− Вы завтра сами в сводках прочтете, а я получил информацию час назад из своего бывшего заведения, туда ведь тоже всё в обязательном порядке приходит.
Леша вытер мокрый от пива подбородок.
− Бедная женщина, ну надо же чтоб всё вместе…
Человек, качнув головой, вроде не вполне согласился.
И чуть подождав, произнес:
− В буквальном смысле бедной ее назвать нельзя. Мы проверяли по нотариальной линии − она наследница дядиного состояния. А там и без Рембрандта, вы сами сейчас говорили, добра на всю жизнь ей хватит.
Алексея это не убедило.
− В день помолвки, ну как же так…
А на гостя его реакция не подействовала:
− Лейтенант, бывает и хуже. У меня тетка в деревне, во Владимирской области. Вымирают люди, − он повысил голос, − вы-ми-рают! А как, простите, вымирают от элементарного отсутствия продуктов питания и лекарств? Бога молят, чтобы быстрее забрал! − Он чуть успокоился. − Я, конечно, помогаю, но всей деревне помочь не могу.
Время для большинства граждан действительно стояло страшное. Вечно полупьяному Ельцину было наплевать на народ. Пенсии во многих провинциях не платились, или − частично и с большим опозданием. Некоторые бюджетники тоже два-три месяца ни копейки не получали, хотя и когда получали, хватало только на хлеб, картошку и сахар. У врачей и медсестер случались голодные обмороки, последнее люди отдавали детям. Но народ безмолствовал, то есть возмущались, жаловались друг другу, но чтобы скинуть поганый убивающий их режим не только в действиях, но и в мыслях этого не было. А когда через год вспыхнет московское народное, в полном смысле, восстание, в провинциях будут говорить: "Да чтобы они там в Москве все друг друга перебили". О восстании октября 1993 года мы еще расскажем − оно не было коммунистическим (Зюганов, с прочим руководством КПРФ, просто спрятался), оно не было фашистским − антисемитские, например, лозунги мало звучали (в основном ими отличался известный долдон генерал Макашов). Восстание не было поддержано по России нигде!
А вымирать продолжали.
Миллионами.
Что же мы за народ?..
Вот отрывочек из Бердяева: "У русского народа есть государственный дар покорности… Великая беда русской души… в женственной пассивности, переходящей в "бабье", в недостатке мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем. Русский народ слишком живет в национально-стихийном коллективизме, и в нем не окрепло еще сознание личности, ее достоинства и ее прав". Национально-стихийный коллективизм, о котором здесь говорит Бердяев, заключается именно в приоритете некоего общего, в итоге − государственного, над личным, в понимании государства как высшей ценности, а человека − для его существования средством. Во всем неварварском мире дело давно обстоит прямо наоборот. И соответственно, два разных, два противоположных чувства возникают там и здесь к государству: ущемленный и, вместе с этим, самоуничижительный человек начинает не любить созданного им государства-идола, бессознательно винить его в таком своем состоянии; и напротив, созданное из любви к себе, ради себя государство воспринимается, при любой частной критике, все-таки как родное. Замечательный предшественник Н.А. Бердяева философ В.С. Соловьев очень подчеркивал значение любви человека к себе − не в пошлом смысле, а в приоритетности своего значения, − писал: как же может человек выполнить главную заповедь "Полюби ближнего как себя самого", если самого себя он не очень любит. Даже слово "эгоизм" Соловьев считал несправедливо дискредитированным.
− Сколько погибшему было лет?
− Сорок шесть. Это у него второй уже брак, − майор, именно это звание имел наш гость, поправился: − был бы.
Договорились о контактах − перезвонкой, когда мало чего сказать, либо личными встречами.
Гость попрощался, а мы еще задержались.
…
− Дим, как допрашивать-то ее завтра?
− Даже не представляю себе. Перенесем, наверное. В столб на тротуаре… что же он − сильно хватанул перед стартом?
− Завтра из сводки узнаем. А мужик, Аркадий этот, ничего, да? Жалко все-таки, что так шерстят КГБ.
Ельцин боялся КГБ, состоявшего еще из советских кадров, и направил туда некую мелкую личность − Бакатина − с прямым заданием раскадрировать систему и, конечно же, взять под контроль все архивы − особенно недавние.
К тому у него были личные основания.
У этого типа отсутствовал на руке один палец − как бы обрублен (а может быть, и не как бы).
Сам Ельцин (лгун, как все номенклатурные коммунисты), рассказывал: он палец потерял, когда лет в четырнадцать или пятнадцать баловался с гранатой, и вот взрыватель от нее хлопнулся в его руке. А гранату, дескать, достал, пробравшись ночью на местный военный склад. Так, внимание! Шла война, военные склады находились под строгой охраной, по пробравшемуся ночью на территорию − а надо было еще попасть в одно из закрытых складских помещений − стреляли бы на поражение сразу, и каждый охламон это знал. Так что же за нужда такая погнала уже немаленького парня реально рисковать жизнью. И зачем граната? Побаловаться взрывателем? Он, что, от рождения идиот?.. Нет. Умным Ельцин, конечно, не был. Но хитрым − да, а для этого тоже нужны мозги. Наконец, смелым Ельцин никак не являлся. Когда в 89-м его исключали отовсюду за антипартийное поведение (защитил от окончательного "выноса вон" Горбачев), Ельцин унизительно заверял в своей коммунистической преданности, чуть не плакал, чтобы не лишили номенклатурных харчей. А в 91-м году, при путче, просто был охвачен страхом ареста, впал в отупение, и только когда его Хасбулатов, силой почти, привез с дачи к Белому дому и он увидел огромные толпы в свою поддержку, Белый дом, бурлящий от журналистов и депутатов, и даже самого Ростроповича, прилетевшего из Парижа, когда почувствовал мощные силы на своей стороне и ноль общественной поддержки у путчистов, − вот тогда трус превратился в орла.
Но пусть, примем гранатную версию.
Однако сразу возникает серьезная техническая проблема − со взрывателем.
Дело как раз в том, что это довольно-таки удароустойчивая штука. Во всяком случае, вертеть ее в руке вы можете сколько угодно − нет, не взорвется; постукивать о что-нибудь тоже можно. Ну если сильно колотить… опять неувязочка: он у себя за спиной, так делал? Чушь. А если перед собой − там близко лицо и оно, прежде всего глаза, обязательно пострадали бы. Представляете − отрывается палец, а в другие стороны, что, действия никакого нет?
У нас в Министерстве поговаривали совсем о другом: очень рослый, крепкий юнец состоял в банде, и там, за какое-то крупное нарушение, пальчик ему и тяпнули топором − это их типичное наказание. Вот так думали некоторые профессионалы.
Расстались мы с Лешей в невеселых завтрашних ожиданиях.
Девять утра. Я уже в кабинете Михалыча.
− А предположим, когда вскрыли дверь и она оказала ему помощь, тот очухался, а потом…
− Нет, местная милиция была при вскрытии двери, вместе вошли. Они мне не только про труп сказали, но и про запах в кофейной чашке.
− А из ресторана могла отлучиться?
Тут я хитрю, чтоб не выдать не вполне законную связь с частным агентством:
− Заехали мы с Алексеем вчера в ресторан, всех служащих опросили − не отлучались надолго ни он, ни она.
− А Рембрандт, говоришь, на восемь миллионов тянет?
− Если не больше.
У подполковника на столе сводки и результаты экспертиз.
− В крови-то у него алкоголя совсем немного. Дим, может, он был сердечник?
− Спрошу.
− Когда думаешь с ней связаться?
В дверь просовывается Лешкина голова и с интонацией из ненашего мира произносит:
− Она-а, звонит по телефону.
Начальник сразу показывает мне рукой, чтобы шел.
Иду.
Лешка показывает на ожидающую трубку телефонного аппарата, которую я и так вижу.
− Здравствуйте, Марина Сергеевна. Совершенно не собирался сегодня вас беспокоить, и примите от меня…
На другом конце торопливо говорят, что надо встретиться, что лучше быстрее.
− А где бы вы хотели?
… предлагает на квартире у дяди, у нее дома беспорядок, а к нам подъехать − машина осталась у ресторана…
− Хорошо-хорошо, тем более − должен отдать вам ключи. Буду там через тридцать минут.
Приезжаю на пять минут раньше.
Поднимаюсь.
Она уже прогуливается по площадке, движения резковатые, нервные.
Я еще из Министерства позвонил в местное отделение, чтобы не дергались − скоро буду открывать дверь. Металлическая дверь закрыта только на один верхний замок − он захлопывается, второй, ниже, срезан автогеном.
И вчера еще заметил, замок внешней решетки тоже не тронут.
− Марина Сергеевна, вы где вчера ключи обнаружили?
− Изнутри, в нижнем замке.
− Который срезан?
− Да. Он обычно всегда их там оставлял.
- А который на защелке почему цел?
- Он был не закрыт, просто внутрь оттянут.
Помогаю ей снять меховую куртку и чувствую − плечи слегка подрагивают.
− Давайте пройдем в ту комнату.
− Где иконы?
− Да.
Она идет вперед.
Входит и крестится на иконы, поворачиваясь от стены к стене… шепчет что-то…
Я вдруг начинаю бояться − а не лучше ей сейчас полежать в больнице под успокаивающими уколами.
Или…
− Марина Сергеевна, не выпить ли вам немного коньяка? Просто понизить нервное напряжение.
− Да?.. Я вчера перебрала, голова побаливает.
− Так тем более.
− Да?.. Хорошо.
Идет в ту первую комнату.
Что-то там открывается и слегка звенит.
…
Через пару минут тишины слышу:
− Не могли бы вы сюда пройти?
Коньяк подействовал, но и энергетика упала, как падает звук от спущенных струн; женщина сидела у стола в кресле почти что без сил.
Я сел сбоку рядом.
− Этого не может быть.
Понял − про катастрофу, но в каком смысле "не может"?
Впрочем, переспрашивать не понадобилось.
− У него же мало было алкоголя в крови, так?
− Мало.
− И он отлично водил машину.
− А если сердце?
− Отлично работало. Он ходил в спортивный зал два-три раза в неделю.
Слова ее сейчас произносились медленно, иногда − с интервалами.
− Это невозможно, господин капитан. Простите, кажется, Дмитрий?
− Да, называйте по имени.
− Вы меня тоже.
− Хорошо, Марина. Но тогда, какие у вас предположения?
− С ним что-то сделали, не знаю… подсыпали, подлили… я не знаю…
− Были враги?
− Управляющий того ресторана…
− На бульваре, где вы отмечали помолвку?
− Да. Он наглый жулик. Наглый и глупый. А глупые негодяи вдвойне опасны.
Мысль мне понравилась, я ей кивнул, и не к месту, кажется, улыбнулся.
− Артем хотел с ним расстаться. Причем не просто, а с проведением аудита. Говорил: закрою ему вообще доступ к такой работе.
− Как именно?
− Ну, новые хозяева наводят справки − звонят обязательно на прежнее место службы. Нужна тщательная экспертиза крови, понимаете? Подробная, а не просто на алкоголь. Я напишу заявление. На чье мне имя?
− Заявление, конечно, не помешает.
− Тогда прямо сейчас.
− Прямо сейчас давайте сварю вам кофе. И себе заодно. А чай, простите, мой сотрудник вчера увел − вроде как покойному не понадобится.
− На здоровье, − она улыбнулась, лицо стало немножко живее.
Я сходил на кухню поставил греть кипяток и вернулся.
Лицо у нее, действительно, стало менее анемичным, но главным его выражением была тоска.
− Скажите, Марина, кто из знакомых вашего дяди мог запросто зайти к нему?
− А почему вы считаете, что запросто? Могла быть предварительная договоренность.
− Но он ведь ожидал вас.
Она пожала плечами:
− Ближе к вечеру. А раньше мог назначить кому-то получасовую встречу.
Аргумент меня немного смутил.
Впрочем, сразу появился и контраргумент: вряд ли такие преступления совершаются "сходу" − получив приглашение, некто прихватил быстренько яд, сумку с фальшивым Рембрандтом, и вперед?
− А из тех, кто мог вдруг зайти ненадолго, − таких немало. Дядя не был подозрительным, а контакты имел большие, и все эти люди − не кто попало. Впрочем, я составлю вам список людей наиболее близких. Вы их как станете проверять, через отпечатки пальцев?
От ответа я уклонился:
− Список в любом случае будет очень нелишним. А враги у него были?
− Дмитрий, какое отношение это может иметь к краже Рембрандта?
− Вы правы. Но всё же?
− Конечно, были. Но скорее, я назвала бы их "недоброжелатели".
− И тоже можете список?
− А он почти совпадет с тем первым. В этом мире преуспевающих антикваров никто друг друга не любит.
И опять заговорила про заявление − что нет, так не может быть…
Ощущение явилось совсем ниоткуда, но отчетливое − ей сейчас безразлично всё остальное, и вчерашняя дядина смерть, и мои вопросы.
Я достал из своей папочки листы бумаги, ручку и начал диктовать шапку заявления.
Почти дописав, она остановилась и подняла голову.
− Сын… у него от первого брака сын. Ему ведь достанутся оба дорогих ресторана.
Чайник напомнил о себе тонким далеким свистом.
Вернувшись в контору, я обо всем доложился и получил от подполковника не вдохновляющую информацию − справку от МТС: звонков покойному, кроме одного из ресторана − около трех часов дня, других звонков не было. Надеялись мы, что тут сможем за ниточку потянуть − не вышло.
День потратился на заполнение отчетных бумажек, которые у нас очень любят. Вечером пиво пить не пошли, а отправились по домам.
Вертелся в голове со вчерашнего дня вопрос − почему жених Марины установил за ней наблюдение? А сейчас, после откровенно горестной ее реакции, вопрос стал особенно беспокоить.
Повышенная подозрительность?.. Что-то такое произошло со стороны первой жены, сформировав комплекс недоверия?.. Или была реальная информация о наличии у нее "друга"? Сотрудники Аркадия, как вчера договорились, будут продолжать за ней наблюдение еще две недели, как указано и проплачено по контракту.
Стоп!
Я даже остановился.
Кто сказал "стоп"?.. С чего это вдруг?..
Постоял где-то в середине Страстного бульвара, поводил глазами по ветками голых деревьев… люди, убегая от холода, спешили к метро, и я, не обнаружив в голове никаких новых мыслей, поспешил туда же.
Отец приехал из Питера, где был несколько дней по адвокатским делам, брат пришел, ожидали меня.
Ужинали, атмосфера, как обычно, была веселой.
А за чаем я начал рассказывать про новое дело; не без задней мысли, что два недюжинных интеллекта подскажут чего-нибудь.
У обоих история вызвала интерес.
− Кто она по профессии − что так быстро разобралась с фальшивым Рембрандтом? − спросил брат.
Я рассказал со слов Аркадия Николаевича:
− Художник, закончила Суриковский институт. Где работает, пока не выяснено. Саму расспрашивать при таких тяжелых для нее обстоятельствах я не стал, но за последнюю неделю два раза ездила в Исторический музей, что на Красной площади, и один раз в антикварном магазине картину покупала. Судя по всему, в основном дома работает.
− А к дяде за эту неделю она заезжала?
− Дней пять назад. И в чехле ему какую-то картину привозила.
Вмешался отец:
− Ты, Дима, возьми в Суриковском список ее одногруппников и разузнай через двух-трех, с кем она больше дружила, с кем сохранились контакты.
− Но у нее алиби.
− Я про другое. Кто-то из ее друзей мог быть вхож к дяде. Это ведь уже опытные художники, кто-то наверняка занимается коллекционированием.
− Очень правильно, − поддержал брат. − И вот фальшивого Рембрандта давайте обсудим. А зачем этот фальшак вообще был сделан?
− Тут проблема, − согласился отец, − ну украли бы и украли, зачем подменять? Причем сделать хорошую фальшивку − немаленькая работа. А?
Оба посмотрели на меня, как учителя в школе.
− М-м… чтобы не искали этот портрет.
Брат поморщился:
− Вывод только частично правильный.
− А какой нечастично?
− Портрет крали не имея клиента для реализации, понимаешь? Если бы имели, просто сняли бы со стены, и он вчера уже был бы продан, а сегодня из России вывезен.
− Думаешь, так быстро?
− Старик, с вещами под десять лимонов время не тянут.
И отец покивал головой:
− Тут на машине пять часов до украинской границы. Подменяли − значит, нет у них готового клиента. Так что ситуация не такая плохая для вас − портрет будет всплывать на черном рынке. Но иди сейчас, звони этой даме, чтобы она никому не рассказывала о подмене.
Меня ноги подняли сами.
− И пусть думает, кто мог отщелкать портрет, − крикнул вслед брат, − хорошую копию так просто не сбацаешь!
Она почти сразу сняла трубку.