- Нам она ничего подобного не говорила! - вмешалась Апраксина.
- Вот и подумайте, почему она это скрыла от полиции? - Ева Шмидт поджала губы и отвернулась от графини.
- А почему вы думаете, что Авива Коган знала о намерениях княгини Кето поместить княгиню Нину в дом престарелых? - спросила Апраксина.
- Потому, что я сама ей об этом говорила, и не один раз! Я советовала ей заранее приискать себе новое место работы и даже обещала помощь в этом деле. Она хорошая сиделка, хотя и не очень опытная.
Апраксина замолчала, и Миллер перехватил разговор:
- Ну, а что вы скажете о других слугах, госпожа Шмидт?
- Они покинули дом княгини и тем самым будто бы обеспечили себе алиби. Но на самом деле это далеко не так, уважаемый господин инспектор, совсем не так! Всем слугам время от времени в руки попадали ключи от дома, и каждому ничего не стоило заранее сделать себе дубликат за какой-нибудь час в мастерской при ближайшем супермаркете. Так что любой из них мог в ту ночь проникнуть в дом и прикончить бедную княгиню за нанесенную обиду. А может, он проник в дом просто с целью ограбления, а княгиня проснулась, узнала его - вот ему и пришлось ее убить. А потом его кто-то спугнул, и он не успел ничего найти и унести с собой. Не забывайте, все они русские, а значит, люди необразованные и дикие! А еще добавьте, что все они жили в Германии на птичьих правах, и своим внезапным увольнением княгиня действительно сделала положение каждого из них поистине ужасным. Можно себе представить, как они все ее за это возненавидели! Я их понимаю, хотя сама на их месте поступила бы иначе.
- А как бы вы поступили? - с любопытством спросила Апраксина.
- Я бы просто сообщила полиции, что княгиня регулярно нанимала иностранных беженцев-нелегалов, и они работали у нее "по-черному" годами.
- А почему вы сами не донесли на княгиню, госпожа Шмидт?
- Я подумывала о том, чтобы проинформировать власти о противоправных действиях княгини, но меня останавливали две вещи.
- Понятно, вы боялись потерять свою работу у нее. А вторая причина?
- Вторая еще понятней: я опасалась мести со стороны этих русских. И я рада, что не сделала этого: теперь я подозреваю, что в доме княгини Махарадзе нашла приют целая банда русских.
- Простите, госпожа Шмидт, но в доме был только один русский человек - садовник Михаил Назаров! - очень тихим и очень ровным голосом сказала Апраксина: Миллер тревожно поглядел на нее. - Все остальные слуги в доме не были русскими: кухарка Эльжбета - полька, шофер Айно - эстонец, а фройляйн Коган - еврейка, израильтянка.
- Я не разбираюсь в русских именах и племенах. Для меня все, кто приехал из СССР, - русские.
Апраксина смотрела на Еву Шмидт очень внимательно и очень холодно, и Миллер заметил, что она начала бледнеть. Поэтому он решительно встал и спросил очень громко:
- Госпожа Шмидт! Вы выдвинули очень серьезное обвинение, назвав проживавших в доме Махарадзе людей бандой. Вы чем-то можете обосновать свои слова?
- Да, конечно! По четвергам, когда княгиня Кето уезжала в гости к баронессе Ханнелоре фон Ляйбниц, они собирались в мансарде у выжившей из ума старой княгини Нины и устраивали там какие-то тайные сборища. Я знаю об этом совершенно точно, потому что несколько раз оставалась в доме княгини после ее отъезда: однажды я потеряла клубок ниток и долго не могла его найти, в другой раз просто прилегла ненадолго, но нечаянно уснула и проснулась только через час, а как-то княгиня попросила меня задержаться, потому что у нее болела спина и она хотела, чтобы я перед сном натерла ее мазью. Так вот, все три раза я слышала, как слуги поднимались по одному наверх, в мансарду к старой княгине, и там проводили весь вечер в разговорах. Я даже поднималась послушать у дверей, но, естественно, ничего не поняла, потому что разговаривали они исключительно по-русски. Что тоже очень подозрительно - ведь они приехали в Германию!
- А может быть, никакой банды и никаких тайных сборищ не было, а просто слуги приходили пообщаться с одинокой старушкой? - спросил инспектор.
- Да что вы, инспектор! - Госпожа Ева Шмидт распалялась, по ее лицу уже пошли красные пятна, а голос становился все более резким. - Опомнитесь! На что им сдалась немощная и бесполезная дряхлая старуха? А ей, княгине, с чего бы вздумалось общаться с этим сбродом? Они собирались для тайных совещаний, а старуха в это время уже наверняка спала. Не исключаю, что эта хитрая Авива подсыпала ей в ужин снотворное. Я удивляюсь неосведомленности полиции! Порядочных людей по этому делу допрашивают по два раза, а этих незаконных иммигрантов, которыми был набит дом, никто даже не арестовал! Я не удивлюсь, если полиция и племянника княгини Кето Георгия Бараташвили до сих пор не удосужилась допросить по этому делу…
- Вот тут вы ошибаетесь, госпожа Шмидт: Георгий Бараташвили арестован и находится в мюнхенской тюрьме, - успокоил ее инспектор.
- Ага, так, значит, хотя бы одному бойкому молодому человеку из окружения княгини вы оказали подобающее внимание! - не без ехидства заметила Ева Шмидт.
- А он, по-вашему, достоин внимания полиции?
- Самого пристального! Он в тот день возил княгиню в гости - шофер ведь был уже уволен, и он же привез ее обратно. Этот молодой человек постоянно нуждался в деньгах и выпрашивал, их у прижимистой тетки, и у него, естественно, могло возникнуть некоторое нетерпение в ожидании наследства. Он ведь был единственным родственником княгини Кето!
- Не считая княгини Нины, - тихо вставила Апраксина.
- Ну это не в счет! - отмахнулась Ева Шмидт.
- А откуда вы знаете, что он нуждался в деньгах? Они что, говорили с княгиней о деньгах в вашем присутствии?
- Нет, конечно. Но когда долго ухаживаешь за калекой, замечаешь много такого, что здоровым людям удается скрыть от посторонних. Например, я замечала, что княгиня никогда не оставляла свой кошелек в гостиной, она даже брала его с собой, если ей нужно было посетить туалет; обычно же он просто лежал на маленьком столике, у нее под рукой. Кроме того, я слышала, как княгиня укоряла его, что он живет не по средствам и слишком часто просит у нее денег в долг: "Георгий, мы оба знаем, что означает твое "Тетушка, одолжите мне немного денег!". Что-то я не припомню, чтобы ты хоть раз вернул мне долг". А однажды княгиня Кето в раздражении сказала племяннику: "Я знаю, что ты ждешь не дождешься моей смерти, Георгий! Но не надейся: у нас в роду все женщины доживали как минимум до ста лет".
- Любопытные разговоры вела тетушка с любящим племянником, - заметила Апраксина.
- А однажды, - с воодушевлением продолжала госпожа Шмидт, - княгиня Кето сказала своей подруге, баронессе Ханнелоре фон Ляйбниц: "Я напрасно сказала племяннику, что собираюсь все оставить ему по завещанию: тут и не захочешь, а станешь ждать смерти любимой тетушки!"
- Почему же вы не сказали об этом на допросе, госпожа Шмидт? - удивился инспектор.
- Меня об этом не спрашивали! - отрезала Ева Шмидт, и Миллеру осталось только развести руками. - Да и потом, мало ли о чем говорят между собой старые подруги, когда думают, что их никто не слышит! Всего не переслушаешь и не перескажешь… Но мужу я об этом говорила! Правда, Хорст?
- Да, что-то такое ты говорила, Ева. Но знаете, инспектор, я как-то мало обращал внимание на воркотню Евы о порядках в доме княгини Кето: о том, что доставшиеся по дешевке слуги не вызывают у Евы доверия, а единственная законно работающая Авива Коган полностью подчинила себе старую княгиню Махарадзе, зато княгиню Кето терпеть не может. Обычная женская болтовня, думал я, а вот, оказывается, во всем этом есть какой-то смысл… Прости меня, Ева!
- Ничего, - поджала губы супруга. - Я привыкла к твоему невниманию.
- Что ж, на этом мы пока закончим беседу, - сказал инспектор, обменявшись едва заметными знаками с Апраксиной. - Благодарю вас, госпожа Шмидт, и вас, господин Шмидт: вы своим сотрудничеством оказали большую услугу следствию.
- Ах, пожалуйста, пожалуйста! Мы уважаем закон и полицию, - сказала Ева Шмидт.
- Как говорится, "Полицейский - лучший друг вашей семьи!" - пошутил Хорст Шмидт и сам усмехнулся своей шутке. Но закончил он резко и даже гневно: - Это особенно важно сейчас, когда Германия переполнена беженцами настолько, что скоро для немцев вообще не останется места!
- А некоторые германские граждане еще и вывозят иностранок из-за границы! - заметила неодобрительно Ева Шмидт. - И даже, представьте, женятся на них!
- Да, такое случается, - сказал инспектор, вставая с места.
Апраксина тоже встала и, коротко попрощавшись с хозяевами, заторопилась к выходу; инспектор поспешил за ней.
В машине графиня дала волю своему гневу:
- Как вам нравится эта парочка, инспектор?
- Люди как люди, обыкновенные обыватели со всеми обывательскими предрассудками. Они терпеть не могут иностранцев, но хотят, чтобы те делали за них всю черную работу и при этом желательно не размножались.
Апраксина засмеялась.
- Вы правы как всегда, инспектор, а я увлеклась. Боюсь, что впечатление, которое я вынесла из беседы с четой Шмидт, вызвано моей неприязнью к ним.
- Каково же это впечатление, графиня?
- А такое, что тут что-то нечисто! Уж слишком мрачную картину отношений в доме Махарадзе нарисовала госпожа Шмидт, а супруг ее все подтвердил своими короткими репликами, бросая их как бы мимоходом, к слову, и будто даже не придавая особого значения тому, что рассказывает его жена. Вы заметили, что сначала она говорила лишь о слугах, по очереди бросая на них тень подозрения, но как только речь зашла о племяннике княгини, он тут же был тоже включен в число подозреваемых?
- Это я заметил.
- Но прошу вас, инспектор, не идите слепо у меня на поводу, как вы любите иногда делать! Предупреждаю заранее, я определенно необъективна к этой паре! Вот остыну, забуду все, что наговорила тут эта Шмидт о темных тайнах русской души и славянском коварстве, и тогда мы с вами поговорим обо всем еще раз. Господи, но какая же гнетущая и раздражающая пошлость!
- Да она вас, как говорится, достала! Ну ничего, сейчас вам определенно полегчает: мы ведь должны заехать к бабушке Нине и поблагодарить ее за то, что она потрудилась сообщить нам о том, что господин Шмидт является мужем сиделки Евы Шмидт. Ну и запротоколировать опознание ею фотографии Шмидта.
- Чудно, инспектор! - И лицо Апраксиной просветлело.
Бабушку Нину они нашли в саду. Она сидела в плетеном кресле возле круглого садового столика, под большим кустом белой сирени; одна особенно крупная кисть лежала у нее на плече; вокруг стола располагалось еще несколько кресел с цветными подушками на сиденьях.
- Анна готовит обед, а я грею на солнце мои старые кости, - объявила она гостям. - Какое это счастье - снова ходить по земле! Знаете, я так соскучилась по моим розам, что не могу теперь на них наглядеться. Представляете, они почти все посажены вот этими самыми руками! Правда, Мишенька замечательно за ними ухаживает. Он ведь и сейчас не оставляет мой сад, такой чудный мальчик! И блестящий специалист: вы знаете, он был преподавателем в лесотехнической академии в Петербурге!
- В Ленинграде? - попытался уточнить инспектор.
- Глупости! - одним словом и легким движением руки она отмела его топонимику. - Вы к нам, конечно, по делу?
- Да, к сожалению. Но мы постараемся вас не очень утомлять. Мы хотим еще раз услышать, княгиня, что вы узнали на оставленной случайно в вашем доме графиней фотографии мужа сиделки Евы Шмидт, господина Хорста Шмидта.
- И еще кое о чем спросить, - добавила графиня.
- Ах, да спрашивайте о чем хотите, не стесняйтесь и не бойтесь меня утомить! Я все ждала, когда же полиция догадается меня допросить, но меня так ни разу ни о чем и не спросили. А ведь я как-никак живу в этом доме много лет и многое знаю: это только все думают, что я ничего не вижу, ничего не слышу и ничего не замечаю. А я, между прочим, от природы весьма наблюдательна, и мозги, слава богу, у меня тоже пока еще на своем месте.
- Достаточно минуту поговорить с вами, княгиня, чтобы на этот счет не осталось никаких сомнений, - галантно ответил инспектор и достал из портфеля фотографию Хорста Шмидта. - Вам знаком этот господин?
- Да, знаком. И фотография тоже: точно такую же вы забыли на столике у меня в гостиной, графиня, - ответила старушка. - Это муж Евы Шмидт, сиделки моей покойной невестки, его зовут Хорст Шмидт.
- Можно узнать, при каких обстоятельствах вы встречались с ним?
- Да, конечно. Однажды наш домашний врач, который раз в месяц посещает меня - по традиции, заведенной еще моим сыном, при осмотре услышал что-то неладное у меня в сердце и захотел сделать электрокардиограмму. Это было, когда Анна уезжала на Святую землю, а я очень тосковала и хандрила без нее. Кето в этот день собиралась ехать со своим шофером куда-то по своим неотложным делам, а ее дела в сравнении с делами других людей всегда были неотложными, и предложила сиделке за дополнительную плату свозить меня в местную больницу. Она оставила госпоже Шмидт деньги на такси, а та решила сэкономить и вызвала своего мужа. Тот приехал за нами в автомобиле, на руках снес меня в машину и свозил в больницу. Очень благовоспитанный и услужливый молодой человек!
- И больше вы его не видели?
- Больше никогда.
- Какая у вас прекрасная память, княгиня!
- Не жалуюсь. Я даже помню, о чем мы тогда говорили с ним в машине.
- О чем же?
- Он спросил, не укачивает ли меня езда, и я ответила, что никогда не страдала морской болезнью.
Подошла Анна и, увидев, что все трое сидят вокруг садового столика и мирно беседуют, спросила: не хотят ли, чтобы она принесла им что-нибудь попить? Княгиня попросила сока, Апраксина - минералки, инспектор - пива, и Анна снова ушла в дом.
- А почему вы меня не спрашиваете о слугах, живших в этом доме, господин инспектор? - спросила княгиня. - Уверена, что все эти люди находятся на подозрении полиции, а ведь я могла бы многое рассказать о каждом. Неужели мое мнение о них не интересует следствие только потому, что мне на днях исполнилось сто лет? Или есть какой-то неизвестный мне германский закон, по которому люди, перешедшие столетнюю черту, признаются недееспособными наравне с малыми детьми?
- Нет такого закона, княгиня! - улыбнулся инспектор. - Я думаю, здесь просто сыграло свою роль трепетное отношение к вашему возрасту: вас просто не хотели лишний раз беспокоить. Ну и то, что на ваш счет ни у кого не могло возникнуть никаких подозрений.
- Вздо-о-ор, дорогой инспектор! - пропела княгиня. - В таких делах подозрение должно падать на каждого, кто имел отношение к убитому!
Графиня Апраксина при этих словах слегка порозовела: уж она-то точно ни для кого не делала исключений. Она вспомнила свои подозрения на счет старой княгини, вспомнила и картины, которое подсказало ей воображение: в темноте маленькая старушка с трудом спускается по узкой, скрипящей лестнице со своей мансарды и со словами гнева на устах подступает к ненавистной невестке… Или другая картина: бабушка Нина будит под утро Анну и говорит ей: "Пора!" - и Анна-Авива, бывший солдат израильской армии, в рубашке с завернутыми рукавами…
Графиня мысленно отмахнулась от воспоминаний о былых подозрениях и сосредоточила внимание на беседе инспектора с княгиней.
- Так вы что-нибудь подозрительное слышали или видели в ту ночь, когда была убита ваша невестка?
- К сожалению, вот как раз в этом я вам полезной быть не смогу. После четвергового приема наших с Анной друзей я устала и потом очень крепко спала. Нет, ночью я ничего не слышала.
- Что было потом?
- Потом было утро. Вы знаете, какое это было утро… Но давайте по порядку. В тот день я проснулась еще до восхода солнца; старческая утренняя бессонница, знаете ли. Анна в такое время еще крепко спит молодым утренним сном, и я, конечно, не стала ее будить. Я вышла на балкон и села ждать рассвета. Конечно, Альпы - не Кавказ, но все же Бавария горная страна, и рассветы здесь часто бывают такие же, какие я видела в юности у себя дома: сначала все небо затянуто спящими облаками, а потом восходит солнце и начинает их будить и разгонять, как стадо овечек; птицы в саду просыпаются все разом и исполняют свою первую утреннюю песню. О, эти утренние минуты, я их не отдам никому! Это, знаете ли, наше особое стариковское счастье, ведь у стариков бессонница бывает именно по утрам, а не с вечера: это Бог нам говорит: "Не спите, Мои старые дети! Вот вам еще один день в подарок - принимайте его и дорожите им!" И я дорожу каждой минутой подаренного мне дня, начиная с рассвета… - Она чуть повернула и наклонила голову, и ее тонкий горбатый нос уткнулся в гроздь сирени… - Но я отвлеклась, простите, старуху! Ну так вот, сидела я на балконе и наблюдала восход. Сад был полон тумана, росы и птиц. Я увидела, как голодная белка пробежала к кормушке и заглянула в нее, проверяя, нет ли там чего-нибудь вкусненького; это наш Миша развесил в саду кормушки для белок и птиц.
- Простите, княгиня, что перебиваю вас, - сказал инспектор. - Поскольку с вами не беседовали прежде, я должен сейчас задать вам обязательный вопрос: вы не видели в саду никаких посторонних лиц?
- Нет, в саду никого не было. Только эта скучная особа, сиделка моей невестки, пришла на дежурство: у нее свои ключи от калитки и дома.
- Вы ее не окликнули, не поздоровались с нею? - спросила Апраксина.
- Зачем? Она меня не видела, потому что мое кресло стоит за завесой дикого винограда, а я к ней особой симпатии не испытываю. Ну, я подождала пока солнце взойдет окончательно, полюбовалась розовыми Альпами и снова пошла к себе в спальню, прилегла и даже уснула. Потом я проснулась уже в обычное время, и Анна принялась меня тормошить - туалет, утренние молитвы, завтрак… Вдруг на мансарду поднялась сиделка и вызвала Анну. Вскоре после этого в доме началась какая-то суета, беготня, внизу зазвучали чужие незнакомые голоса, и я догадалась, что произошло что-то серьезное, и в конце концов Анна мне все рассказала… Но вот что я хотела бы сказать и очень настаиваю, чтобы мои показания были как следует зафиксированы.
Инспектор достал из портфеля магнитофон:
- Вы не возражаете, княгиня?
- О нет, напротив! Включайте свою машинку! Так вот, я официально заявляю следствию, что ни один из тех людей, что жили в этом доме, даже в принципе не способен на убийство. Эти люди: моя помощница, сиделка и вообще мой ангел-хранитель Анна, по паспорту Авива Коган, это Айно Парве, работавший в доме шофером, это Эльжбета Маковски, служившая у нас до недавнего времени кухаркой, и это Михаил Назаров, наш садовник на протяжении уже почти трех лет. Это чудесные и честные молодые люди, инспектор! Конечно, они все фантазеры и немножко дурачки, иначе они не пустились бы в эти авантюры с эмиграцией, а жили бы у себя дома. Самое большое преступление против закона, которое они совершили, это то, что они позволили себя эксплуатировать за гроши хищным и оборотистым людям. Вот эти люди, сбивающие с толку молодежь за границей и устраивающие их здесь на птичьих правах, - вот это и есть настоящие преступники! Увы, свою покойную невестку княгиню Кето Махарадзе я не исключаю из этого ряда. Конечно, она никого не вербовала и не ввозила нелегально в Германию, но она уже много лет охотно пользовалась дешевой рабочей силой нелегалов.
- А мы никого из ваших молодых друзей и не подозреваем, дорогая княгиня! - сказал инспектор.
- Правда?