Глава 14
- Елизавета Николаевна, простите меня, дуру, за хамство! - первым делом сказала Татьяна, когда они остались вдвоем в кабинете инспектора Миллера.
- Я вас прощаю за глупость, Танечка.
- Я вела себя глупо?
- Очень! Но в отличие от настоящего хамства, которого я органически не переношу, глупость не бывает намеренной, а потому она более простительна. Считайте, что извинения приняты. А теперь расскажите мне подробно, как ваша сестра Наталия попала в Германию.
- Хорошо, я расскажу. В восемнадцать лет Наташка получила первую премию на телевизионном конкурсе песни и тут же заявила, что теперь она любой ценой выедет на Запад, завоюет Европу, а потом отправится дальше - на завоевание Америки. А во всем виновата американская певица Донна! - сказала Татьяна Беляева.
- А Донна-то тут при чем? - удивилась Апраксина.
- Ну как же! Ведь она наша, савеловская! Да у нас все девчонки с ума посходили, как узнали об этом.
- О чем узнали? - в полном недоумении спросила графиня.
- О том, что всемирно знаменитая звезда - на самом деле наша соседка Лизка Чикина, которая просто сумела взять свою судьбу за рога.
- Что за бред! - засмеялась Апраксина.
- Никакой не бред, а истинная правда! Об этом даже в газете писали! Донна выросла у нас в Марьиной Роще, недалеко от Савеловского вокзала. Она была намного старше нас с сестрой, и мы ее в Москве уже не застали, но мать ее до сих пор работает дворничихой через два дома от нас. Да у нас все девчонки знают ее историю, и почти каждая хранит статью об этом, из газеты вырезанную!
- Ну-ка, ну-ка, расскажите! - сказала Апраксина, отложила блокнот и ручку, откинулась в кресле и приготовилась слушать.
- Ну, значит, мы с Наташкой Лизу Чикину уже не застали. Это она только на экране такая молодая - на самом деле теперь ей уже под сорок. У них вся семья была певучая, даже Лизкина бабка, которая только недавно померла, аж в девяносто пять лет. Вот ведь тварь живучая! Пила как лошадь до самой старости, даже когда уже под себя ходила, а жила себе и вон до каких лет дотянула! Мы, бывало, играем у них во дворе, а бабка сидит у окошка, за нами наблюдает: они на первом этаже жили. Нам скучно станет, мы и давай просить: "Баба Ира, спой что-нибудь из времен своей молодости!" Ну она и запоет что-нибудь вроде:
Мой папаша были дворник,
А мамаша - барыня!
Будь ты граф иль подзаборник -
Все одно ты мне родня-я, эх!
Люблю я белое.
Люблю я красное!
Нет-нет, не знамя,
а вино!
А дочка ее, Лизкина мать, раньше была передовиком производства на военном заводе. Только передовик она была липовый - через самодеятельность вышла в передовые, голосом брала. Ну, может, и еще чем, у них вся семья на передок была слабовата. А когда закрылся военный завод, у нее еще пенсия была не выработана, и пошла тетя Паша в дворники. Жили они в нищете - сама тетя Паша, Лизка да ее бабка, что с кровати не вставала. И тогда, говорят, Лизка и начала свою карьеру…
- Карьеру певицы?
- Да нет, какое! Карьеру путаны. Начинала она на Савеловском вокзале вместе с другими савеловскими девчонками - за десятку с командировочными в садиках этим делом занималась. Тетя Паша ее и ругала, и била смертным боем. А чего было бить-лупить, когда она и сама мужиков к себе постоянно водила, только что не за деньги, а за водку! Да и бабка, наверное, такая же была, вон какие песенки нам, девчонкам, пела! Ну Лизке и битье, и уговоры - все по фигу было. У нее ведь цель жизни большая была: найти себе иностранца, выскочить за него замуж и оторваться за границу. Приоделась она и перебралась с Савеловского в центр, с иностранцами стала работать. И подружка у нее была ей под стать, тоже из наших, савеловских, Райка Ситченко. В общем, подыскали они себе иностранных мужей, правда, не первого сорта - африканских студентов из университета Лумумбы. Но им все равно было, хоть за пингвинов в Антарктиду - лишь бы за границу. Потом Райка писала своей матери, что белым девушкам в Африке не житье, что черные мужья либо продают их, либо сами ими торгуют. А про Лизку писала, что клиенты у нее хорошие - американцы с военной базы, зелененькими платят. А сама Лизка домой не писала совсем - у них с матерью и бабкой полный раздор вышел, когда она за кордон выезжала. Потом и Райка пропала. Ну, все про них и забыли. Бабка умерла, а тетя Паша совсем спилась, как одна осталась. И вдруг, когда мы с Наташкой уже понимающие девчонки стали, кто-то привез с Запада журнал, посвященный знаменитой американской поп-звезде Донне. Смотрим журнал, листаем, завидуем… А тут мимо проходит теть-Пашина соседка; решила она посмотреть, чем это мы так увлеклись - уж не порно-журнал ли разглядываем? Подошла, взяла посмотреть да вдруг как закричит: "Да это ж Лизка Чикина! Выбилась, значит, в люди дурочка с нашего переулочка!" - схватила журнал и бегом к тете Паше. С этого и пошла настоящая слава Донны среди савеловских девчонок. Тетя Паша ее признала, и теперь у нас все знают, что знаменитая американская звезда всего-то дочь дворни- чихи-пропойцы и нищенки тети Паши Чикиной.
- Нищенки - это в сравнении с жизнью Донны? - спросила Апраксина; она не только решила дать разговориться Татьяне, чтобы дать ей возможность прийти в себя, - она хотела полнее представить себе ту жизнь, которой жили сестры Беляевы в Москве.
- Почему - в сравнении? - удивилась Татьяна. - Да нет, она натурально побиралась у Савеловского вокзала, где начинала ее ненаглядная доченька. Она выпросила у нас журнал про Донну и в него вклеила школьные Лизкины фотографии, где она в белом передничке и с большим бантом: сидела на ступеньках, показывала всю эту мутотень прохожим и рассказывала тем, кто хотел слушать, свою историю. Как же, мать мировой знаменитости! Ну, ей деньги давали, конечно… А потом ее историю в газете напечатали, так она все газеты на Савеловском скупила и куда-то носила, что-то кому-то доказывала. Говорила, что собирается на Донну в суд подавать, на алименты, вот только найти адвоката подходящего никак не может.
"Боже, ну какой бред!" - думала про себя Апраксина, слушая Татьяну.
- А для нас, девчонок уже младшего поколения, пример Лизки Чикиной стал путеводной звездой жизни. А чем мы-то хуже? Мы тоже савеловские! И начали мы одна за другой пробиваться наверх, кто как умел: кто гулять с иностранцами кинулся, кто замуж за выездных евреев выскочил - за старых, плюгавых, сопливых, лишь бы выехать по израильской визе и в Европу или в Америку пробраться! А кто поумнее, те пошли иностранные языки изучать и на курсы гидов и переводчиков устроились. Ну и мы с Наташей тоже…
- Что, тоже решили завоевывать Европу?
- Ну да! Наталье из нас двоих первой повезло. Она устроилась горничной в гостиницу "Космос" на ВДНХ, там познакомилась с Георгием, и он прислал Наташе жениха прямо в Москву. За деньги, конечно, и очень немаленькие. Жениху она понравилась, он сумел ее вывезти в Германию, ну а дальше вы все сами знаете.
- А как звали ее жениха?
- Ой, ну сколько же раз вам говорить одно и то же? Что за народ у вас в полиции работает! Не знаю я, не знаю! Наташка такая темнила была, все тишком да молчком, от нас с матерью по секрету… Неужели вы думаете, если бы я знала, то стала бы молчать? Он же тоже в этом деле участник: может, они вместе с Георгием Наташку порешили!
- И ваша мать тоже не знает имя мужа своей дочери?
- Да она до сих пор запуганная, вспоминать даже про Наташку боится. Мать у нас совсем темный человек: Наташа перед отъездом ей сунула какую-то бумажку подписать, что та согласна на ее выезд за границу и никаких материальных претензий к ней не имеет. Мать подумала, что Наталья на работу за границу выезжает, ну и подписала. А потом как узнала, что дочь замуж за немца вышла, так чуть коньки со страха не отбросила! И все - и замолчала об этом, никому и никогда ни слова: "Уехала Наталья, а куда - не знаю!"
А через пару месяцев после отъезда Натальи к нам в Марьину Рощу явился этот Георгий Бараташвили, представился другом Натальи и передал письмо от нее и сумку со шмотьем. Тут как раз уже начали пускать за границу всех подряд, только предъяви приглашение. Наташа писала, что муж ее имеет свой бизнес, а теперь еще открывает филиал в Нью-Йорке, и они туда думают переселиться. Она советовала мне во всем довериться Георгию и тоже выезжать в Германию. "Нечего тебе там гнить, давай чеши сюда! - писала она. - Я тебе на первых порах во всем помогу". Георгий оформил мне приглашение через германское посольство и помог выехать по нему. Наташа торопила меня, чтобы я успела появиться здесь до ее отлета в Америку… Вот и успела! На похороны! - Она упала головой на стол и зарыдала. - Как, как это пережить? Как я смогу все это забыть? Да, а похороны-то что, уже прошли?
Апраксина подсела к ней и начала успокаивающе гладить ее по плечу, потом обняла и стала покачивать:
- Нет, тело Наташи пока находится в морге. Вы еще сами ее похороните, вот только дайте нам найти преступника… Ну-ну, девочка, это горе надо принять и пережить. От него вам не спрятаться и никуда не деться: когда уходят близкие, жизнь уже никогда не идет дальше обычным путем, в ней что-то меняется и меняется навсегда. Таня, вы хотите, чтобы убийца вашей сестры был наказан?
- Да! Да! Да! - яростно закричала Татьяна, освобождаясь из рук Апраксиной. - Все. Я уже успокоилась. Давайте продолжать, Елизавета Николаевна. О чем вы еще хотите меня спросить?
- Я хочу попросить вас рассказать мне, как прошла ваша встреча с сестрой. Постарайтесь не упустить ни одной подробности, даже самой маленькой!
- Хорошо, я постараюсь. Наташа встречала меня в аэропорту вместе с Георгием. Она мало изменилась, даже как будто помолодела. На ней был вот этот костюм. - Она погладила рукав своего костюма из натурального шелка василькового цвета, слишком яркого на взгляд Апраксиной, но к яркой красоте Татьяны он подходил. - Она мне его подарила на прощанье.
- Замечательный костюм и очень идет к вашим голубым глазам.
- Он и Наташке очень шел… Она была готова все с себя снять, так она мне вдруг обрадовалась. Для нее ведь это были мелочи! Ну вот, мы встретились, обнялись, поплакали, все как водится… А потом Наташа сказала, что жить я буду у Георгия, в его загородном доме, и что он поможет мне получить политическое убежище и устроиться в Германии на работу, или найти жениха, а на Рождество она пригласит меня в Нью-Йорк. Мы сели в машину Георгия, и он отвез нас в тот дом, где вы меня нашли. Георгий уехал в Мюнхен, оставил нас вдвоем и приехал за Наташей только на следующий день, когда пора было уже везти ее в аэропорт.
- А муж Наташи так и не появился?
- Нет, но он звонил несколько раз по телефону.
- Вы слышали, как ваша сестра разговаривала с мужем?
- Нет, телефон в доме Георгия стоит в прихожей, а мы с Наташей сидели у меня в спальне. Каждый раз кто-то из ребят приходил, стучал в дверь и кричал: "Наталья, вас опять к телефону!"
- А сестра не говорила вам, о чем они разговаривали с мужем?
- Говорила. Они ругались. Он требовал, чтобы она немедленно возвращалась в Мюнхен и готовилась к отъезду. Но она не соглашалась и говорила, что проведет все оставшееся до отлета время со мной, не отвлекаясь на сборы, а потом я провожу ее в аэропорт. Но Георгий на другой день сказал, что ее муж в ярости и мне не стоит ехать провожать сестру, потом, сказал он, все как-нибудь уладится, а сейчас не стоит нервировать почтенного господина перед полетом. "Еще помрет старичок перед отлетом от расстройства!" - сказал он. Вот только тут я узнала, что муж Наташки вовсе не молод, как мне почему-то думалось.
- Интересно, а почему Наталья не хотела знакомить вас с мужем?
- Почему "не хотела"? Просто так уж сложились обстоятельства: надо же нам было побыть вдвоем!.. А может, и правда не хотела?… Наташка вообще-то скрытная по жизни, с детства такая.
- Что она рассказывала вам о своей семейной жизни?
- Жаловалась. Когда муж вывез Наташу из Союза, он был очень беден, по немецким стандартам, само собой. Жили они в двухкомнатной квартирке, и ей приходилось много работать - он сразу же устроил ее на работу в какое-то издательство наборщицей. Ей было трудно поначалу, потому что она хоть и кончала курсы немецкого языка, но все-таки это был не родной язык. Но ее держали на работе, потому что она старалась изо всех сил: если было нужно, она оставалась работать до ночи, а то и ночами работала! И без сверхурочных. Заработанные деньги муж у нее отбирал и клал в банк на свой счет, а ей выдавал только на хозяйство и жалкие карманные деньги. На сигареты не хватало. Наташка жаловалась, что он не разрешал ей во время обеденного перерыва выйти куда-нибудь и выпить чашку кофе, велел ей брать еду из дома, а кофе готовить на работе - растворимый, конечно, и самый дешевый. Он на всем экономил, а одежду для Натальи брал у Георгия из его "хлам-фонда".
- Что это за "хлам-фонд" такой?
- Ну, вы уже догадались, что Георгий проворачивал аферы с эмигрантами, торговал дешевой рабочей силой, а рабочую силу надо было одевать!
Вот он и собирал для них ношеную одежду и обувь по домам своих знакомых. Да вы сами видели эту кладовку со старой одеждой - там, где была лестница в тайник. Вот этой кладовкой и пользовались все, кто проходил через руки Георгия. Я из этого "хлам-фонда" с ног до головы оделась. Но не такой уж там был хлам, попадались очень хорошие и почти всегда совершенно целые вещи. Из нового у меня только вот этот Наташкин костюм.
- А в чем же осталась ваша сестра, когда отдала его вам?
- Да в том же "хлам-фонде" подобрала себе белые джинсы и какую-то розовую блузку.
Апраксина достала фотографию "русалки".
- Вот эту блузку?
- Да, эту… - глаза Татьяны снова наполнились слезами, потом она опустила голову и тихо заплакала.
В кабинет вошел инспектор Миллер.
Апраксина похлопала Татьяну по руке, но успокаивать не стала, а оживленно повернулась к Миллеру. Она перевела ему последние слова Татьяны и добавила:
- Подумать только, инспектор! Если бы не щедрый жест Натальи Беляевой, мы не имели бы даже такой зацепки, как объявление из "Русской мысли"! Надо же было случиться такому совпадению, что Наталья выбрала из вороха одежды именно старые летние джинсы Анны Коган! Помните ее редкую манеру складывать бумажки втрое?
- Помню, - кивнул инспектор. - Помню и то, как вы уже выстроили стройную систему доказательств ее причастности к убийству "русалки".
- Ах, оставьте, инспектор! - отмахнулась Апраксина. - На то и расследование, чтобы строить концепции одну за другой. По ходу дела отбрасывая негодные. Но за Анну я рада… В деле о "русалке". Однако, между прочим, осталось еще дело о смерти княгини Кето…
- То есть вы все еще подозреваете ее в убийстве княгини Махарадзе?
- Я подозреваю всех, с кого подозрения не сняты! - отрезала Апраксина. - Но, простите, я должна вернуться к беседе. - И она закончила по-русски: - Продолжайте ваш рассказ, Таня, прошу вас!
- Ладно. В общем, Наташка рассказала, как допекал ее муж своей экономией - до тех пор, пока вдруг неожиданно не разбогател.
- Каким образом разбогател?
- Она не говорила. Или говорила, но я не запомнила Он сказал ей, что теперь они перейдут на другой уровень жизни, и начал он с того, что купил себе новый дорогой автомобиль. Но жить они остались все в той же квартирке, и работать Наташка должна была оставаться все на том же месте. Так она там и работала до тех пор, пока не решено было перебраться в Америку. Ну вот, это вроде бы все, что она успела рассказать о себе. Да, она еще намекнула, что в Нью-Йорке, если опостылевший муж не станет с нею считаться, она попытается от него освободиться и начать все сначала. Ну, а потом мы все больше вспоминали наших общих московских знакомых, а о своем Ошпаренном - это она так называла своего мужа, она не очень-то и хотела говорить.
- "Ошпаренный"? Это, видимо, от глагола "шпарен" - экономить.
- Может быть, - пожала плечами Татьяна. - Но так уж она его звала.
- Хорошо, Таня. Значит, все время прошло у вас в разговорах?
- Ну да. То есть мы, конечно, что-то ели, пили вино и очень много курили. Детство свое в Марьиной Роще вспоминали. Спать легли часа в три ночи… А утром Наташка меня разбудила и показала, где что в доме находится, какие-то советы наскоро давала. Потом явился Георгий и сказал, что отвезет ее в Блаукирхен и посадит на электричку. Мы расцеловались поплакали на дорожку, и они уехали… А я осталась одна в чужой стране и в чужом доме. И больше я мою Наташку не видела и не увижу,…
- К сожалению, Танечка, увидите: вам еще предстоит опознание тела своей сестры. Придется через это пройти…
- Да нет, я рада, Елизавета Николаевна, что могу и проститься с нею, и похоронить ее по-человечески, по-христиански… Ведь ее могли сжечь! Елизавета Николаевна, а тут у вас есть русская церковь, священника-то можно найти?
- Ну, конечно, моя милая! Так вы с сестрой верующие, православные?
- Ой, да ну какие же мы православные, Елизавета Николаевна? Грешницы мы и блудницы! Придешь в храм раз в году и стоишь в темном уголке, чтобы люди не догадались, кто ты есть. Мать с детства приучила раз в году на Пасху причащаться, вот и ходили. Не знаю вот только, ходила ли тут Наташка в церковь? А может, она в католичество перешла?
- В католичество? Не думаю. Надо же, вот и еще одна ниточка! Танечка, я постараюсь узнать, какого храма прихожанкой была ваша сестра и кто ее духовник. А уж похороним мы ее точно по православному обряду, у нас и кладбище есть возле русской церкви. Кладбище, правда, немецкое, но там многие наши русские похоронены. Кто бы мог подумать… А что же на ней крестика не было, на вашей сестре?
- А не носили мы их. В детстве мать не давала, боялась, что потеряем, а потом мы сами стеснялись… дуры были.
- И сейчас на вас креста нет?
- Нет…
- Как же так - в такое дальнее путешествие и без креста!
- Верно…
- А если я найду для вас освященный крестик - будете носить?
- Ой, да буду, конечно! Когда такие дела кругом творятся…
- Хорошо… Таня, ну а что было потом, когда Георгий увез Наталью в Блаукирхен на электричку?
- Да ничего… Я убрала немного после наших ночных посиделок, а потом Георгий вернулся. Он очень скоро вернулся, в десять часов.
- Вы заметили время?
- Случайно заметила! Наташка перед отъездом напомнила мне, чтобы я свои часы на два часа назад перевела, а часы у меня были новые, перед отъездом в Москве купила, и вот когда они уехали, я стала их переводить - а у меня не получается! Тут Георгий как раз вернулся, я его и попросила часы мне переставить. Было как раз ровно десять. Между прочим, руки у него дрожали, когда он их переставлял! - мстительно добавила она.
- Да, это в самом деле крайне подозрительно! - заметила Апраксина. - Но очень хорошо, что вы заметили время. - Про себя же она отметила, что таким образом у Георгия Бараташвили появилось алиби, подтвержденное отнюдь не заинтересованным лицом: она помнила, что садовый центр "Парадиз" открывался в десять часов утра. - Ну и как же вы, Таня, потом жили на этом хуторке?