- Если бы он хотел с ней развестись, он бы сделал это до эмиграции. Нет, он хотел, чтобы они обе оставались при нем. А Наталья его любила безумно и была на все согласна. Вы только представьте себе ее положение: Костенька - ее свет в окошке, она к нему приросла, а любимый муж вдруг привозит ее туда, где царствует ее соперница. Впору удавиться. Кстати, а как именно она покончила с собой?
- Это следственная тайна. А почему вы вдруг решили, что она покончила с собой?
- А разве нет?
- У полиции пока нет достаточных оснований для такого утверждения.
- Ах, немецкая полиция! Впрочем, немки действительно редко кончают с собой из-за любви: гораздо чаще они делают это из-за потери состояния или высокого служебного положения. Но мы-то с вами русские женщины и понимаем - что же тут еще может быть, кроме самоубийства?
- Может быть много всякого другого, - уклончиво ответила Апраксина. - Что вам еще известно о жизни Каменевых в СССР?
- Кое-что я знаю со слов Натальи. Она, между прочим, по образованию филолог, была учителем русского языка и литературы в школе, писала стихи и даже печаталась. Но ради Каменева она бросила работу педагога и пошла работать в ресторан официанткой.
- Зачем?
- Там больше платили. Каменев же смолоду подавал надежды и ходил в непризнанных гениях, а ремесло художника требует денег.
- Разве его картины не продавались?
- В Советском Союзе - нет. Это теперь они продаются стараниями Юриковой. Ведь Каменев, между нами, не такой уж великий талант, здесь его работы выглядят вполне провинциально: этакий Дали из Кривого Рога! Но у Юриковой бездна знакомых галеристов, нашлись покупатели и на его работы.
- Вы не любите Каменева?
- Терпеть не могу. Знаете, я всегда жалела Наталью и считала, что она достойна лучшей участи. По такие вот однолюбки почти всегда становятся жертвами своих мужей. Юрикова - та молодец. Она хоть и понимала, что Каменев ее использует и бросать свою жену не собирается, но жертвой она никогда не выглядела. Сильная женщина!
- Так вы считаете, что Анна Юрикова сильная личность?
- Безусловно. Иначе она не достигла бы в одиночку таких успехов. Она живет в жалкой мансарде, носит платья собственного пошива, но она очень, очень богата.
- В самом деле?
- Если бы она сейчас продала картины только умерших художников, она бы заработала состояние. У нее есть работы сожженного кагэбэшниками Евгения Рухина и картины погибшего от наркотиков Александра Исачева. Мой жених по моему настоянию хотел купить у нее небольшую работку Исачева и предлагал за нее десять тысяч, но она ему отказала.
- Почему же?
- Она заявила, что ей предлагали и больше, но она не собирается распродавать свое собрание его картин, а ждет, когда можно будет вернуть их на родину и поместить в крупном музее.
- Благородные намерения.
- Ах, бросьте! Никто в это не верит. Просто она ждет, когда его картины поднимутся в цене.
- Большая у нее коллекция?
- Говорят, огромная, несколько сотен картин.
- А как же ей удалось вывезти на Запад столько картин?
- Вот-вот, вы задали правильный вопрос! Вы представляете, какую ей пришлось бы заплатить пошлину, если бы она вывозила их законным путем?
- Нет. Мне не приходилось вывозить картины из России через таможню. Так как же Юрикова сумела вывезти свою коллекцию?
- Одни говорят, что ей помогли иностранные дипломаты, а другие утверждают, что здесь не обошлось без КГБ.
- Да, все это очень любопытно. А теперь давайте мы с вами вернемся к событиям пятнадцатого апреля. Вы ведь сами дали свою машину Наталье Каменевой, не правда ли?
- В общем, можно сказать, сама. Она забежала к нам в бюро и спросила, не могу ли я дать ей машину на время: у нее скверно на душе и она хочет съездить за город развеяться на природе.
Водить машину она научилась еще в Союзе, водила всегда очень аккуратно, и я со спокойной душой давала ей иногда свою "ауди". Машина у меня старенькая, я все равно собираюсь покупать новую, а вечерами мы ездим с моим женихом на его "крайслере". Словом, я не дрожала над своей машиной и даже собиралась после свадьбы подарить ее Наталье. Автомобиль ей был нужен для укрепления семьи: Каменев машину водить не им учился, и она возила его по делам на моей "ауди" - иначе это делала бы Юрикова, машина-то у нее есть.
- Вы не помните, в котором часу она пришла и бюро?
- Часа в три-четыре, обычно я в это время прихожу в бюро.
- А потом ваш жених заезжает за вами после своей службы. Он видит, как вы усердно трудитесь за машинкой, в поте лица зарабатывая скромный золушкин хлеб, и спешит вас увезти куда-нибудь отдохнуть и поужинать.
Ада засмеялась.
- А вы догадливы, Елизавета Николаевна! Не хотела бы я проходить у вас по делу в качестве подозреваемой!
- А кто вам сказал, Ада, что у меня нет подозрений на ваш счет?
- Ах, бросьте! Я не в настроении шутить.
- Что ж, - сказала Апраксина, поднимаясь и укладывая в сумку магнитофон, - если вам больше нечего добавить к сказанному, я откланиваюсь. Вот вам моя визитная карточка, а вот - инспектора Миллера. Вы с ним уже знакомы, но вы еще не знаете, что именно он ведет дело о смерти Натальи Каменевой. Если вы вспомните или узнаете что-то интересное для нас, звоните.
Ада вертела в руках визитки и что-то соображала.
- Так, значит, меня вызывали к инспектору Миллеру вовсе не из-за угона машины?
- Конечно, нет. Такие дела решаются в автоинспекции, если нет признаков уголовщины. Просто нам с инспектором Миллером хотелось с вами познакомиться еще до того, как мы начнем общаться на официальном уровне.
- Вам с инспектором Миллером? Так та дура за компьютером с чудовищной сумкой в виде пантеры были вы?!
- Да, эта дура была я, - кивнула Апраксина.
- Ох, простите!
- Бог простит. А пантеру эту я завела специально для того, чтобы она отвлекала внимание от моей скромной особы. Как видите, это срабатывает. Так вы позвоните, если узнаете что-то новое?
- Конечно!
И Ада с ошеломленным видом проводила Апраксину до двери, выпустила ее и долго, закусив нижнюю губу и нахмурившись, смотрела ей вслед, пока та не вышла на лестничную площадку и не скрылась в кабине лифта.
Выехав с улицы Эйнштейна на параллельную Принцрегентенштрассе, Апраксина за какие-нибудь десять минут доехала до бюро Мириам Фишман на Эттингенштрассе.
На этот раз в бюро не было ни посетителей, ни машинисток, ни самой хозяйки, а встретил ее кудрявый рыжий мальчуган, раскатывающий по всему помещению на трехколесном велосипеде, распевая при этом во все горло по-русски:
Сидели два медведя
на тоненьком суку,
один читал газету,
другой молол муку.
- Здравствуй, молодой человек. А где твоя мама? - обратилась к нему Апраксина.
Но малыш затормозил и уставился на нее с озадаченным видом.
- Разве ты не говоришь по-русски?
Малыш помотал головой.
- Но ты же понимаешь меня?
Он кивнул и улыбнулся, застенчиво потершись щекой о плечо. Пришлось перейти на немецкий язык:
- Значит, ты у нас, как маленькая собачка: все понимаешь, а сказать не можешь. Так?
- Я не собачка, я - мальчик! - ответил он обиженно по-немецки, но с каким-то непонятным акцентом.
- Так, все ясно: ты маленький мальчик, который не знает, где его мама?
- Я не маленький мальчик! Я большой мальчик в морской куртке! - На нем действительно был матросский костюмчик. - А мама пошла покупать мне колу и сейчас придет.
Теперь Апраксина поняла, что малыш говорит со сложным баварско-еврейским акцентом.
- Ах так! А можно мне ее здесь подождать? Ты разрешаешь?
- Можно. Разрешаю.
Он тронул с места свой велосипед и снова запел:
Сидели два медведя
на ветке зеленуй:
один сидел как следует,
другой болтал ногой!
Минут через пять явилась Мириам Фишман с бутылкой кока-колы, поздоровалась с Апраксиной и подошла к сыну.
- Развлекаешь гостью пением, Антон? Вот тебе твоя кола.
Антон слез с велосипеда и забрал у матери бутылку.
- Ну, отправили приглашения? - спросила Мириам Апраксину.
- Да, спасибо. А сегодня я к вам по другому делу.
- Слушаю вас.
- Во-первых, я хочу узнать, что такое "пылесосы"?
- Пылесосы? Не понимаю…
- В прошлый раз вы назвали моих гостей из Советского Союза "пылесосами". Что это значит?
- А, вот вы о каких пылесосах! Мы действительно так зовем между собой гостей с родины. Понимаете, после них в доме становится значительно чище: они, бедолаги, готовы утащить с собой все, что ни предложишь. А мы пользуемся этим и от лишнего барахла избавляемся - которое хранить тесно, а выбросить жалко.
- Звучит довольно оскорбительно.
- Что поделаешь: в отличие от первой эмиграции, мы, люди "третьей волны", не обременены излишней сентиментальностью в отношении соотечественников.
- Да, это я уже заметила.
Мириам внимательно на нее посмотрела и сказала:
- Но вы пришли ко мне вовсе не за тем, чтобы изучать эмигрантский жаргон. Чем могу служить на этот раз?
- У меня к вам дело и очень серьезное. Я хочу с вами побеседовать об известной вам Наталье Каменевой, найденной мертвой шестнадцатого апреля в загородном отеле. Вы об этом знаете из телевизионных объявлений.
- Вот как раз на эту тему мне бы не хотелось ни с кем разговаривать, - решительно произнесла Мириам, села за стол и приготовилась надеть наушники.
- Разговаривать придется, госпожа Фишман, - я из полиции. Могу предъявить документы.
- Ах, вот как! Это, конечно, меняет дело. Антон, ты не мог бы петь немножечко потише? Разве ты уже выпил всю свою колу?
- Я пью и пою по очереди, - ответил Антон по-немецки на русский вопрос матери.
- Упорно не желает говорить по-русски, - вздохнула Мириам. - Ходит в немецкий детский сад, а там дети его дразнят за каждое русское слово. Но разговаривать спокойно он нам не даст ни по-русски, ни по-немецки. Знаете что? Давайте выйдем прогуляться: здесь за углом есть детская площадка, и там он займется игрой, а мы сможем сесть на скамеечку и спокойно поговорить.
Апраксина согласилась, потому что Антон действительно заглушал все звуки в бюро и разговаривать при нем не имело смысла.
Они вышли на улицу, миновали аптеку и завернули за угол. Здесь, между домами, был скверик со скамейками и детской площадкой. Антон поехал к ребятишкам, качавшимся на качелях, а графиня с Мириам уселись на скамейку в стороне от площадки.
- Почему сначала вы не хотели разговаривать со мной о Наталье Каменевой? - спросила Апраксина.
- Потому что я не любительница подобных драм вообще, а к этой не имею никакого отношения в частности. Я вам сразу скажу: Каменева печатала у меня без разрешения на работу. Вы сами русская и поймете меня: Наталья с мужем приехали недавно, родни у них тут нет, помощи ждать не от кого, а пособие невелико. Конечно, его хватило бы для скромной жизни, но муж Каменевой художник, и все их деньги уходили на холсты и краски. До нашего знакомства я несколько раз встречала Наталью в магазине "Альди" и видела, как экономно она покупает продукты: возьмет баночку, повертит и поставит назад, а потом отойдет в сторонку, подсчитает что-то в блокнотике - и только потом вернется и положит выбранное в тележку. Мне было больно на нее смотреть, я ведь сама через все это прошла. Приличные люди вообще-то стесняются ходить в "Альди", там одни иностранцы пасутся да пенсионеры.
- А вы не стесняетесь?
- Мы сейчас покупаем дом, мне стесняться не по карману. Мое бюро приносит такой незначительный доход, что мне выгоднее было бы самой работать машинисткой на "Свободе". Но я, знаете ли, была несколько лет без работы, мыла посуду в ресторанах и пивные бутылки на пивном заводе, потом рассердилась и решила рискнуть - сама создала для себя рабочее место, вот это самое бюро, откуда меня никто не может уволить. Я им дорожу и не хочу терять с трудом созданную опору под ногами. Для того же и дом покупаю - чтобы никто не мог безнаказанно повышать мне квартплату каждый год. Поэтому - "Альди". В магазине мы как-то разговорились с Натальей, и она, как это бывает с русскими женщинами на чужбине, тут же мне призналась, что у нее впереди полная неизвестность, что ее муж любит другую женщину и она хотела бы встать поскорей на собственные ноги. Она спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кто взял бы ее убирать квартиру или сидеть с ребенком. Я спросила ее, умеет ли она печатать на машинке? "Немного умею", - ответила она, и я пригласила ее зайти как-нибудь в мое бюро. Печатала она медленно, но очень грамотно и аккуратно, и я стала давать ей работу. Я готова за это ответить, если это такое большое преступление.
- Ну, тут я совершенно не в курсе, ведь это проблема финансовых органов. Доносить на вас я в любом случае не стану. Меня интересует только смерть Натальи Каменевой и все, что с нею связано. Госпожа Фишман, я вижу, что с вами можно говорить прямо: вы только что мне это продемонстрировали, с самого начала признавшись, что давали Каменевой работу "по-черному". Кстати, я это уже знала от одной вашей знакомой, которой вы тоже помогли с работой в трудную минуту.
- Ни одно благодеяние…
- Не остается безнаказанным.
- А, так это Адочка поторопилась! - Мириам улыбнулась, и Апраксина походя отметила, что от носа к краям тронутых улыбкой губ пролегли при этом две тонкие, едва заметные морщинки - "морщины разочарования" по ее классификации.
- Так чего же вы от меня хотите? - спросила Мириам после недолгого молчания.
- Час назад я разговаривала с Адой. Это был вполне официальный допрос. Я хочу, чтобы вы прослушали вместе со мной магнитофонную запись ее показаний и прокомментировали их.
- После того, как вы тонко дали мне понять, что Ада на меня настучала? И вы теперь уверены, что я воспользуюсь случаем, чтобы отплатить ей тем же…
- Я уверена в том, что вы не скажете ничего, что не было бы правдой, госпожа Фишман.
- Просто Мириам. Что ж, давайте попробуем.
Апраксина с удовольствием отметила, что линии разочарования уже исчезли с лица Мириам: лицо ее снова было круглым и гладким, если не считать двух горизонтальных морщин на лбу - признаков добродушия и умения реально воспринимать жизнь. Она достала из сумки магнитофон и включила его на полную громкость. Однако шум улицы, плеск фонтанных струи и крики детворы мешали слушать запись.
- Не включайте пока! - сказала Мириам. - Я сейчас принесу наушники, и мы сможем спокойно прослушать запись. Присмотрите пока за Антоном, хорошо?
Она сходила в бюро и принесла пару наушников, подключила их к магнитофону, распустила двойной шнур и предложила одну мембрану Апраксиной, а другую взяла себе: теперь обе могли без помех слушать запись допроса Ады фон Кёнигзедлер. Она захватила еще блокнот и карандаш и, внимательно слушая, делала в блокноте пометки.
Когда запись кончилась, Мириам сразу же начала говорить, поглядывая в блокнот:
- В общем и целом Ада говорила правду. Но она солгала, что познакомилась с Натальей в моем бюро: она знает Каменевых еще по Советскому Союзу. И еще: она не стала бы столько возиться с Натальей, если бы что-то не давало той право обращаться к ней то с одной, то с другой просьбой: бескорыстная благотворительность не в духе Ады. Она действительно откровенно недолюбливает Каменева, но это еще не значит, что она любила обиженную им жену. А вот еще деталь и, как мне кажется, более важная: Ада скорее всего знает, куда именно в тот злополучный день отправилась Наталья. Они встретились в бюро, о чем-то долго шептались, и Ада передала Наталье ключ от машины со словами: "Тебе не хватит бензина туда и обратно. Деньги-то у тебя есть?" Наталья вынула кошелек, заглянула в него и сказала: "Дай марок пятьдесят на всякий случай!", и Ада дала ей деньги. Пожалуй, это все, что я могу сказать.
Апраксина поблагодарила Мириам, попрощалась и скорым шагом направилась к припаркованной машине: ей хотелось поспеть еще и на обыск в Олимпийскую деревню.
Олимпийская деревня. Сюда, на северную окраину Мюнхена, после войны свозили горы битого кирпича, черепицы, штукатурки, стекла, обломков металла и дерева и, конечно, человеческих останков, уже от них неотделимых: жильцы погибали вместе со своими домами, и прах жилищ смешивался с прахом хозяев в общий скорбный сор войны. Долгое время эти горы оставались нетронутыми, потом их засыпали землей, устроив что-то вроде группы курганов, и через десятки лет место это превратилось в обычные зеленые холмы. Позже здесь была построена телебашня, а к Мюнхенской международной олимпиаде 1972 года была устроена Олимпийская деревня для спортсменов и построен стадион: гигантская паутина его стеклянного полога до сих пор является самой большой по площади крышей в мире. После Мюнхенской олимпиады деревню передали университету под общежитие для студентов, а позже она расстроилась в обыкновенный жилой массив, сохранив лишь спортивное название.
В Олимпийской деревне нет проезжих улиц, по ней можно лишь ходить пешком и ездить на велосипедах. Зато под землей находится еще одна Олимпийская деревня - для автомобилей: это обширный двухэтажный гараж, где проезды для машин повторяют названия улиц, расположенных наверху. Апраксина прежде никогда здесь не бывала; она поставила машину на первое попавшееся свободное место и, выйдя из машины и увидев таблички с названиями улиц, тут же сообразила, что найти дорогу ей поможет обыкновенная городская карта. Так и вышло: ориентируясь по карте, она быстро нашла подземную часть Штрасбергерштрассе и пошла к выходу наверх.
Поднявшись по винтовой лестнице, она оказалась на склоне холма, спускавшегося террасами к широкому лугу: на этих террасах стояли одинаковые многоквартирные дома, аккуратные и безликие. Проходившая мимо девушка, по виду студентка, показала ей, где находится дом номер 9, и Апраксина спустилась к нему по каменной лестнице между куртинами буксуса. Найдя табличку с номером "9" на стене трехэтажного дома, она подошла к дверям, нашла в списке квартир номер "519" и позвонила. Прогудел зуммер, и входная дверь отворилась.
Войдя в лифт, она с удивлением увидела, что на табличке обозначено пять этажей, но потом сообразила, что дом может с другой стороны иметь на два этажа больше, поскольку расположен на террасе. На пятом она вышла и именно здесь нашла номер "519". На звонок дверь квартиры почти сразу же отворилась, и перед ней, заматывая голову полотенцем и что-то напевая на незнакомом графине языке, предстала молодая женщина в небрежно накинутом на голое тело купальном халате. Обе растерянно уставились друг на друга. Апраксина спросила Каменевых - женщина ее не поняла. Через несколько минут выяснилось, что она румынка и по-немецки почти не говорит. Апраксина перешла на итальянский, и кое-как они договорились: оказалось, что кроме дома номер 9, есть еще номера 9в и 9с. Румынка посоветовала ей в следующих домах сначала посмотреть список жильцов в подъезде - снаружи, возле звонков, были указаны только номера квартир.
В соседнем корпусе 9в никаких Каменевых в списке жильцов не оказалось. После еще четверти часа блужданий Апраксина нашла наконец корпус 9с, стоявший почему-то совсем в стороне от первых двух девятых номеров, снова поднялась на пятый этаж, позвонила - и на этот раз дверь ей открыл инспектор Миллер собственной персоной.
- Долго разыскивали? - спросил он, улыбаясь.