Арехин беседы не торопил, даже подремывал. Дворнику было все же неловко, что он и ест, и, главное, пьет много больше принесшего водку сотрапезника, и он старался отплатить разговором. Как честный человек, о жильцах своего дома он говорил либо хорошо, либо ничего, но насельникам дома купца Красинкова досталось изрядно. Да вот хотя бы давешний случай - пришел полюбовник к учительнице, что в пятом этаже, да голову и отрезал. Из ревности, верно. Дома в аквариум положит, где прежде рыбок золотых держал, вольет спирта музейного и любоваться будет.
Какой полюбовник? Им, красинковским, может, и невдомек, а ему отсюда все видно. Прогуливался с учительницей. Нет, не часто. А внутрь, в дом, и вовсе редко заходил, Но вот накануне как раз и вошел. А под утро - давешнее - вышел. С ведром. Он еще удивился, но подумал: на толкучку понес, самой учительнице неловко, а он человек, по всему видно, бывалый, может, и променяет на что нужное, ведро-то красивое, с цветами. А главное, тяжелое, не пустое. К учительнице иногда старичок хаживает, сказывают, ее крестный, из пригорода, продуктами помогает, пшеном там, еще чем. Он и подумал, что в ведре пшено. Потом только узнал, что не пшено, а голова полюбовницы. Нет, говорить ничего не говорил, да его и не спрашивали. А и спросили бы - ну, человек как человек, обыкновенный, бесприметный. Конечно, у него глаз дворницкий, наметанный, но ведь сейчас не прежние времена. Расскажешь, а тебе ни уважения, ни почета, ни награды. Еще, глядишь, собственной головы лишишься. Нет, на улице на такого не нападут, ни ночью, ни днем, это вряд ли. Вид не тот. Злой вид. Человек пороху нюхал, бараном стоять не станет. Вот и тебя поначалу, издали, за того принял, извини. Ближе разглядел - тот малость повыше будет, пошире в плечах, усики тоненькие, в синеме такие только у негодяев.
Но усы что, усы сбрить можно, главное - глаза у того - у…
Арехин разочарованно вздохнул: увидеть цвет глаз отсюда, из дворницкой, да еще в сумерках или ночью, не было никакой возможности. Сочинял дворник. А если сочинял про глаза, значит, и про остальное сочинял.
- Глаза эти, - продолжал уже изрядно захмелевший и от питья, и от еды дворник, - сам бы не видел, не поверил. Так обычные, ничего не скажу, отсюда не разглядишь, но когда под утро выходил с ведром, зыкнул - а они светятся, будто у собаки. Или у волка.
- А ты что не спал? Под утро-то?
- Под утро - самая дворницкая работа и начинается. То есть начиналась по старому времени. Я и привык затемно вставать.
Дальше дворник еще многое рассказывал, но Арехин и в самом деле задремал - после "горящих глаз" он таки выпил рюмку-другую смирновского вина. Уснул, разомлев, и дворник. Но встал в пять утра, куда-то выходил, что-то делал. Не соврал, значит, про дворницкую привычку.
Распрощавшись с дворником (тот, совестливый, норовил сунуть в карман постояльца еще не пустой полуштоф, но Арехин великодушно оставил бутылку - мол, я сам мало пью, из-за контузии, нес-то больше для Любки и ее родни), он к семи был дома, на Пречистенке, принял ванну, добрал немножко сна в своей постели, после чего, позавтракав по-английски, телефонировал в гараж и к десяти подкатил на "Паккарде" к зданию уголовного сыска.
Дежурный, в отличие от вчерашнего дня, из зазеркалья вернулся, но страдал и по этой причине на Арехина внимания опять не обратил. Зато товарищ Оболикшто, едва только Арехин зашел в комнату номер семь, приветливо улыбнулся и показал на канцелярский стол:
- Вот вам и рабочее место. Можно даже кабинет выделить, если хотите, но предупреждаю - с отоплением у нас плохо. То есть совсем почти никак.
- Ничего. Греться и размышлять буду здесь, а допрашивать - это действительно нужен отдельный кабинет.
Сидевший на диване Лютов усмехнулся:
- Мы к допросам привычные, нам скрывать от товарищей нечего. Да и помочь сможем, если дюже крепкий попадется.
Арехин, чуть склонив голову (склонял ее он, только обращаясь к Лютову), сказал:
- Я больше о допрашиваемых пекусь. Одно дело с глазу на глаз переговорить, а другое - при свидетелях
- Вам виднее, - ответил Лютов. - Вы образованный, глядишь, и нас чему-нибудь научите.
- Ты, Сашок, сходи, Зиночка, верно, бумажки уже подготовила. Зиночка - это наша делопроизводительница, - пояснил он для Арехина.
- Да мы вместе, - решил Арехин. - Нужно же познакомиться.
- Пожалуйста, пожалуйста, - Оболикшто улыбался, словно радуясь предстоящему знакомству Арехина и Зиночки.
Зиночкой, то есть Зинаидой Андреевной Мертваго оказалась женщина лет сорока, коротко стриженная, курившая папиросы "Бокс" и десятью пальцами печатавшая на "Ундервуде" триста знаков в минуту.
Интересно, где она берет столько знаков?
Формальности зачисления на службу Александра Александровича Арехина времени заняли сущие пустяки - все бумажки готовы, лежали в нужном месте и в нужном порядке. И отпечатаны отлично, Арехин знал в этом толк.
- А вот документов по делу "замоскворецкого упыря" у нас немного, - сказала она Арехину, когда он официально стал полноправным сотрудником Московского уголовного сыска.
- Замоскворецкого упыря?
- Два первых убийства были совершены в Замоскворечье, отсюда и пошло.
- А остальные?
- Всего их было не менее шести - тех, о которых известно уголовному сыску. Все они здесь, - она передала Арехину тоненькую папочку.
Он поблагодарил Зинаиду Андреевну, вернулся с папочкой в кабинет. Вместе с ним вернулся и тезка на букву О.
Ну-ну.
Арехин сел за новый стол (на самом деле стол был старый, но крепкий, такой, если не рубить на дрова и на баррикады не тащить, прослужит дольше, чем династия Романовых).
Листков в папке было немного. Это не были следственные документы в том виде, в котором он привык их видеть и писать во время практики. Это не были документы вообще. На бумаге, порой оберточной, карандашом писалось, что-де в доме таком-то в собственной квартире найден гражданин Янушевский М., из бывших буржуев, но кто эту голову отрезал, никто не знает и ни на кого не показывает. Все.
Иногда встречались, правда, имена соседей, которые, как водится, ничего такого не видели и не слышали. Что ж, по крайней мере у него есть шесть фамилий и шесть адресов.
С вчерашним случаем - семь. Началось все в мае этого года, сейчас на дворе конец ноября.
Переписав фамилии и адреса жертв в блокнот, он поднялся:
- Пойду проверю кое-что…
- Конечно, конечно. Только вот что… Мы вам и помощника выделили, не только стол. Пусть приглядывается, учится. А вдруг что случится, и сам поможет, он бедовый.
- Полагаю, речь идет о моем тезке, Александре Орехине?
- Точно. Или вы возражаете? - осторожно спросил товарищ Оболикшто.
- Нет, не возражаю, напротив, очень рад. Александр, - обратился он к Орехину, - ничего, если я вас буду звать только по имени?
- Сашкой зовите, как все…
- Нет-нет, совершенно невозможно взрослого человека звать Сашкой. Особенно сейчас, после революции.
- Революции?
- Именно. Прежде Сашками да Палашками хозяева своих холопов звали, мол, те хоть и выросли, а умом сущие дети, несмышленые, глупые и простодушные. Теперь время другое. Нужно уважать и себя, и других.
Лютов открыл было рот, верно, сказать что-то ехидное, но Оболикшто посмотрел на него так, что рот сам собою и закрылся.
- Так что, Александр, пять минут на сборы - да и в путь.
- Да мне и собирать нечего. Все при себе, - он похлопал по кобуре маузера.
- Ну, мало ли… В ватерклозет сходить. Кстати, где здесь ватерклозет? День впереди долгий, как там оно обернется…
Спустя пять минут они усаживались в блестевший на скудном солнышке "Паккард". Водитель, в ожидании Арехина прохаживавшийся перед автомобилем, распахнул перед ними дверь, убедился, что всем все удобно, и лишь затем прошел на свое место.
5
Арехин в каучуковую полую трубку, соединяющую салон с водительской кабиной, назвал первый адрес, и они поехали.
- Хорошая машина. С царских времен, поди, - сказал тезка О.
- Водитель с царских времен. При великих княжнах стоял. А автомобиль - собран в мае по специальному заказу нашего правительства.
- То есть как? Буржуи дают нам автомобили?
- Не дают, а продают. Очень просто. Из России послали телеграмму, так, мол, и так, нужен особенно хороший автомобиль, за ценой не постоим. Те доводят машину до самонаилучшего состояния, грузят на пароход и посылают в Санкт-Петербург. Там его перегружают в товарный вагон и везут в Москву. А в Москве кому доверить такую технику? Лучшему шоферу. А лучший шофер сейчас Арсений Иванович, прошел выучку за границей, еще при царе, человек делу преданный, машину любящий. Вот и работает.
- А вам-то как машину дали?
- Считай, одолжили, на обкатку. Временно. Машине нужно столько-то верст набегать, не очень много, чтобы детали притерлись, дефекты выявились, третье, четвертое. А потом с чистой совестью сказать: все в порядке, дорогие товарищи, машина исправна. Можно, конечно, вместо людей кули с мешками возить, но как-то нехозяйственно будет. Вот мне и разрешают иногда попользоваться.
Ответ тезку О если и не удовлетворил, то угомонил: он замолчал и только жадно выглядывал из-за шторки, которой было прикрыто окно.
- Не открывай, - предупредил Арехин, но почему открывать нельзя, не сказал. Вот и оставалось глядеть в узенькую щелочку.
Глядеть, впрочем, долго не пришлось, домчались быстро.
Орехин ходил за Арехиным по пятам, слушал, как тот расспрашивал у соседей или родных жертв самые разные тонкости - кем работали при царе и после, где учились, с кем дружили, близко, неблизко и совсем неблизко. Уже ближе к вечеру наведались они и во вчерашнее место, и опять Арехин расспрашивал дотошно все о том же. Сестра убиенной только-только с кладбища воротилась, шесть человек с нею было, на столе - скромная закуска, поминки все же. Но Арехин, уверяя, что отнимет времени самую малость, отводил каждого в угол и беседовал минут по десять, если не дольше. И так шесть раз. По старинке действовал. Сашка бы просто маузером по столу грохнул да в глаза посмотрел бы. Убийца обязательно дрогнет, не выдержит пронзительного взгляда Сашки. Но у Арехина взгляд простой, добродушный, да и маузера никакого…
И только истомив всех (Сашка, который скромно сидел в углу на табуретке, аж взопрел, хотя печь и не топилась), Арехин распрощался, оставив людей поминать покойную, да и себя тоже. По-разному поминать.
- Домой, - сказал он в переговорную трубку.
В салоне "Паккарда" он откинулся на шикарные кожаные подушки и всю дорогу молча перелистывал блокнот. Сашка мог поклясться, что делал он это ради важности, потому что глаза тезки А оставались неподвижны, смотрел он не в блокнот, а куда-то дальше. Или, наоборот, ближе. В себя смотрел. Думал, наверное. О чем только?
"Паккард" остановился, но Арехин еще минуты две сидел неподвижно, потом очнулся, тряхнул головой.
- Думали, товарищ Арехин? - осторожно спросил Сашка.
- Пытался, - коротко ответил Арехин.
Бравый Арсений Иванович распахнул дверь автомобиля. К удивлению Сашки, они приехали не в МУС, а в совершенно незнакомый двор, тихий, чистый и очень порядочный - в смысле, что все вокруг было в полном порядке, никаких поваленных скамеек, надписей на стенах, подтеков мочи. Окна - веселые, с нарядными шторами. Ну, будто в старое время вернулись.
- Не удивляйтесь, Александр. Этот двор - подобие эталонного метра. Хотят экспериментальным путем проверить, когда быт пролетарский догонит и перегонит быт буржуазный. Чтобы было с чем сравнивать, дом содержится, словно бы и не было революции.
И действительно, даже на фартуке дворника, запиравшего за "Паккардом" ворота, блестела начищенная бляха.
- И живут здесь по-прежнему буржуи? - спросил ошеломленный Сашка.
- Частично. Специалисты, престарелые, дети, - поправил тезка А. - Но и пролетарии, конечно, тоже. Какой же дворник или слесарь буржуй?
- И - не уплотняют?
- Ни-ни. Строжайше запрещено. Захочешь друга подселить, родственника, даже отца с матерью - не сможешь. Ну, на ночь остаться, максимум на неделю - ладно, а потом - ступай восвояси. Иначе через месяц дом пропадет, в теремок превратится, как в сказке…
Они подошли к парадному крыльцу, где швейцар открыл дверь.
Сашка, поглядев, как Арехин и водитель оставляют калоши под лестницей, смутился - у него калош не водилось. А кругом чисто, на лестнице ковер, прутья медные горят, ни соринки.
- Ничего-ничего, - ободрил Арехин. - Погода сухая, да и мы не столько ходили, сколько ездили.
Вытерев подошвы о специальный щетинистый половичок, Сашка поднялся в третий этаж. Зачем они сюда идут, он не догадывался, но смотрел в оба - знал, что товарищу Оболикшто каждая мелочь пригодится.
Оказалось - пришли они передохнуть и пообедать.
Обед подала прислуга. Сначала Сашка растерялся от лишних вилок да ложек, но потом, глядя на шофера, приноровился. Хотелось спросить, откуда провизия, но постеснялся.
После обеда водитель вернулся к "Паккарду" - ему там удобнее, и вообще - глазок-смотрок. А Сашку тезка А провел в библиотеку. Книг - пять шкафов, каждый пребольшущий. Не-ет, здесь ни книгами, ни шкафами не топят. Пока.
Да и не протопишь, большая комната, потолки высокие, в лепнине. Арехин усадил Сашку в кресло, сунул в руки журнал "Всемирный следопыт", а сам сел напротив.
- Я немножко отдохну, вы уж извините, Александр. Можете тоже подремать, если хотите, диван полностью в вашем распоряжении.
Зачем диван, кресло само было как диван - большое и мягкое. Но дремать Сашке не хотелось, оставалось листать журнал. Если честно, в грамоте Сашка был не силен, по складам кое-как читал, но дела этого не любил. Привычки не выработал. Где ж ее вырабатывать, с восьми лет в людях.
Арехин сел в другое кресло, целиком деревянное, жесткое и неудобное, взял со стола газеты и стал читать. Или картинки разглядывать, больно уж быстро он переворачивал страницы.
Сашка тихонько вздохнул: делом нужно бы заняться, а они барствуют, газетки листают, журнальчики.
Арехин вздох этот услышал, опустил газету и сказал:
- Сыщику необходимо читать газеты. Профессиональная обязанность. Особенно письма граждан и ответы на них. Вот, например, заметочка: в газету пришло письмо, подписанное академиком Павловым с жалобами на то, что в доме сорок два по улице имени товарища Троцкого постоянно отключают свет, тем самым мешая нормальной работе академической мысли. Письмо это редакция направила в Цекубу, где ответили, что академик ни в доме сорок два, ни в каком ином доме по улице имени товарища Троцкого не проживает, и следовательно, письмо это - подделка. Газета делает вывод: есть у нас несознательные граждане, которые, прикрываясь именами ответственных людей или больших ученых, пытаются улучшить свое личное положение.
- А кто такой цекубу? - спросил Сашка более для поддержания беседы, поскольку ему лично все эти жалобы на отсутствие света казались смешными. Люди больше боятся, когда свет включают, - значит, в квартале проводятся обыски и реквизиции.
- Цекубу? Центральная комиссия по улучшению быта ученых. - Арехин отложил газету, взглянул на большие напольные часы: - Приват-доцент Христофор Теодорович Пеев к этому времени обещал вернуться с похорон и ждать нас.
- Пеев? Это который сегодня был на поминках?
- Именно. И вчера в квартире вместе с сестрою убитой тоже. Впрочем, вчера вас, Александр, там не было.
- Да я… С устатку…
- Пять минут на сборы, и едем к приват-доценту. Поговорить по душам. - Объяснения Сашки мало интересовали Арехина.
Поговорить Сашка был не против, только ведь опять говорить будет не он, он будет слушать. Весь день только слушать - утомительно. Когда ж бандитов ловить станем, убийцу этого?
Приват-доцент работал в небольшом госпитале на Каретной и жил тут же, во флигеле, в маленькой, но отдельной комнатке.
Встретил он Арехина с Сашкой без страха, даже с облегчением:
- Я, признаюсь, ждал вас раньше.
- Раньше? - Арехин достал из кармашка часы, золотые, с музычкой. - Но мы договаривались на девятнадцать тридцать, не так ли?
- Да-да, вы совершенно правы. Раньше - я подразумевал неделю назад, или месяц. Тогда бы и Лизавета, быть может, была бы жива.
- Кто ж вам мешал - поговорить?
- Всякие обстоятельства. Боязнь, прежде всего.
- Боязнь чего?
- Разве мало причин?
- Причину всегда найти можно, - согласился Арехин, - но если доцент не идет к МУСу, МУС идет к доценту. Вот и пришел. Сидит. Слушает.
- Вы кого-нибудь подозреваете? - спросил Пеев.
- Я пока собираю факты, - ответил Арехин. - Собираю, взвешиваю, делаю выводы.
- Ая подозреваю, но… Впрочем, сначала я должен показать вам кое-что.
Пеев открыл книжный шкаф. Шкаф был поменьше, чем у Арехина, да и книгам отводилась только казовая, верхняя часть. Нижняя, закрытая, оказалась пустой. Не совсем пустой - там стояла коробка, дешевая картонка.
Пеев достал ее, переложил на стол, открыл. В ней были бумажные завертки, много, с дюжину. Пеев выбрал крайнюю, развернул.
Под бумагой оказался стеклянный сосуд, на шкалик, стекло толстое, крышка широкая, особенная, из-под нее капли не прольется.
А внутри склянки в прозрачной жидкости плавал глаз.
- Человеческий? - спросил Сашка.
- Вполне. - Приват-доцент по очереди освободил и другие склянки. В каждой плавало по одному глазу.
- Все это, - показал рукой на коробку приват-доцент, - я получил не сразу. Поштучно, так сказать.
- Сразу после убийств? - спросил Арехин.
- Нет, спустя неделю, а то и больше.
- Каким путем?
- Приносили посыльные, обычные уличные мальчишки. Ставили на крыльцо, звонили и убегали.
- А вы… - не договорив, Арехин вопросительно посмотрел на Пеева.
- А я прятал их в шкаф. Наверное, мне стоило пойти в полицию.
- Полицию?
- Первую… посылку я получил в декабре 1916 года. Хотел сразу же в полицию, но меня отговорили. Да я и не упорствовал, признаюсь. У меня по-прежнему болгарское подданство. Сейчас это мало кого волнует, а тогда… Все-таки моя страна воевала против России. Еще неизвестно, стали бы искать преступника или схватили бы меня, и поминай, как звали.
6
Иностранцы любят украшать язык пословицами и поговорками, подумал Арехин.
- Значит, в полицию не пошли, - уточнил он очевидное.
- Не пошел, - подтвердил Пеев.
- А следующая посылка…
- У меня все записано. - И он протянул Арехину листок. Писалось в разное время, по мере прибытия даров, тому свидетельством были и разные чернила, карандашные записи, наконец, незначительные, но все-таки заметные различия почерка: пишущий волновался всегда, но волновался каждый раз по-другому.
Посылок было больше, чем убийств, известных уголовному сыску. Но те, о которых сыск все-таки знал, пожалуй, попали в список Пеева: тот получал страшные посылки от пяти до десяти дней спустя.
- Почему же убийца посылает их именно вам, Христофор Теодорович?
- Полагаю, этим он хочет меня наказать.
- За что?