Виктор остался один. Трое ожидавших приема эмигрантов в счет не шли, это были незнакомые люди. Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Этот больничный запах… Он был и в этой современной, с большими растениями в кадках, с картинами на стенах комнате ожидания. По всему миру - ив лучших клиниках Германии, и в дрянных районных больницах и поликлиниках России, везде был этот запах; только там, на родине, он был гуще и с примесью всякой дряни: сырых и плохо мытых полов, хлорки, сырого белья… Он вспомнил, как ездил в Сестрорецк навещать Катерину, когда уже стало ясно, что опухоль у нее в груди злокачественная. Он ей врал, как положено, морочил голову и себе самому и страшно боялся смерти. Не смерти Катерины, а смерти вообще, предстоящего знакомства со смертью. Приговор, вынесенный врачами Катерине, он воспринимал прежде всего как угрозу себе, своему шаткому и бедному благополучию. Навещая жену в больнице, он с ужасом думал о том, что после уже назначенной операции, которая наверняка окажется бесполезной, его принудят забрать жену-калеку домой. Придется ее выхаживать, искать лекарства, доставать диетические продукты, в квартиру каждый день или через день будут наведываться медицинские сестры с уколами, и дом пропахнет больницей. Он сам тогда похудел, осунулся, постарел, и все знакомые ему очень сочувствовали; но они как бы и одобряли, что Виктор, всегда такой бодрый и жизнелюбивый, тяжело переносит болезнь жены. Операция прошла и унесла последнюю надежду. Он забрал жену из больницы и вызвал из провинциального городка ее мать - ухаживать за больной дочерью и присматривать за внуком Иваном. Как Иван переносил болезнь матери, этого он сейчас не мог вспомнить: незаметный какой-то был мальчик, все больше молчал да сидел за своим столиком в углу и что-то рисовал. Прежде Виктор честолюбиво занимался с Ваней рисованием, готовил и его в художники, устроил в художественную школу, следил за его успехами, но в это время ему стало не до сына. Он старался и дома-то не бывать, объясняя, что все время находится в поисках каких-то целителей или редких лекарств, о которых слышал от знакомых. "А на Западе такой рак успешно лечат!" - этот мотив присутствовал почти во всех разговорах со знакомыми. Виктор разыскал у друзей номер иерусалимского телефона эмигрировавшего приятеля, позвонил ему, рассказал свои обстоятельства и попросил прислать вызов. И тот расстарался: вызов послал не по почте, а с сотрудником французского консульства в Ленинграде, и вызов был ему передан с рук на руки. Сбор требуемых ОВИРом документов занимал много времени, и потому Виктор с раннего утра отправлялся бегать по инстанциям. У них появилась надежда, Катя поднялась с постели, вскоре стала и на улицу выходить. И что-то случилось в это время в большой политике, чья- то невидима рука тронула какой-то таинственный рычажок, клапан ненадолго приоткрылся, и несколько тысяч будущих эмигрантов, среди них и многолетние измученные "отказники", вдруг стали получать разрешения один за другим. В их число попали и Катерина с Виктором.
Однако случилось так, что примерно за месяц до этого счастливого момента кто-то рассказал Виктору об успешном лечении онкологических заболеваний методом лечебного голодания по Николаеву. Через знакомых был найден ленинградский специалист по этой методике, который взялся за приличные деньги наблюдать Катерину, и она начла голодать. Сомнительное это лечение стоило им всей их личной библиотеки, собранной за годы супружества, ему пришлось продать все свои заграничные художественные альбомы. Он бы с радостью продал тогда и свои картины, но их не покупали и не брали на комиссию в Салон художников на Невском… Надо сказать, что Катерина голодание переносила неплохо, даже чувствовала себя как-то бодрее. Но вызов пришел на двадцатый день голодовки: оставалось голодать еще три недели, а затем надо было провести под наблюдением врача сорокадневный восстановительный период. Врач посоветовал отложить выезд, чтобы "не спугнуть выздоровление", как он выразился. Но брать отсрочку в ОВИРе значило рисковать возможностью выехать, клапан мог захлопнуться в любой момент, и тогда Виктор оказался бы в ловушке: он уже ушел с работы, пережив отпущенные на каждого будущего эмигранта унижения - показное негодование коллег, под которым пряталась зависть, неискренние обличения в измене родине и прочий вздор. Впрочем, многие, услышав, что он затеял отъезд на Запад ради умирающей жены, понимающе бормотали: "Да, говорят, что ТАМ могут ЭТО вылечить!". Решено было, что Виктор пока поедет один, а затем, когда Катерина оправится после своего голодания, он пришлет новый вызов и она последует за ним. Но в ОВИРе ему сказали, что его не выпустят без жены, если не будет развода, - и пришлось срочно развестись, дав взятку в загсе. Их развели за неделю. Так вот он и расстался с женой и десятилетним сыном… Оказавшись в Вене, этой "пересылке для эмигрантов", Виктор впервые за много месяцев вздохнул свободно, стряхнув с себя невыносимую тяжесть чувства близости смерти. Получив доступ в фонд помощи Красного Креста, он набрал там себе большую клеенчатую сумку одежды и выбросил все свое барахло: ему казалось, что от всей его советской одежды до сих пор пахнет лекарствами…
Первое время он не писал домой потому, что писать было не о чем: обстановка была еще не ясна ему самому и будущее было в тумане. Потом как-то незаметно пришел к мысли, что писать домой вообще не имеет смысла. А еще позже, когда он перебрался в Германию, встретился с Милочкой и узнал, что возможность сделать вызов он получит не раньше, чем вид на жительство и право на работу, он решил, что для всех там, в Ленинграде, будет спокойней, если он и не станет восстанавливать не по его вине разорвавшиеся семейные узы. Бороться за восстановление семьи? Но ведь он уже женат на Милочке, да и какой из него борец… Он просто запретил себе думать о Катерине с Иваном, чтобы не трепать себе нервы попусту, зная, что все равно ничего не сможет для них сделать. Но он твердо решил и даже сказал об этом Милочке, что позже, когда он по-настоящему встанет на ноги, он начнет помогать сыну, оставшемуся на попечении бабушки. И вот теперь выясняется, что Катерина умерла не тогда, а намного позже - всего год назад! Впрочем, чем бы он ей помог, если бы даже и знал об этом? Ничем. Не было у него такой возможности. И вот теперь его сын вырос и явился предъявить ему счет за эти годы молчания… Крупный счет, надо думать.
Из кабинета врача вышла Ирина Фаддеевна и снова села с ним рядом.
- Ну как вы, голубчик? Отошли немного в тепле?
- Да, спасибо, я ничего…
- Ага, перед вами еще вон та дама. Не возражаете, если я еще посижу тут с вами?
- Конечно же нет!
Вызвали последнюю перед ним пациентку, и они остались с Ириной Фаддеевной вдвоем.
- Виктор! Я старая и, надеюсь, мудрая женщина, я прожила долгую жизнь и научилась разбираться в психологии людей, и я вижу, что вовсе не простуда вас довела до такого состояния, а какие-то крупные и тяжелые неприятности. Пока у нас есть время, расскажите мне все! Вы увидите, вам сразу станет легче. А может быть, я еще и помогу вам советом или делом. Во- первых, почему вам кажется, что кто-то хочет вас убить?
Виктор сокрушенно помотал головой.
- Если я и расскажу вам все, вы мне все равно не поверите. Разве что примете меня за сумасшедшего… Забудьте, что я вам сказал!
- Даже и не подумаю, пока вы мне все не расскажете, ну а там видно будет. Вы уверены, что кто-то вас преследует, - так кто же? КГБ или бандиты какие-нибудь, а может, немецкая политическая полиция?
- Да нет, никакой тут нет политики ни с какой стороны! Меня хочет убить…
Он хотел сказать "мой сын", но тут же осекся: он ведь даже не видел Ивана, не говорил с ним, а в записке не было никакой прямой угрозы. За эти дни он уже стольких подозревал, что впору самому запутаться… - В общем, я чувствую, что кто-то очень хочет моей смерти.
Ирина Фаддеевна взяла его руку, лежавшую на подлокотнике кресла.
- А ну-ка расскажите мне все по порядку, дорогой. У нас есть время, пока вас не вызвали.
Доктор Чаидзе каждого пациента принимал подолгу, обстоятельно расспрашивая, и потому Виктор, сбиваясь и путаясь, то и дело перескакивая с одной истории на другую, успел рассказать Ирине Фаддеевне о событиях последних дней и о своих тревогах. Пока он говорил, она слушала, не перебивая, а когда закончил, сказала:
- Да, если все, что вы мне рассказали, правда, то дела ваши и впрямь обстоят серьезно. Трудно сказать вот так сразу, откуда вам угрожает опасность, но само сознание этой неведомой опасности для больного человека губительно. И первое, что я могу для вас сделать в этой ситуации, это пригласить вас погостить какое-то время у меня. Жора сейчас на гастролях и точно неизвестно, когда он вернется, так что комната его свободна. Вы сейчас пойдете к Вахтангу на прием, я вас подожду, а потом мы поедем к нам. Согласны?
- Ирина Фаддеевна, спасибо вам огромное! Я конечно же воспользуюсь вашим приглашением. Но ведь это несколько дней безопасности, а что потом?
- А потом мы еще что-нибудь придумаем, дорогой! Обязательно придумаем! А главное, выясним, кто же вас на самом деле преследует, кто прислал вам этот ужасный венок. Знаете, в Мюнхене живет замечательный детектив по русским делам, графиня Елизавета Николаевна Апраксина: за свою жизнь она раскрыла и предупредила сотни преступлений, и на ваше счастье, мы с нею близкие подруги. Я попрошу ее взять вас под свое крыло, и вот уж тогда вы будет в полной и абсолютной безопасности! Если будет нужно, она и полицию подключит к этой истории.
- Графиня Апраксина? Так ведь я с нею знаком! Мы встречались во Франкфурте, в "Посеве", и даже как-то танцевали с нею танго.
- Вы танцевали с Лизой танго? Не может быть!
- Представьте себе. Это было на эмигрантском балу в "посевском" клубе.
- Но это же прекрасно, мне будет с чего начать с ней разговор! Значит решено, я устраиваю вам с ней встречу?
- Конечно, это было бы замечательно!
Вышла медсестра и пригласила Виктора к врачу.
- Вы не уйдете, вы дождетесь меня? - спросил Виктор, поднимаясь и идя к двери.
- Да-да, не беспокойтесь! Я буду сидеть и ждать.
Доктор начал с того, что велел Виктору раздеться, измерил у него температуру и давление, прослушал его допотопным деревянным стетоскопом и объявил:
- Бронхит! И очень сильный. Давление высокое, и при этом ослаблено сердце. Что вы курите, причем курите как паровоз, это я и по запаху слышу, прокурились вы, молодой человек, насквозь. Так вот надо бы бросить это дело хотя бы на время болезни! Слышите меня, категорически прекратите курить!
Виктор на это ничего не сказал, врать ему не хотелось. Доктор покачал головой, выписал рецепт и прописал постельный режим.
- Все ясно… У вас есть кому поухаживать за вами? А то я могу направить вас в больницу.
- Нет-нет, спасибо! Я буду отлеживаться дома.
Уже спустя час Виктор, напившись чаю с малиной и проглотив целую горсть таблеток и капсул, крепко и безмятежно уснул в комнате Георгия Измайлова и даже в его кровати, а его сон охраняла добрейшая Ирина Фаддеевна. Время от времени она заходила к нему в комнату, и он сейчас же нервно просыпался и открывал глаза, но она только предлагала ему то чаю, то поесть, то выпить хотя бы теплого молока. Он успокаивался, мотал головой и снова засыпал. И так проспал до самого вечера, под конец хорошо пропотел и проснулся с прояснившейся головой и слабостью во всем теле. Он спал бы и дальше, но его разбудила хозяйка.
- Проснитесь, голубчик, и вставайте! Вот вам чистое белье Жоры и его халат. Снимите с себя все, вы ведь мокрый как лягушонок! А потом я приглашу к вам Елизавету Николаевну.
- Она уже здесь? Удивительный вы человек, Ирина Фаддеевна, и спасибо вам за все. Нет, я встану и сам пройду к ней. Где моя одежда? Я ее где-то здесь положил…
- Одежда ваша крутится в стиральной машине. У вас постельный режим, так что сегодня она вам уж точно не понадобится, а завтра все уже будет высушено и выглажено.
Виктор с сомнением поглядел на халат Георгия: это был не просто домашний халат, в котором можно выйти к гостю, если ты болен, но махровый купальный халат, да еще какой-то голубенький, а в таком виде Виктору выходить к даме, даже старой, не хотелось бы…
- Знаете, если это не слишком неудобно, я бы остался в постели. Что-то у меня голова все еще кружится…
- Вот я про то и говорю, голубчик!
Ирина Фаддеевна пошла за гостьей, а Виктор быстро переменил белье, сложил его на стул, накинул халат и забрался в постель.
Сопровождаемая хозяйкой, вошла графиня Апраксина. Виктор не сразу узнал в ней ту эксцентрично-аристократического вида старуху, с которой танцевал танго на балу, вызвав аплодисменты прочих танцоров, освободивших для необычной пары всю середину зала. Тогда она была наряжена в какое-то допотопное вечернее платье темно-вишневого бархата, весьма ей шедшее и подходившее к обстановке, но сейчас на ней был строгий костюм английского покроя, серый, с черными отворотами, а под ним белела блузка с кружевами. На локте она несла большую сумку из черной замши.
- Здравствуйте, Виктор Николаевич. Ирина Фаддеевна рассказала мне, что вы попали в какой-то странный житейский переплет и даже будто бы опасаетесь за свою жизнь. Это действительно так?
- Да, все так и есть. Я очень рад снова вас видеть, Елизавета Николаевна. Жаль только, что вот по такому дикому поводу… Меня на самом деле хотят убить.
- Ну-ну, давайте не будем спешить со смертью! Надо еще разобраться, на самом ли деле все обстоит так серьезно и мрачно? Забегая вперед, сразу скажу вам, что убийцы редко оказывают жертве такую любезность - присылают предупреждение об убийстве. Иногда такое случается, врать не стану, но, увы, редко, очень редко! Ирочка, милая, ты не могла бы принести нам с Виктором Николаевичем по чашке чая прямо сюда, это не причинит тебе слишком много хлопот?
- Ну что ты, Лизонька! Я даже уже успела включить чайник. Но, может быть, Виктор, вы сначала поедите?
- Ах, нет-нет, - сморщился Виктор. - Вот чаю я выпью.
- И молока не хотите горячего?
- Никакого не хочу, простите.
- С утра ничего не ест! - пожаловалась Ирина Фаддеевна подруге.
- И правильно делает, - благодушно отозвалась подруга. - Только ненормальные люди едят во время болезни, депрессии или тревоги. Ты когда-нибудь видела за едой больную кошку или собаку? Заболевшие дети тоже воротят нос от тарелки, потому что в них еще не затих голос природы.
- А некоторые люди много едят как раз во время расстройства, Лиза! Им это, кстати, помогает.
- Булимия! - отмахнулась графиня.
- Правда, Ирина Фаддеевна, не надо молока, - сказал Виктор, - давайте послушаемся Елизавету Николаевну.
- Ну, я вижу, вы уже нашли общий язык, так что спокойно оставляю вас вдвоем! - улыбнулась Ирина Фаддеевна и отправилась готовить чай.
Апраксина оглядела комнату, увидела кресло, заваленное журналами, решительно освободила его, собрав и переложив журналы на письменный стол, и передвинула его к кровати Виктора. Свою черную сумку она поставила на пол.
- Я сяду здесь, чтобы нам видеть друг друга, не вертя головами!
Вошла Ирина Фаддеевна с подносом, на котором стояли фарфоровый чайник, две чашки и тарелочка с печеньем.
- Я все-таки прихватила печенье, - сказала она извиняющимся тоном.
- Ну и прекрасно! Сама пекла? В таком случае могла бы и побольше насыпать. Вообще-то я избегаю мучного и сладкого, но в гостях полезно есть все - таков мой девиз!
- В гостях вкуснее? - вымученно улыбнулся Виктор.
- Не только. Если ты в гостях у друга, то ему твое обжорство только доставит удовольствие, а если ты попал в гости к врагу - ешь побольше, чтобы позлить его!
- Тогда я принесу еще печенья! - сказала Ирина Фаддеевна.
- Принеси. Только не возвращайся слишком поспешно, дай нам хотя бы начать разговор.
- Слушаюсь и повинуюсь, дорогая!
Елизавета Николаевна сама разлила чай, и когда они начали пить, попросила:
- Виктор Николаевич, за чаем не стоит начинать беседу о главном, так вы расскажите для начала немного о своем отце.
- Об отце? - удивился Виктор. - А отец тут при чем?
- Надо же с чего-то начать, а что может быть логичнее, чем начать с родословной героя, как в старых добрых романах. Расскажите, например, как вы потеряли отца?
- А разве я вам говорил, что рос без отца?
- Нет, не говорили. Но об этом нетрудно было догадаться. Он погиб в войну?
- Ну нет, я не такой старый! Он попал под последнюю волну репрессий - "дело врачей", если вы слышали.
- Слышала, еще бы не слышать, - кивнула Апраксина. - Начало пятидесятых, если не ошибаюсь?
- Пятьдесят третий год. Он погиб в лагерях, и матери о нем ничего не известно. Она сразу же после его ареста собрала вещички и уехала под Иркутск к родителям, и это ее спасло от судьбы ЧСВН. Знаете, что это такое?
- Знаю. Член семьи врага народа.
- Вот-вот. Под Иркутском, в городке Усть-Ордынске, я и родился в пятьдесят четвертом, так что отца я никогда не видел, а он не видел меня. Мать записала меня на свою фамилию, а отчество мне дала дедово. Отца звали Исаак, а я стал Николаевичем.
- А где работал ваш отец до ареста?
- Преподавал в Военно-медицинской академии.
- Его впоследствии реабилитировали?
- Конечно! Иначе мы с матерью не смогли бы вернуться в Ленинград.
- И вы так и не взяли себе ни фамилию, ни имя отца…
- Нет. Зачем мне это было делать? Все-таки из-за него была сломана жизнь матери, да и моя тоже. Мать потом восстановила знакомство с некоторыми бывшими коллегами отца, и я видел, как росли их дети. Совсем не так, как я там, в захудалом и пыльном Усть-Ордынске, среди узкоглазых бурятских ребятишек… Так что мне не за что было благодарить моего отца.
Апраксина на это ничего не ответила, отодвинула блюдце с чашкой и перешла к делу:
- Так что же такое приключилось с вами, Виктор Николаевич? Что это там за похоронные венки вам подбрасывает неизвестный недоброжелатель?
- Это один и тот же венок, и я никак не могу от него избавиться. Его приносят к дверям моей квартиры, я его выношу, но каждое утро он оказывается на том же самом месте. И я с ужасом жду, что же последует дальше.
- Вы считаете, что похоронный венок - это угроза?
- А что это еще может быть?
- Ну, у людей бывает порой такое странное чувство юмора… А кого вы подозреваете?
- Всех!
- И меня тоже? - удивилась Апраксина.
- Ох, ну что вы!
- Значит, все-таки далеко не всех. Тогда давайте разбираться конкретно: перечислите мне тех, кого вы подозреваете.
- Даже не знаю, с кого начать…
- Неужели у вас столько врагов? По вашему виду не скажешь, вы не производите впечатление агрессивного человека.
- Да какой там агрессивный! Я обыкновенный неудачник. Но есть много людей, которым я причинил зло и которые имеют право желать моей смерти.
- Вот даже как…
- Да, это так, к сожалению. Это мои бывшие жены и…
- Стоп-стоп! Если жен было несколько, так они у вас появились не все сразу, ведь не гарем же у вас, так что давайте по порядку - начнем с первой жены. Вы рассказывайте, а я, с вашего позволения, достану свою записную книжку и буду записывать. Не возражаете?
- Нет, конечно!
Апраксина достала из сумки крохотный портативный магнитофон.
- Конечно, нет!