Дворник смешался, закашлялся.
- Никто, понятно, раз Елизавета Викторовна мертвая, - наконец ответил он.
- Ну, никто, значит, никто, - примирительно ответил Арехин и, не дожидаясь советов, указаний и прочих распоряжений товарища Оболикшто, прикоснулся к двери.
- Она была открыта? - спросил он дворника.
Ответила женщина с табуретки. Вопреки ожиданиям, она не плакала, не рыдала, голос звучал спокойно, даже излишне сухо:
- Дверь была плотно прикрыта, однако на ключ или засов не заперта. Я чуть посильнее налегла - и зашла.
- Запиши…
- И увидела Лизавету. Она… Она лежала рядом с креслом у окна. Я сразу вышла и позвала людей.,
- Закричали?
- Просто громко позвала.
- И?
- Выглянули люди. Сбегали за дворником.
- В комнату вашей сестры никто после вас не заходил?
Она на мгновение задумалась, потом сказала уверенно:
- Заходил. Вот этот человек, - она указала на Петрушенко.
- Ну да, да, конечно, - пробормотал предкомдомоуправ. - Как же иначе? Убедиться и прочее…
- А еще кто-нибудь?
- Больше никто, - твердо ответила женщина.
Лютов-Куртка, не вмешиваясь в разговор, попросту хотел оттолкнуть Арехина да и войти, но Арехин не отстранился, и потому толчок Лютова пропал зря.
- Не торопитесь, - только и сказал Арехин, но сказал так, что предкомдомоуправ уверился: в отделении МУСа грядут перемены.
- У нас, быть может, будут вопросы. Пожалуйста, подождите нас здесь. - И Арехин открыл дверь. Постоял на пороге, никого не пропуская, потом шагнул внутрь. Лютов за порог не переступал (вообще-то от рождения он был Лютиковым, это Арехин знал наверное), Оболикшто вообще не торопился. Пусть новый сотрудник показывает себя во всей красе…
Наконец Арехин вернулся к порогу.
- Доктора вызывали? - обратился он к Петрушенко.
- Нет. Мы подумали, зачем доктор, раз головы нет. Да у нас и доктора-то никакого в доме нет. Жили раньше, но…
- А поблизости? В соседних домах?
- В соседних уцелели. Доктор Бурмачев, например.
- Значит, зовите доктора Бурмачева. - Арехин присел на корточки, разглядывая замок.
- Только он того… по женским болезням…
- За неимением гербовой… К тому же у нас как раз женщина. Собачек сыскных, конечно, нет? - обратился он к Оболикшто.
Тот лишь криво усмехнулся.
- А экспертов? Дактилоскопистов, фотографов, баллистиков?
Усмешка стала еще кривее.
- Жаль. А ведь если поискать, то не в соседнем доме, так на соседней улице кого-нибудь найти можно было б…
- Это вряд ли. Если кто из той сволочи уцелел в семнадцатом, давно уже на юге, в Крыму, - сердито сказал Лютов.
- И это может быть. Зато этой сволочи развелось препорядочно.
- Какую такую сволочь вы имеете в виду, гражданин Арехин?
- Например, ту, которая убивает несчастных женщин. А вы, гражданин Лютов?
Тот пробурчал что-то невразумительно-матерное. - вы, любезнейший, посторонних людей видели? - обратился Арехин к дворнику.
- Не могу знать, - угрюмо ответил тот. - Прежде я каждого жильца знал в лицо, да что в лицо, всю подноготную знал. И знакомых знал. А теперь налезло народишку… - он махнул рукой. - Из старых знакомых к барышне заходили сестра вот ее, Надежда Викторовна, да ейный провожатый.
- Дмитрий Пеев, - привстал с табуретки молодой человек.
- Потом этот… студент… - Дворник почесал затылок, то ли вспоминая имя студента, то ли по привычке маленького человека выглядеть глупым.
- Матвей Доронин, - подсказала женщина.
- Точно, точно, он, - слегка ожил дворник, - ну, и крестный ее.
- Да, крестный ее любит… любил, - поправилась женщина.
- Да. А незнакомые… Ко многим ходят. Барахольщики - купить, продать, обменять. Или кто с оказией письмо передать, посылочку… Ходят постоянно, не углядишь. Хорошо, если не навалят на лестнице…
- И к Елизавете Викторовне ходили?
- Ходили, ходили, - встряла в разговор жиличка из комнаты напротив. - Из деревни приезжали, пшена привозили. Она мне по-соседски стакан отсыпала.
- Кто приезжал?
- Да старик. Ничего, бодрый, опрятный…
- Это крестный наш, Лука Егорович Смоляков, - сказала Надежда Викторовна.
- Может, и так, может, и так, что видела, то и сказала, мне от власти скрывать нечего. - И жиличка скрылась за дверью.
- Теперь посмотреть можно? - нарочито смиренно спросил Оболикшто.
- Можно, - отчего-то вздохнул Арехин.
Оболикшто и вплотную к нему Лютов прошли в комнату.
Пахло особо, раздражающе. Пахло кровью.
На полу между круглым ореховым столом и узкой кроватью лежало тело. Тело без головы. Одетое в темно-коричневое глухое платье, чулки, башмаки, все в пристойном порядке, руки скрещены на груди.
В общем, будь голова на месте, место выглядело бы куда спокойнее.
Но головы не было.
- Приглядитесь: инструмент убийцы невероятно остер и прочен, а сам убийца - силен. - Оболикшто сел на корточки. - Срезано - одним махом. Глотина.
- Да, похоже на работу гильотины, но гильотина - аппарат, как вы заметили, достаточно громоздкий и тяжелый.
- Еще и другое непонятно, - сказал Оболикшто. - В человеке крови много. А тут натекло - с полстаканчика. Остальная-то где?
- Я и сам гадаю. Возможно, ее с собою унес убийца.
- Унес?
- Ну да. Отделил голову над тазом, потом из таза слил ее в ведро, в ведро же и голову положил, прикрыл крышкою, да и понес. Мол, обычное поганое ведро с нечистотами. Никто и приглядываться не станет.
Он зашел на кухоньку. Таз там был, медный, большой.
- А вода в кране?
Странно, но и вода в кране была тоже.
- Следовательно, из таза кровь он мог смыть.
Помойное ведро стояло на месте.
Арехин выглянул в коридор.
- Надежда Викторовна, вы, часом, не знаете, сколько ведер было у вашей сестры?
- Что? - не поняла вопрос женщина.
Арехин повторил.
- Она, как, впрочем, и я, хозяйством особенно не занималась. До революции не было необходимости, а после - нечем, собственно, и заниматься. Ведер у нее было два. Одно черное, другое - эмалированное, с цветочками. Она в него крупу, что крестный привез, высыпала. Высыпала, крышкой накрыла, да еще и чугунный бюстик Ломоносова сверху поставила - чтобы мыши или крысы не добрались. Он тяжелый, бюстик, на полпуда.
Бюстик Арехин нашел в углу. Крупу в мешочке - на нижней полке книжного шкафа. А эмалированное ведро в цветочках вместе с крышкой исчезло.
- Да уж… Вы, Александр Александрович, будто присутствовали при убийстве.
- Что присутствовали, они же и убили-с, - вставил Лютов.
- Вы, кажется, что-то сказали? - повернулся к нему Арехин.
- Пошутил. Я, знаете, шучу часто и в неподходящее время. А в подходящее - не шучу. Это от нервов.
- Бывает, бывает, - оглядывая комнату в последний раз, пробормотал Арехин. Ключ в замке, беспорядка, можно сказать, никакого, кроме безголового трупа.
- Да, еще. - он опять выглянул в коридор. - У вашей сестры были дорогие вещи? Золото, драгоценности?
- Не было ничего. Мы с сестрой еще в шестнадцатом году решили, что будем жить самостоятельно, только своим трудом. Если откровенно, и неоткуда было нам ждать сундуков золота.
Отец обходился жалованьем, служил честно, состояния не нажил. Матушка… Ее мать, наша бабушка, баронесса фон Корф, действительно богата. Ей сейчас девяносто два года, мы ее единственные родственники, но бабушка весной четырнадцатого уехала в Стокгольм, все до последнего лужка продала, обратила деньги в золото и увезла туда же, в Швецию.
- Дальновидно… - Арехин вновь вернулся в комнату, тихо спросил у Оболикшто: - Полагаю, уголовный сыск моргом для хранения тел убиенных не располагает?
- Правильно полагаете.
- А куда же помещаются тела?
- На кладбище, куда ж еще. Увозят, да и в яму.
- А… как их увозят? Я, как уже говорил, довольно долго отсутствовал в Москве и новых порядков не знаю.
- Обыкновенно. Уборочный отряд. Сделаем заявку, завтра, самое большое - послезавтра и увезут. Впрочем, тут есть сестра. Может, она возьмется похоронить?
Арехин промолчал. Стал в сторонку, наблюдая, что, собственно, будут делать Оболикшто и Лютов.
А ничего. Позвали Петрушенко, дали ему бумажку с лиловой печатью, на которой химическим карандашом что-то написали, вот и все.
- Ордер для уборочного отряда, - пояснил Оболикшто.
Выходя, он же сказал сидевшей на табуретке Надежде Викторовне:
- Если хотите хоронить сестру, потрудитесь до завтрашнего дня убрать тело. Одежду можете брать только в присутствии членов домового товарищества, ну, книги еще возьмите. Остальное остается в распоряжении домкома. Да, крупу… крупу тоже можете взять. Комната по вывозе тела передается домкому. Или нет, погодите…
Оболикшто отвел в сторонку Арехина:
- Не знаю, как у вас с жильем, а комната, право, недурна. Можно в два счета оформить.
Арехин на мгновение задумался.
- Пожалуй, это отличная идея.
- Вплоть до особого распоряжения комната будет числиться за московским сыском. Ты, - обратился он к Петрушенко, - смотри, чтобы - ни-ни!
На выходе Арехин подошел к сестре убитой:
- Особенно можете не торопиться. У покойной были знакомые, друзья?
- Прежде были, - с ударением на "были" ответила женщина.
- Вдруг кто и остался. Тот же студент, еще кто…
- Они-то здесь при чем?
- Я не говорю, что при чем. Но похороны. Или вы доверите это дело…
- Ох, я поняла. Да, есть у нее - и у меня - хорошие знакомые, даже друзья. Извините, не все умерли.
- Зачем же так, Надежда Викторовна.
- Я… Я немного не в себе.
- Вот, возьмите, - Арехин незаметно вложил ей в руку несколько монет. - Берите, берите, это принадлежало вашей сестре. На похороны. Иначе пропадут. - И негромко, но так, чтобы не услышать было нельзя: - Вот что, гражданин Петрушенко. Похоронами и всем остальным будет распоряжаться вот эта гражданка. Помогать ей всеми мерами. Гроб найти, другое-третье. Будет оплачено.
- Да я, мы… и без денег…
- Будет оплачено, - повторил Арехин. - В комнате гражданка может находиться сколь ей угодно. Может устроить похороны, поминки, может жить, вплоть, как сказал товарищ Оболикшто, до особого распоряжения. Ясно?
- Ясно.
На лестнице Оболикшто подмигнул:
- Не только квартиру, но и хозяйку нашел. А она ничего, если приглядеться.
- Надежда Викторовна - возможная зацепка, - равнодушно ответил Арехин.
На "Паккарде" они вернулись в здание МУСа.
- Я хотел бы посмотреть, что есть по другим убийствам.
- Как это, - не понял Оболикшто.
- Вы сказали, что это не первое злодеяние. Хочу ознакомиться с документами по прошедшим случаям.
- Документами… У секретаря они, может, и есть… Хотя мы с писаниной боремся.
- Хорошо. Кто работал с теми случаями?
- Митька Кошевой, но его на фронт взяли. Сашка Орехин…
Услышав свое имя, тезка О приоткрыл глаза и что-то промычал.
Зазеркалье запросто не отпускает.
- Товарищ Лютов тож.
- Отлично. Значит, так: завтра, к десяти ноль-ноль, я бы хотел поговорить с вами, товарищ Лютов, с тезкой О, ну, и с документами, какие сыщутся, поработать.
- А сейчас?
- А сейчас поброжу вокруг дома, порасспрашиваю, может, кто видел ведро с цветочками.
- В таком виде?
- Вы правы. Я переоденусь. - И Арехин покинул кабинет.
3
Минут пять стояла полная тишина, и лишь когда "Паккард" отъехал, Лютов сказал:
- Ну и фрукта к нам прислали. Ничего, и не таких кушали.
- Ты, Гришка, погоди.
Оболикшто достал из ящика стола телефонный аппарат, подключил его к проводу, крутил ручку, дул, в общем, заклинал, как полагается.
Наконец его соединили с нужным человеком.
Он говорил громко, но по-латышски. Потом бережно повесил трубку. Сел поудобнее и задумался.
- Ну, - нетерпеливо спросил Лютов. - Что узнал?
- И много, и мало. Темнота наша, темнота. Арехин этот, оказывается, большой игрок.
- Шулер? Маркер?
- Шах-ма-тист - по складам, дабы придать значительности, сказал Оболикшто.
- Ну, шахматист, что с того?
- Ничего. Родители - богачи.
- Они революции помогали, вроде Мамонтова?
- Этого я не знаю. Знаю зато, что значат его "чрезвычайные полномочия".
- Да? И что же?
- Если он захочет, то и тебя, и меня, и любого третьего-пятого шлепнет, и отчета ни перед кем держать не будет. Такое ему дано право.
- Кем?
- Сам думай.
- А если того… опередить?
Оболикшто тяжело посмотрел на Лютова.
- Только по старой дружбе и только в первый и последний раз - ты не говорил, я не слышал. А вообще за подобные слова тебя не я - Сашка Орехин шлепнет и награду получит. Только за слова, понял?
- Понял, - сказал Лютов.
- Ой, врешь. Сам я ничего не понял. Просто держись с ним как с бомбой. Очень-очень ласково. И старайся поперек ему не только слова не сказать - не дышать даже.
Лютов задумался.
Не дышать, не дышать… Пулю в голову, и весь сказ. Подговорить кого, а вернее - самому. Еще один наш товарищ пал в кровавой борьбе с бандитским элементом. И - на кладбище.
Рано. Да и вообще - правильно говорит Оболикшто, хоть и сути не понимает. Время вести себя тише воды, ниже травы. Бомба, она не разбирает, рванет - ищи клочки по закоулочкам.
Оболикшто с огорчением смотрел на Орехина. Совсем пить молодежь не умеет. А не умеет - пусть не пьет! Хотя понять можно - трупы, смерть, безобразия на каждом шагу. Но ведь новый-то - даже глазом не моргнул. Привычный, видно.
Он отослал Лютова домой (тоже фрукт хорош, да где ж лучшего взять), а сам пошел в комнатку без номерка, где он спал в особо хлопотные дни.
Ни одного не особо хлопотного дня за время его службы в МУСе как-то не случилось…
4
А загадочный Арехин отпустил "Паккард" на Пречистенке, скользнул в арку, прошел двором и исчез в подъезде, охраняемом крепким парнем при свистке и винтовке. Снял калоши, поднялся по лестнице, устланной не новым, но очень чистым ковром вверх, на третий этаж.
Обратно он спускался по лестнице черной, уже без ковра, но тоже с охранником у входа. Или выхода?
Узнать Арехина чужому глазу сейчас было трудно: вместо франтоватого господина спускался мастеровой, впрочем, одетый в офицерскую шинель. Где он эту шинель взял, лучше бы не допытываться, для успокоения совести считать - на базаре выменял. Вот на голове - непорядок, не фуражка, а обычный треух. Не так форсисто, зато тепло.
И шел по улице не офицер, а типичный пролетарий, спина немного сгорблена, походка косолапая, руками машет не в лад, словно спорит сам с собою. Грузовичок с полувзводом расстрельной команды проехал мимо, не обратив на прохожего никакого внимания. Патрульные, закуривая в подворотне, тоже пропустили человека. Три подозрительные личности в подворотне напротив насторожились было, но спустя мгновение решили: шинелишка фронтовая, латаная. Кота и то выгоднее стричь. Пусть идет.
Арехин и шел, то похлопывая друг о друга зябшими на ночном ветре руками, то опуская их в карманы шинели для согрева (на самом деле - чтобы бдящие в ночи считали, что для этого фраера руки в карманах держать дело привычное).
Он дошел до дома купца Красинкова, когда дневная жизнь замерла полностью. В дом он не пошел, ни к чему, а постучался в ворота дома напротив. Дом этот был на два этажа ниже красинковского, да и вширь тягаться не мог. Еще давеча Арехин заметил, как жадно глядит дворник противного дома на них, и решил, что между домами и, следовательно, между дворниками, существует соперничество. Это случается везде: соперничают церкви, соперничают полки, соперничают магазины, гостиницы, трактиры, театры… Доходные дома никак не могли быть исключением.
Стучал в ворота Арехин не деликатно, а нагло, потому как право имел: в этом доме у него зазноба жила, Людка Лядова, что прежде горничной была при генерале Попкове, а теперь сама барыня и занимает цельную комнату в прежней господской квартире.
Дворник сердито ответил, что у них сроду не было никакого генерала Попкова, и потому свою Людку надобно искать в другом месте. Как в другом, натурально возмутился Арехин, это дом Волобуева, так? Не так, это дом тайной советницы Брашковой, что прежде писалась Бранненберг, если по-старому, а по-но-вому дом нумер четырнадцать по улице то ли Бебеля, то ли Блюхера, три раза уже переименовывают, запутался вконец. А дома Волобуева никакого в округе нет, он двадцать лет здесь служит, все знает. Обманула тебя Людка, солдатик. Раз так, то черт с ней, с Людкой, согласился Арехин, таких Людок в любом месте дюжина на двенадцать. Одно плохо - он у нее переночевать хотел. У самого-то жилье есть, да на другом конце Москвы, почитай. Далеко идти, и по ночному времени не хочется. Ограбят, что ли, усмехнулся дворник. А хоть и ограбят, у кого ничего нет, тому и портянка счастье. А у него и шинелишка, и одежка, и даже сапоги, пусть топтаны-перетоптаны, а свои. А главное - есть полштофа настоящей очищенной, не ханжи зазеркальной. Он ее с Людкой хотел распить, а теперь просто неизвестно, что и делать.
Распить можно и без Людки, оживился дворник, если только полуштоф не брехня.
Какая ж брехня, обиделся Арехин, показал бутылку прежних времен и пошел прочь. Собаки брешут, да и то на чужих.
Дворник побежал догонять, извиняться, действительно ошибся, за шантрапу принял, много такой развелось, дом напротив заполонили, как тараканы, хотя он и прежде, тот дом, был невысокого пошиба. А теперь видит, хороший человек, как там тебя, солдат.
- Алапин я, Сашка Алапин. Но…
Не дав договорить, дворник схватил Арехина за рукав.
- Побудешь у меня в дворницкой до утра. Время позднее, лихое, а у меня тепло.
В каморке дворник без церемоний понюхал тут же откупоренный полуштоф: ну, как в старую бутылку нальют клопомора или, того хуже - воду.
Но это оказалась не вода, не разбавленный спирт, а смирновское вино номер сорок. Сразу засуетившись, дворник обмахнул табурет, пересадил на него дорогого гостя, на стол постелил газетку, порезал лук и - тонко-тонко - хлеб, поставил две железнодорожные рюмки. Вздохнув для естественности, Арехин добавил сверточек пергаментной бумаги, где оказалось с полфунта сала.
Пока совсем уже восторженный дворник искал в шкапу чистое блюдце, Арехин налил в рюмку дворника водку, а себе из графина - воды.
Выпили, как положено солидным людям. Дворник крякнул от удовольствия, Арехин непритворно поморщился - вода в графине была стоялая.
- Что, хороша?
- Хороша. Только я после контузии. Перебрать боюсь - припадки бывают.
- А ты понемножку, понемножку, через раз. Припадки, они плохи, - скрывая радость, сказал дворник.
- Чего уж хуже…
Пили, закусывали, поглядывали сквозь окошко на дом купца Красинкова.