- Догадываюсь, что и вы не сразу здесь оказались, - ответила, переведя дух, Апраксина. - Ну, может быть, вы меня впустите?
- Ах да! Извините! - Инспектор отступил, освобождая графине проход через крошечную прихожую, половину которой занимала встроенная кухня. Апраксина вошла в единственную комнату квартиры и огляделась.
Это была скромно меблированная квартирка наподобие той, в какой жила Ада фон Кёнигзедлер, разве что метра на три больше, вытянутая и заканчивающаяся балконом. Мебель такая же безликая, стены беленые. Возле окна с балконной дверью стоял мольберт, но на нем висела женская одежда. Диван-кровать и платяной шкаф у одной стены, два книжных стеллажа и стол между ними - у другой. На столе стояла неубранная чайная посуда и полупустая стеклянная банка растворимого кофе.
Петер Зингер, тщательно осматривавший содержимое платяного шкафа, почтительно поздоровался с Апраксиной.
- Нашли что-нибудь интересное? - спросила она.
- Целый пластиковый мешок бумаг. Многие исписаны кириллицей - работа для вас, графиня! - ответил Миллер.
- Отлично. Я заберу весь бумажный сор с собой и поработаю над ним дома. Какие-нибудь другие бумаги - документы, письма?
- Открытка, приготовленная к отправке, кое- какие счета и немецкие бумаги, касающиеся получения политического убежища в Германии.
- Счета и бумаги вы заберете с собой?
- Конечно.
- Сделайте для меня, пожалуйста, копии. А открытку, если она написана по-русски, я заберу вместе с бумажным мусором, если позволите.
- Я буду вас об этом умолять!
Графиня кивнула и подошла к полкам с книгами. Их было немного: эмигрантская литература на русском языке и несколько довольно дорогих немецких альбомов по искусству. "Это, по всей вероятности, подарки Анны Юриковой", - подумала Апраксина.
Особо, на отдельной полке, стояли словари, учебники немецкого языка Грисбаха, которыми пользовались многие иностранцы, и несколько немецких книг. Апраксина внимательным взглядом прошлась по корешкам, потом взяла одну из книг.
- Anna Jurichova "Die Kunst unter dem Eis", - прочла она., - Так она, значит, у нас еще и писательница…
- Это та самая Юрикова? - удивился Миллер.
- Та самая.
В книге было множество фотоиллюстраций, в большинстве своем черно-белых, но попадались и цветные. Она закрыла книгу, поставила ее корешком на ладонь и дала ей свободно раскрыться: книга открылась там, где ее чаще всего читали, а именно на страницах, где в тексте мелькнуло "К. Каменев и другие, пока что мало известные на Западе художники". Усмехнувшись, она поставила книгу на место.
Тот же самый опыт с путеводителем по Мюнхену дал ожидаемый Апраксиной результат: он раскрылся на страницах, посвященных музеям изобразительного искусства и картинным галереям; книга по уходу за кожей лица раскрылась на разделе "Жирная кожа"; томик стихов Гёте и двухтомник Ричарда Баха зачитанными не были.
- А теперь, инспектор, покажите мне, где тут у них хранится обувь? - попросила Апраксина.
Миллер подошел к шкафу и отворил дверцу.
- Вот тут, внизу.
Апраксина присела перед шкафом на корточки и стала внимательно разглядывать обувь, беря в руки и поворачивая кверху подошвой одну пару за другой.
- Позвольте полюбопытствовать, графиня, что вы там изучаете? - спросил инспектор Миллер.
- Как что? Не улики же… Я пытаюсь по обуви определить характер ее владельцев - Константина и Натальи Каменевых.
Миллер присвистнул, Зингер приоткрыл рот.
- Вот смотрите, Каменев стер подметки с носка и с наружного края. Люди, у которых обувь стирается таким образом, нелюдимы, они живут своим внутренним миром и не любят допускать в него других. У них стойкие и абсолютно независимые взгляды на все на свете. А вот туфли его жены, здесь совсем другая картина: подошвы всех ее туфель стерты с внутреннего края, что говорит о неустойчивом психологическом типе. Так стирают подошвы люди, готовые часто менять свои убеждения под влиянием окружающих.
- А сбитые каблуки говорят вам что-нибудь, дорогая графиня?
- А как же! Они говорят о том, что Каменева плохо следила за подаренной ей обувью, а еще о том, что у Ады фон Кёнигзедлер резкий агрессивный характер, что она большая эгоистка, способная идти к своей цели напролом и по головам: вот эту пару сначала недолго носила она, а потом ее донашивала Наталья Каменева. Кстати, Каменев, по-моему, носит очки: судя по обуви, у него не очень уверенная походка. Но в Монжероне он был без очков.
- Да, очков на нем не было. Но завтра мы еще раз встретимся с ним, можно будет его спросить, если это важно.
- Ах, хотела бы я знать, инспектор, что для нас важно, что нет! А вот кроссовки, в которых Наталья Каменева ходила по сырой земле, а потом не стала их мыть, только кое-как обтерла: с кроссовками бережливые женщины так не обращаются… Знаете, инспектор, мне сейчас почему-то вдруг пришла в голову мысль, что неплохо бы и мне посетить отель "У Розы".
- Надеетесь обнаружить там забытые Каменевым очки?
- Ну что вы, инспектор, такую улику вы с Зингером ни за что бы не пропустили! Нет, я просто хочу взглянуть на место происшествия.
- На место преступления, хотите вы сказать?
- Возможно, возможно… Но не будем торопиться с выводами, дорогой инспектор. Так что вы скажете на мое предложение?
- Только одно: буду счастлив пригласить вас на загородную прогулку.
- Мы можем прямо сейчас и отправиться?
- Если вы уже все здесь осмотрели…
- Ну, не сказала бы. Однако для первого поверхностного осмотра пока достаточно - я уже имею некоторое представление о Каменевых. Так едем?
- Почему бы и нет? Петер, вы поедете с нами, ваша помощь может понадобиться.
- Охотно, господин инспектор!
И они втроем покинули квартиру Каменевых.
Примерно через час испуганная Роза Блюменталь встречала не слишком приятных ей гостей и по их просьбе, оставив ресторан на сестру, уединилась с ними в пустовавшем номере "люкс" - так хозяйка гордо именовала единственный двухкомнатный номер гостиницы. Там все четверо уселись за круглый стол в гостиной, и госпоже Блюменталь была представлена Апраксина, детектив-специалист из Мюнхена. Разумеется, титул графини не был Миллером опущен, но Роза Блюменталь и без того отнеслась к Апраксиной с робкой почтительностью: опыт подсказал ей, что перед нею настоящая дама из общества.
- Нас интересует, госпожа Блюменталь, не останавливались ли в тот день в отеле еще какие-нибудь русские? Вы понимаете, о каком дне мы говорим, - начала Апраксина.
- Уверяю вас, милостивая госпожа, никаких других русских в тот день в отеле не было. Я это знаю точно, потому что я еще раз проверяла регистрационную книгу после того, как ее смотрел господин инспектор.
- А вы могли бы показать ее нам?
- Охотно! Один момент! - Роза Блюменталь тотчас встала и вышла из номера. Из коридора послышалась ее тяжелая, но бодрая поступь.
- Сегодня она чувствует себя неуязвимой и рада, что ее прошлые грешки как будто забыты.
Хозяйка вернулась минут через пятнадцать, неся перед собой раскрытую регистрационную книгу.
- Пожалуйста, вот она. Я уже открыла нужный день.
- Вы задержались потому, что захотели еще раз пробежать глазами список постояльцев того дня?
Роза Блюменталь моментально встревожилась:
- А что, я не должна была этого делать?
- Отчего же? Ведь это ваша книга. Мне просто стало интересно, почему вы решили прочесть список еще раз, прежде чем показать его нам.
- О, я только хотела убедиться, что дело обстоит именно так, как я сказала господину инспектору и вам… и господину Зингеру. - На всякий случай хозяйка бросила взгляд на молодого полицейского и улыбнулась ему.
- И что же - убедились? - спросил инспектор Миллер.
- Да. В тот день останавливалась только одна семья иностранцев - итальянцы. Вот они, Россетти. А все остальные - немцы.
Инспектор взял у нее из рук раскрытую книгу и пробежал глазами записи на обеих страницах.
- Да, так оно и есть, - сказал он, передавая книгу Апраксиной.
Апраксина принялась внимательно изучать записи, водя по ним пальцем. Затем палец ее уперся в одну из записей.
- А вот и наши птички!
Миллер склонился над нею и прочел: "Неrr und Frau Jurich".
- Не понял. Юрих - довольно распространенная немецкая фамилия.
- Конечно. Но здесь написано "Jurichova".
- О мой Бог! Я думала, это просто такая закорючка в конце подписи! - испуганно воскликнула Роза Блюменталь.
- Не волнуйтесь! Если уж инспектор полиции ничего не заметил, то с вас и спросу нет, - сказала Апраксина побледневшей хозяйке. Обернувшись к смущенному Миллеру, она добавила: - И вашей вины здесь нет абсолютно, инспектор: в тот раз вам неоткуда было знать, что существует русская фамилия Юрикова, так похожая на немецкую с особо затейливым росчерком. А теперь, госпожа Блюменталь, постарайтесь припомнить эту пару. Вы поселили их в десятом номере.
Роза Блюменталь добросовестно сосредоточилась, собрав в складки толстый лобик и подняв брови, но почти сразу же махнула рукой и в полном отчаянье произнесла:
- Ах нет, я ничего не помню, госпожа графиня! Разве можно упомнить всех гостей? Наша гостиница стоит на таком бойком месте…
- У вас ведь есть сестра, ваша умная Эльза, - напомнил инспектор Миллер. - Не могли бы вы пригласить ее к нам сюда? Может быть, она вспомнит эту пару.
- Конечно, пожалуйста, господин инспектор. - Роза Блюменталь подошла к телефону и взяла трубку. - Эльза! Господа из полиции хотят видеть тебя. Что?… Хорошо, я сейчас спрошу. - Она повернулась к Апраксиной: кажется, она решила считать ее здесь главным лицом. - Милостивая госпожа, моя сестра Эльза не может оставить ресторан без присмотра. Могу я пойти сменить ее?
- Да, пожалуйста.
Роза Блюменталь вышла, и вскоре ей на смену явилась Эльза Блюменталь. Внешне она была полной противоположностью сестре: тощая, сухая, с недовольным от рождения длинноносым лицом и серыми седыми волосами.
- День добрый, господа. Сестра мне все рассказала. Но я должна вас предупредить, что я об этой русской, которой вздумалось помереть именно в нашей гостинице, ничего не знаю и очень этому рада. Не представляю, чем я могу быть вам полезной.
- Вы помните ту даму? - спросил инспектор.
- Нет! - отрезала Эльза Блюменталь. - У меня плохая память на лица.
- Очень жаль. Ну а пару, остановившуюся в тот день в десятом номере, вы тоже не помните?
- Разумеется, нет! У нас кроме гостей в отеле еще бывает масса посетителей в ресторане - разве всех упомнишь? Наше дело обслуживать посетителей, а не шпионить за ними. Я уже отругала Розу за то, что она вон из кожи лезет, чтобы угодить вам, и только все путает. Вы же видите, бедная Роза умом не блещет, так зачем вы мучаете бедняжку? Полиция должна сама разбираться в криминальных делах, на то она и полиция. А мы зарабатываем свой хлеб другим способом и платим налоги - в том числе и на содержание полиции, не так ли?
- Так, так, - успокоила ее Апраксина. - А теперь, будьте добры, проводите нас в десятый номер.
- Если он не занят, - сварливо предупредила Эльза Блюменталь, направляясь к дверям.
- Даже если он занят, мы все равно его осмотрим. Приготовьтесь извиниться перед постояльцами и попросить их на время покинуть номер.
Эльза фыркнула, но ничего не возразила. Однако десятый номер оказался незанятым. Как сразу же заметил Миллер, он представлял собой почти точную копию пятнадцатого номера, в котором остановилась Наталья Каменева в ту, роковую для нее, ночь, только кровать в нем была двуспальной. Миллер и Зингер прошлись по комнате и не заметили ничего примечательного. Апраксина тоже походила по номеру, а затем заглянула в душевую комнату, совмещенную с туалетом, и позвала Эльзу:
- Госпожа Блюменталь, скажите, у вас так принято в вашем отеле, чтобы стаканы для чистки зубов в двуспальном номере были разного цвета? А вот мыльницы почему-то одинаковые…
- Ерунда! - фыркнула Эльза Блюменталь, войдя в душевую и глядя на умывальные принадлежности на стеклянной полочке. - По-моему, они абсолютно одинакового цвета.
- Вам надо провериться у окулиста. По-моему, вы дальтоник, госпожа Блюменталь. - Апраксина взяла оба стакана и прошла с ними в комнату. Там она поставила их посередине стола, прямо под люстрой.
- Взгляните, господа, разве эти стаканы одного цвета?
- Разумеется, нет! - сказал Миллер. - Один зеленый, а другой… скорее какой-то голубоватый. Я затрудняюсь определить этот цвет!
- Цвет морской волны? - не очень уверенно предположил Зингер.
- Ну а вы что скажете, госпожа Блюменталь?
- Беспорядок - вот что я скажу! Стакан явно не из той пары, и он, конечно же, голубой. Я скажу Розе… Но полиции-то что за дело до того, в каком порядке мы содержим умывальные принадлежности в номерах?
- А это уж позвольте нам решать. Вам же я все-таки рекомендую обратиться к окулисту: на свету вы сами сразу же обнаружили разницу, а в тусклом свете душевой вы неделю этого не замечали.
- А почему именно неделю? - заинтересованно спросил Зингер.
- Да потому, - торжественно провозгласила графиня Апраксина, поднимая злополучный стакан, - что пятнадцатого апреля три стакана для чистки зубов сошлись вокруг бутылки "Асти спуманте" в пятнадцатом номере, а затем два из них поменялись местами. Стакан этот мы у вас заберем на время, - обратилась она к присмиревшей Эльзе Блюменталь, - не возражаете?
- И номер опечатаете? - испугалась та.
- В этом пока нет необходимости. А сейчас мы еще раз осмотрим пятнадцатый номер.
- И снимете печать?
- Снимем, естественно. На время осмотра. А потом снова наложим.
Эльза Блюменталь покорно вздохнула.
Осмотр пятнадцатого номера не дал ничего нового, и вскоре компания детективов тронулась в обратный путь по автостраде номер восемь Зальцбург - Мюнхен. Уже было темно, все устали и в машине никаких разговоров не вели.
На другой день после возвращения из Парижа Константин Каменев в сопровождении инспектора Миллера посетил морг и опознал труп своей жены Натальи Каменевой. Как ни старался он держать себя в руках, но, увидев мертвое лицо жены, вдруг заплакал как ребенок, навзрыд. Инспектор отнесся к нему с полным пониманием, поспешил взять его под руку и поскорей вывести из страшного места. Что не помешало ему, впрочем, тут же отвезти Каменева в другое, тоже не очень приятное место - в полицейское управление на допрос.
Апраксина уже поджидала их в кабинете Миллера: она была представлена ему как переводчик и консультант, и Каменеву было предложено провести допрос по-русски, на что он с благодарностью согласился. На графиню Каменев не обратил особого внимания: более того, у Апраксиной сложилось впечатление, что он ее не узнает и имени ее не помнит. Он был совершенно выбит из колеи и едва понимал вопросы, которые ему задавались. Она предупредила его, что некоторые вопросы инспектора у нее записаны заранее, - он равнодушно пожал плечами. Сначала шли обычные вопросы о месте проживания и социальном положении. Каменев с видимым трудом собирался с мыслями и то и дело доставал платок, вытирал глаза и деликатно сморкался. Его зеленовато-серые глаза, опушенные длинными мокрыми ресницами, были красными от слез. Он часто моргал и, взглядывая на Миллера, близоруко щурился.
- Вы носите очки, господин Каменев? - как бы между прочим вдруг спросила его Апраксина. Он впервые поднял на нее глаза.
- Вообще-то да, ношу. Но я сломал их перед поездкой в Париж, и теперь придется заказывать новые. Одно к одному…
Апраксина коротко взглянула на Миллера - тот едва заметно пожал плечами и улыбнулся: он, конечно, вспомнил, как она определила близорукость Каменева по стоптанным подошвам ботинок. Графиня скромно и многозначительно потупилась.
Каменева попросили рассказать, как они с женой оказались в Германии. Каменев рассказал, что мечтали об эмиграции они уже очень давно, но из провинции - он сказал "из глубинки" - выехать было почти невозможно, а жили они в городе Кривой Рог. Почти пять лет они с женой были "в отказе", разрешения на выезд им не давали без объяснения причин. Оба потеряли хорошую работу, рассорились с родственниками, почти все друзья от них отошли. Чтобы легче добиться эмиграции, они переселились в Ленинград. Но и там дело не двигалось до тех пор, пока не появился Горбачев с его "перестройкой", и наконец они осуществили свое давнее намерение.
- Как вы полагаете, существуют какие-нибудь причины, которые могли бы навести вашу жену на мысли о самоубийстве? - задал вопрос Миллер, и Апраксина его перевела.
- Да, существуют, и в ее смерти виноват только я, - сказал Каменев, и оба детектива отметили, что впервые за весь допрос голос его прозвучал уверенно и твердо.
- Но, позвольте, вас же не было в это время в Мюнхене? - сказал Миллер.
- Да, не было. Но это не существенно.
- Объясните, - предложил Миллер.
- Видите ли, - сказал Каменев в глубоком раздумье, объясняя как бы самому себе, а не допрашивающим, - если даже кошку перевезти с одной квартиры на другую, она будет, по крайней мере в первое время, тосковать и отказываться от еды, а если ее выпустить за дверь - начнет искать дорогу домой, в старое жилище. Если кошкам свойственна ностальгия, так что же говорить о людях? Моя жена в принципе никогда не была готова к эмиграции, и ей, бедной, пришлось выбирать между родиной, привычным образом жизни, привычными связями и любимым мужем. Да, у пас был счастливый брак. Я же больше не мог оставаться в той стране, я там не жил, а существовал, я буквально задыхался - все, абсолютно все в той жизни душило меня! И вот мы все-таки добились эмиграции… У меня пошли выставки, состоялись интересные знакомства. Вот и в Париж довелось съездить… - Тут голос его дрогнул. Он закрыл глаза, секунду-другую помолчал и снова взял себя в руки. - А Наташе нечем было отвлечься от тоски по оставленному там: старые связи разорвались, а новых она не обрела. Так, два-три совсем не интересных эмигрантских семейства, люди какие-то скучные, я бы даже сказал, примитивные: какие-то местечковые евреи, донельзя провинциальные русские немцы… Старые знакомые по Ленинграду все почему-то оказались либо в Париже, либо в Америке, а то и в Израиле. Может быть, если бы ей удалось поехать со мной в Париж, ничего бы этого не случилось? Она всегда тяжело переносила мое отсутствие и без меня часто впадала в депрессию. А я был так увлечен предстоящей выставкой в Монжероне… Я вообще здесь уделял Наташе внимания гораздо меньше, чем дома. А надо было, конечно, делать как раз наоборот…
Он удрученно замолк, снова достал свой, уже изрядно помятый и не очень чистый платок, и Апраксина воспользовалась паузой:
- Простите, но инспектор хотел задать вам вопрос, от которого все равно не уйти. Вы сказали, что у вас был счастливый брак. Всегда ли у вас были с женой хорошие отношения?