний Борис Львович, вытирая платком глаза, поставил подпись.
- Вот, этот экземпляр вам, а этот остается у меня. Кажется, все. После внесения суммы мы приступим к делу. И не переживайте, Борис Львович, вы приняли тяжелое, но правильное решение. Отец сказал бы вам спасибо.
- Оставьте в покое моего отца, откуда вы знаете, что бы он мне сказал? - взвизгнул Ратнер и выскочил из кабинета.
- Муж - совершенный истерик, - извиняющимся тоном проговорила Инна Яковлевна.
- Да, ему не мешало бы подлечить нервы. Я вам сочувствую, госпожа Ратнер. Когда все это закончится, мы могли бы заняться здоровьем Бориса Львовича. - Никитенко выразительно смотрела на женщину.
- М-м-м… Думаю, это неплохая мысль, - задумчиво произнесла госпожа Ратнер. - Определенно мне эта мысль нравится! С вами очень приятно иметь дело, Елена Вячеславовна!
- И мне приятно иметь дело с умным человеком, - откликнулась доктор. - Что ж, до скорого свидания.
Борис Львович ждал ее, нервно вышагивая по огромному, пустынному коридору, огибающему здание по периметру. Инна Яковлевна увидела его спину, исчезнувшую за углом, засеменила следом.
Ратнер шел, слезы все еще струились по его щекам, но решение было принято: он пожертвовал отцом ради Мариночки. Отец был единственной нитью, связывающей его с прошлым. Не мог же он обременять сумасшедшим стариком молодую женщину, почти девочку. Больница больницей, но отца нужно было бы навещать и все такое… А Марина готовится стать матерью, зачем ей отрицательные эмоции? Он, Борис, отвечает за ее здоровье, за здоровье будущего ребенка. Господи, он должен стать отцом! Эта мысль пронзала его восторгом, счастливым смятением. Подумать только, на пятьдесят втором году жизни у него родится сын! Или дочка… Маленькое существо, которое будет любить его просто за то, что он, Борис Львович, - папа. Какое замечательное, уютное слово. И Мариночка будет его любить, он все для этого сделает. Все, все! За это свое счастье он душу дьяволу продаст!
"Да ведь, собственно, уже продал!" - неожиданно осознал Ратнер и замер как вкопанный.
- Наконец-то! Догадался остановиться! Я за тобой вторую стометровку бегу! И не окликнешь: больница все-таки, - злобно тараторила Инна Яковлевна, вцепившись в рукав мужа. - А все же они мерзавцы! Цены запредельные! За какой-то укол пустяковый!.. Ну что, котик, как ты? Машину вести сможешь, лапусик? - тут же пропела она фальшиво-ласковым голосом.
Ненавижу! Как я ее ненавижу! Еще несколько дней, и все - свобода! И счастье!
Борис Львович глубоко вдохнул и почти спокойно ответил:.
- Смогу.
"Я, оказывается, много чего могу", - подумал он про себя.
Глава 21
"ТОЛСТОВСКИЙ ДОМ"
Игорь Андреевич подошел к высокой арке дома, открывавшей анфиладу дворов с разбитыми в центре сквериками и видневшейся вдали набережной Фон-ганки. Здесь снимали один из самых любимых половиной России фильм про романтическую женщину, доведенную легкомысленным женатым любовником до состояния замороженной ягоды. Здесь же, в этой анфиладе дворов, прошли детские годы Игоря.
Правда, родители жили не в знаменитом "толстовском доме", как называли его аборигены, а чуть ближе к Невскому проспекту; но игры в войнушку, велосипедные ралли и прочие детские забавы проходили именно в этом необъятном дворе. Кроме того, здесь жил давний друг деда, Аркадий Семенович Шварц, дядя Каша, как звал его маленький Игорь Бобровников. И к нему всегда можно было закатиться с компанией друзей попить чаю и слопать пару батонов с маслом. Дом Шварца был таким же открытым и гостеприимным, как и дом деда, Бобровникова-старшего. Они дружили со школьной скамьи, пронесли эту дружбу через всю жизнь. По крайней мере, ту ее часть, свидетелем которой был Игорь. Конечно, за пятнадцать лет многое могло измениться, Игорь не очень надеялся найти Шварца. Но выяснилось, что старик жив, относительно здоров и живет там же, в "толстовском доме" на улице Рубинштейна.
Бобровников вошел в подъезд, поднялся по широкой лестнице на второй этаж, позвонил. Из глубины квартиры залаяла собака, послышались шаркающие шаги.
- Тише, тише, Анкор, свои!
Дверь отворилась, огромный пес невнятной породы стоял у ног хозяина, вернее можно было бы сказать, что они стояли плечом к плечу, ибо дядя Каша, прежде солидный, весьма упитанный мужчина с львиной гривой черных кудрей превратился в маленького, худенького старца с внушительной лысиной, которую обрамляли редкие седые волосы.
"М-да, трудно выпадать из жизни на пятнадцать лет, - в который раз с грустью подумал Игорь. - Трудно привыкать к новым, так сказать, реалиям". Но грусть улетучилась, едва Аркадий Семенович заговорил живым, бодрым, совсем молодым голосом.
- Боже мой, Игорек, какой же ты красавец! - воскликнул Шварц. - Ну проходи, милый, проходи! Я уж чайник пятый раз подогреваю. Анкор, это Игорь, знакомься. Дай ему руку понюхать. Ну вот видишь, он ее уже лижет. Он у нас добродушный и гостеприимный, порода-то дворянская!
Его глаза - живые карие глаза - оставались такими же молодыми, как и прежде. И уже через минуту Игорю казалось, что никакой разлуки не было. Тем более что убранство квартиры оставалось практически тем же, что запечатлелось в его памяти. Только спальня Веры Павловны, супруги старика, имела нежилой, музейный вид. Концертные афиши, веера, фотографии…
- Да, потерял я Верочку, - вздохнул Аркадий Семенович на пороге ее комнаты. - Но я здесь ничего не трогаю, ничего не меняю. Знаешь, Игорек, прихожу сюда вечерами, сяду на диванчик и разговариваю с ней, голубкой моей.
На стене напротив дивана висел портрет красивой молодой женщины в вечернем платье.
- Какая же она красавица была, я до сих пор помню, - заметил Игорь.
- Да, для меня она всю жизнь именно такой и оставалась: "Капризная, упрямая, вы сотканы из роз…" Моложе была на двадцать лет, если ты помнишь. Мог ли я думать, что переживу ее? Рак, голубчик, рак, - ответил он на безмолвный вопрос Бобровникова. - Чего только не делали. Я ее пять лет тянул. Но увы… Вот уже три года один.
- И как же вы управляетесь, Аркадий Семеныч?
- Ну, дружочек мой, Верочка у нас никогда хозяйством не занималась, она у нас в филармонии пела, правда не очень успешно, если ты помнишь… Но я ее самолюбие всегда щадил, для меня она была талантливее Марии Каллас. А что до хозяйства, приходит женщина-соседка, помогает. Много ли мне, старику, надо? Но помощница все равно нужна, я медь все еще работаю, Игорек. Что мне одному делать-то? Засядешь дома - захиреешь по-стариковски. Я еще молод душой. Да и телом хоть и худ, но не дряхл! - гордо заметил он.
- И где работаете? - рассмеялся пафосности Игорь.
- Как - где? В своей юридической консультации на Невском. Она, правда, теперь не очень государственная, но оно и к лучшему: кто бы меня на государственной службе держал? А партнеры держат: башка-то еще варит, хоть и лысая… И опыт опять же. Его, как говорится, не пропьешь. А кстати, что это мы все стоя? Соловья баснями не кормят. Идем, дружок, стол накрыт, коньяк ждет. Ты, я надеюсь, не за рулем?
- Нет, - рассмеялся Игорь, - машина на таможне. Так что я пока безлошадный ковбой.
- Это не умаляет твой неотразимости, - заметил Шварц.
- Аркадий Семенович, это грубая лесть!
- Во-первых, с каких пор ты со мной столь официально? Настаиваю на прежнем "дядя Каша". Во-вторых, никак не могу согласиться с определением. Какая же она грубая? Отнюдь! Если я польстил, то лишь малую толику. А в гомеопатических дозах лесть никому не вредит.
- Все-все, сдаюсь! Спорить с блестящим оратором бессмысленно.
- То-то! Ну-с, давай к столу!
Они разместились в гостиной, где был уставлен закусками накрытый белой скатертью стол. Игорь водрузил свою бутылку коньяку.
- О-о, - взглянув на этикетку, оценил хозяин. - Достойный экземпляр. Только зря ты, Игорек, тратился: неужто в доме дяди Каши тебя не угостят как положено? Слава богу, на бутылочку коньяку и бутерброд с севрюжкой зарабатываю.
- Так и я зарабатываю, - рассмеялся Игорь. - Сколько же можно эксплуатировать ваше гостеприимство? И так все детство за вашим столом прошло.
- Ну-ну, торг здесь неуместен. Но коньяк, так и быть, откроем твой. Наливай, Игорек, будем выпивать, закусывать и беседовать. Господи, радость-то какая! Игорек вернулся! Да, Анкор?
Пес жизнерадостно вильнул мохнатым "калачом", глядя на пришельца с доброжелательной заинтересованностью: давно его хозяин так не радовался гостю! А что может быть важнее радости хозяина? И пёс в порыве благодарности лизнул Игорю руку, затем уткнулся носом в колени старика.