Сразу за кладбищенской стеной был проулок, а за ним начинались дома. Издали вглядываясь в них, Апраксина попыталась угадать, в каком из них может жить пока столь мало известная ей Анна Юрикова? Хорошо было князю Мышкину угадывать дом Рогожина - он успел уже познакомиться с купцом и побеседовать, увидеть его во всем развороте его мрачного и бешеного сердца. Князь издали угадал рогожинский дом по сходству его с характером хозяина и не ошибся. Об этом угадывании Апраксиной напомнило совпадение нумерации: там - Гороховая, 33, здесь - улица Капуцинов, 33. От мрачного соседства, а не только от настоящей причины визита у нее эти мысли - Рогожин, князь Мышкин, страшная смерть Настасьи Филипповны… И все же она попыталась предположить, что таинственная подруга художника Каменева могла бы жить, скажем, вот в том высоком угловом доме, которым начиналась линия домов, отделенная от кладбища зеленым переулком. Старой благородной постройки дом с высоким фронтоном и двумя башенками наверху. По всему фасаду - большие окна с частыми переплетами, к которым графиня питала слабость. Миновав кладбище, Апраксина обнаружила: то, что она издали приняла за проулок, на самом деле им не было. Между заинтриговавшим ее домом и кирпичной оградой кладбища, завернувшей влево, тянулось русло бывшего канала - заросший старыми деревьями и кустарником ров. Понизу, в зеленом сумраке, шла утоптанная земляная дорожка и даже стояли скамейки: уютное местечко для элегических размышлений о бренности жизни. Апраксина оглядела еще раз фасад углового дома и попыталась представить себе, какой вид открывается из его верхних окон на кладбище. Впрочем, для настоящего мюнхенца Старое Южное кладбище - всего лишь пантеон знаменитых горожан и довольно изысканное место для променада. Она прошла мимо рва и подошла к самому дому. Первый этаж скошенного угла занимал магазин деревянной игрушки и детской мебели: в двух небольших витринах были расставлены добротно сделанные столики со стульчиками из светлого дерева, между ними и на них лежали и стояли кубики, деревянные поезда, лошадки, кукольная мебель. А на улице перед входом почему-то мокла на дожде одинокая лошадка под красным бархатным седлом с наивным мочальным хвостом - точная копия традиционной старинной баварской игрушки. Апраксина сочувственно улыбнулась промокшей лошадке и пошла дальше.
Пройдя вперед, она увидела следующую витрину - это был художественный магазин-галерея. За стеклом на мольбертах были расставлены вполне традиционные баварские ландшафтики и работы в стиле баварского примитивизма: толстенькие горожане в шляпочках с фазаньими перьями и кабаньими кисточками, упитанные горожанки в кружевах и передничках, округлые деревца, срисованные не с живых, а с картонных деревьев. Графиня моментально сообразила, что к Юриковой этот магазинчик отношения не имеет. И все же она почти не удивилась, увидев между двумя магазинами подъезд с табличкой, на которой были изображены две тройки. На щитке со звонками она нашла фамилию Юриковой и позвонила. "Кто там?" - спросил по-русски искаженный домофоном голос. Апраксина назвалась. "Входите и поднимайтесь на пятый этаж!"
Лифта в доме не было, и графине пришлось подниматься на шестой этаж (по-немецки на пятый) по ностальгически поскрипывающим деревянным ступенькам. Анна Юрикова поджидала Апраксину на верхней площадке возле отворенной двери квартиры. На ней было зеленое платье-балахон до пят, очень шедшее к ее бронзово-рыжим кудрявым волосам.
- Прошу вас, проходите! - сказала она, посторонившись и пропуская Апраксину в квартиру.
Квартира-мансарда была залита светом и загромождена картинами: они висели в прихожей, сплошным лоскутным ковром покрывали стены и простенки между окнами в большой комнате, передняя стена которой круто изгибалась незамкнутым кругом: это и была одна из тех двух башенок, которыми Апраксина любовалась с улицы. Кроме тахты, двух кресел и низкого столика между ними, да еще мольберта возле трех высоких окон башенки, в комнате никакой другой мебели не было, но графиня заметила справа, за портьерами, еще одну дверь, ведущую, видимо, в спальню.
- Я поставлю чай, а вы можете пока посмотреть картины: это все работы русских художников.
Хозяйка вышла, а графиня стала рассматривать картины. Апраксина имела некоторое представление о так называемых художниках-нонконформистах, бывала на их выставках в Париже и в Мюнхене, а потому сразу определила, что коллекция Анны Юриковой была действительно хороша и богата. Юрий Жарких, Оскар Рабин, Александр Исачев, Галецкий, Крапивницкая, Виньковецкий… "А где же здесь Константин Каменев?" - подумала она, обшаривая глазами стены. Но его имени она не обнаружила. Решившись, она подошла к мольберту, повернутому к окну, зашла за него и взглянула на холст. Это был почти законченный портрет хозяйки дома: она была изображена в открытом белом платье с охапкой цветов и трав, а в рыжие кудри были вплетены какие-то колокольчатые пурпурные цветы. Кажется, наперстянка. Рыжая ведьма с ядовитыми цветами в волосах… Однако романтично!
Апраксина в задумчивости стояла перед мольбертом, когда позади послышался голос вернувшейся в комнату Юриковой:
- Чай готов - прошу к столу! - Она внесла на блестящем мельхиоровом подносе синий в золотую сеточку ломоносовский чайный сервиз. - Поправились вам картины?
- Да, очень, - сказала Апраксина, усаживаясь в одно из кресел. - И ваш портрет на мольберте тоже.
- Он, к сожалению, не закончен и вряд ли будет закончен.
- Что-нибудь случилось с художником? - участливо спросила Апраксина.
- Нет. Просто обстоятельства сложились таким образом, что закончить эту работу он, скорее всего, не сможет.
- Как жаль: такая интересная работа!
- Работа так себе. У него есть и более талантливые вещи. Это, кстати, и есть тот самый художник, о котором я вам говорила по телефону - Константин Каменев.
- У вас есть и другие его работы?
- Давайте пить чай, а потом я вам их покажу.
- Чай - это прекрасно! Я шла через кладбище под дождем, промокла и продрогла.
- Напрасно! От метро есть более короткий путь прямо на Капуцинерштрассе.
- Мне захотелось прогуляться, я давно не была на Старом Южном кладбище, и дождь застал меня врасплох.
За чаем Апраксина поделилась с Анной Юриковой своими мыслями, пришедшими ей в голову по пути через кладбище.
- Время рисует истинное лицо умерших на их надгробьях? Интересно… Я тоже часто хожу через кладбище, когда езжу на метро, но не в дождь, конечно. Надо будет попытаться взглянуть на эти надгробья вашими глазами. Но, знаете, после Петербурга Мюнхен не очень впечатляет, хотя это, несомненно, самый красивый город Германии.
- Петербурга - сказали вы?
- Да. Я почти никогда не говорю "Ленинград". Да и никто из нас так свой город не называл. Мы всегда жили в Петербурге, - сказала она задумчиво и вдруг прочла:
Город мой, государь император,
я опять преклоняю колени
и шепчу, извергаясь из мата,
о твоей пятизначной сирени,
о твоей семицветной весне.
Ты меня пропиваешь при мне.
- Это стихи Бориса Куприянова, когда он еще был просто поэтом.
- Был "просто поэтом"? А кто же он теперь?
- Теперь он священник отец Борис.
- Интересная судьба… А все же некий имперский дух присутствует и в Мюнхене, согласитесь!
- Да, пожалуй. Пусть это не Петербург и не Париж, но мне здесь уютно. И дыхание времени здесь определенно чувствуется, здесь много подлинной старины.
- Вы любите Мюнхен?
- Можно сказать и так. Знаете, я сначала жила во Франкуфурте-на-Майне, но как-то приехала сюда зимой и увидела чаек, летающих в вихрях метели над Изаром! Знаете, я тут же решила: буду жить здесь или нигде! А еще я люблю Вену - вот где поистине имперское величие! Но Австрия, к сожалению, не принимает политических эмигрантов - у них на этот счет существует какая-то договоренность с Советами.
- Разве художники не предпочитают всем столица Париж?
- Художники - да: им надо общаться между собой, тусоваться…
- Простите?
- "Тусоваться" - от слова "тусовка": общение единомышленников, что ли.
- Надо будет запомнить.
- Ах, не надо, не запоминайте! Я так люблю эмигрантский русский язык!
- Да что вы, милая? Это же законсервированный язык - кому нужны эти словесные консервы?
- Это эталонный русский язык! - пылко возразила Юрикова, к великому удовольствию графини. - Знаете, в Ленинграде, - сейчас я специально употребляю эту мерзкую "кликуху" Петрова града, - до сих пор еще живут старики и старушки, которые говорят настоящим русским языком - без советизмов и городского жаргона. Но очень скоро их совсем не останется, и это будет очень грустно.
- Благодарю вас! - графиня сказала это искренне и со всей благосклонностью, на какую была способна: все же она находилась при исполнении служебных обязанностей и перед нею был не кто-нибудь, а подозреваемая. - Так вы себя уютно чувствуете в Мюнхене?
- Более или менее. Я люблю Рим и Париж, но жить там постоянно я бы не смогла. Художники предпочитают творить в Париже, а мне ведь не творить, просто - работать. На мой взгляд, нет более подходящего города для работы, чем Мюнхен: это культурный центр с традициями, но без суеты и шума.
- А что за работа у вас, если не секрет?
- Секрета никакого нет. Сейчас я пишу книгу одном интересном человеке, коллекционере и галеристе, которого за неофициальные выставки приговорили к четырем годам лагеря и отправили на Колыму.
- Боже мой! Неужели и такое бывало?
- Один раз - было.
- И как же его зовут?
- Георгий Николаевич Михайлов. Это будет книга для серии "ЖЗЛ".
- Жизнь замечательных людей…
- О, вы читаете книги из России?
- Ну, разумеется, читаю. Это большая и серьезная работа, как я понимаю. Она принесет вам доход?
- Не думаю. Да и возьмет ли книгу редакция "ЖЗЛ" - тоже покрыто мраком. Нет, работа моя меня не кормит, а скорее разоряет. Кормит меня немецкое государство, за что большое ему спасибо, я ведь живу на пособие. А чтобы арендовать залы для выставок, чтобы ездить к художникам и собирать у них материал для книги, мне приходится продавать некоторые работы.
- Это грустно.
- Еще бы! Если вы уже допили чай и больше не хотите, то, может быть, вы желаете посмотреть другие работы Каменева?
- Да, конечно!
- Удачно, что они пока еще у меня: черед, несколько дней хозяин их отсюда заберет. Но он будет доволен, если до того кто-то купит какую-нибудь его работу. Не вставайте, сидите - я сама их вам покажу.
Под одним из окон башни стояли прислоненные один к другом холсты. Юрикова стала выносить их один за другим и ставить на мольберт, с которого сняла и отставила в сторону свой незаконченный портрет.
Живопись Константина Каменева на Апраксину впечатления не произвела: она почти сразу же вспомнила едкое замечание Ады фон Кёнигзедлер - "Дали из Кривого Рога". Действительно, перепевы Дали в некоторых работах доходили до прямых цитат. Хуже того, далиевские приемы сочетались у Каменева с псевдорусской тематикой а духе популярного на Западе Ильи Глазунова. На одной картине был изображен синеглазый и златокудрый пастушок с глуповатым круглым личиком, а вкруг него - стадо коров, овец и коз на паучьих ногах, будто отощавшее от колхозной бескормицы. На другом холсте был изображен пестрый, как сарафан, луг, и на нем спиной к зрителю подлежала обнаженная красавица; толстая русая коса лежала у нее вдоль позвоночника и, дойдя до румяных ягодиц, почему-то вдруг превращалась в змеиный хвост с зигзагообразным рисунком. Еще одна обнаженная красавица, тоже спиной к зрителю, чуть поодаль обнимала белоствольную березу, а по телу ее ползали осы - от гигантской осы, целиком закрывавшей одну пышную ляжку, до мелких насекомых, роящихся под мышками. Не обошлось и без религиозной тематики: над горящим остовом церкви в небе крестом висел самолет, а на концах крыльев у него вместо звезд были нарисованы раскрытые красные ладони.
- Весьма многозначительно и совершенно непонятно! - прокомментировала графиня. - Кстати, а икон на продажу у вас случайно нет?
- Я не торгую иконами, - холодно ответила Юрикова и нахмурилась. - Так вам не понравились работы Каменева?
- Как вам сказать? Я недавно была на выставке в Монжероне и видела там работы куда более зрелых художников - Целков, Рабин, Окунев, Жарких…
- О, да вы знаток! Что же вы мне сразу не сказали? Я ведь и сама понимаю, что Каменев слабый художник. Может быть, здесь, на Западе, он и развернется со временем, но пока… Однако его работы покупают, эмигрантам он нравится.
- Но вы своего протеже почему-то на стенку не вешаете?
- Ах, ну тут, знаете ли, совсем другие причины… Впрочем, если вас не заинтересовали его работы, так не о чем и говорить.
Она сняла картину с крестом-самолетом с мольберта и поставила ее к другим, под окно.
Апраксина собралась было распрощаться несолоно хлебавши, но тут зазвонил телефон. Юрикова схватила трубку и пошла из комнаты, бросив на ходу:
- Извините! Я сейчас вернусь - посмотрите пока другие картины.
Апраксина тотчас подошла к картине, висевшей на стене за неплотно прикрытой дверью в прихожую. Стоя возле нее, она отчетливо слышала голос хозяйки.
- Да… Зачем ты звонишь, я же просила тебя больше этого не делать! Да, в Вене полный порядок и будут две выставки - фондовская и городская. Нет, я все эти дни, как вернулась из Австрии, так и сижу дома, работаю, и мне почти никто не звонит… Нет, я не передумала… Нет, Костенька, я не стану с тобой встречаться… Это мое личное дело, как я к тебе отношусь, и прости, но на эту тему я не могу с тобой разговаривать - я не одна… Какая полиция - ты что, с ума сошел? Нет, это покупатель. Ты можешь, наконец, сказать, что там у тебя случилось и почему ты все время упоминаешь полицию?… Так приезжай ко мне и расскажи не по телефону… Не можешь? Ладно, давай встретимся… Хорошо, в пять в галерее над кассовым залом, перед "Кингом".
Апраксина успела отойти к окну и, когда Юрикова вернулась в комнату, она смотрела сверху на кладбищенские деревья, над которыми поднимался пар - небо очистилось и солнце заливало молодую листву.
Юрикова подошла к другому окну и встала перед ним, зябко обняв себя руками за плечи. Потом она повернулась к Апраксиной и резко спросила:
- Вы закончили? Что-нибудь присмотрели?
- Нет. Ваши картины мне не по карману, а художник Каменев мне определенно не нравится.
Юрикова как-то неопределенно хмыкнула.
- Но спасибо вам, я получила огромное удовольствие и от этих картин, и от знакомства с вами, однако больше не стану отнимать у вас время. Но, возможно, я позвоню вам еще раз. Вы разрешаете?
- Звоните, - равнодушно сказала Юрикова и пошла к дверям впереди гостьи.
Когда графиня снова вошла в ворота кладбища, солнце уже успело просушить и листву, и дорожки и даже могильные камни. Пол пути Апраксина прошла, не глядя по сторонам, и только пройдя сквозь обезлюдевшую аркаду, обратила внимание, как все вокруг преобразилось: высыхая на солнце, надгробья опять изменились, каждое на свой лад. Поравнявшись с вестницей смерти, Апраксина в удивлении остановилась. Еще недавно, какой-то час назад, этот лик был таким прелестным и юным, а сейчас, под лучами солнца, сквозь черты красавицы проступила маска тления. Ангельское личико превратилось в лицо мертвой женщины, детская округлость мраморных щек сменилась одутловатостью распухшего трупа, с которого вот-вот начнут сползать посеревшие ткани. "С этим ангелом вода и солнце ведут какие-то странные игры!" - подумала Апраксина и решила, что непременно придет сюда еще раз - проверить.
Выйдя из ворот кладбища, она разыскала телефонную будку, позвонила инспектору Миллеру и назначила ему свиданье без четверти пять на Главном вокзале.
На галерее над кассовым залом Главного вокзала располагались маленькие магазинчики и закусочная "Кинг". За столиками, стоящими прямо на галерее, пассажиры и встречающая публика сидели за кофе и прохладительными напитками в ожидании поездов. В основном это была молодежь, но были и солидные посетители - те, что из экономии предпочли "Кинг" более дорогим ресторанам и кафе, располагавшимся внизу. Состоятельные граждане Германии, как известно, не стесняются экономить - "Береги пфенниг, а марка сама себя сбережет".
Около пяти часов на галерею поднялась Анна Юрикова. На ней был светло-зеленый дождевик нараспашку, а под ним темно-зеленое шерстяное платье грубой вязки; ее густые рыжие кудри были схвачены повязкой из шерсти того же цвета. Она прошла в зал "Кинга", выстояла небольшую очередь и вернулась на галерею с подносом, на котором стояли два больших картонных стакана с кока-колой. Один она оставила стоять на подносе, а из другого стала через соломинку потягивать холодный напиток, хмуро и рассеянно поглядывая через барьер на суетившуюся внизу вокзальную публику. Потом она вынула из сумки черный футляр для очков и положила его на середину стола.
За соседний с нею столик уселся полный немолодой немец чиновного вида, типичный "белый воротничок" баварского образца, т. е. более элегантный, чем представители его класса в других землях Германии, исключая разве что Западный Берлин. Небрежным жестом кинув на стол свежий выпуск "Мюнхенер Меркур", он поставил поднос, на котором стоял прозрачный пластиковый стакан с кинговским пивом. Потом сел, развернул гамету и стал читать, потягивая свое дешевое пиво с таким удовольствием и достоинством, как если бы это было достопочтенное монастырское пиво в тяжелой стеклянной кружке. Случайно рассеянный взгляд Юриковой встретился с его ясными голубыми глазами, и баварец ей приветливо улыбнулся. Юрикова чуть нахмурилась и отвернулась. Чиновник ничуть не обиделся и перевернул странницу газеты. Тут к его столу подошла старая бродяжка с двумя большими пластиковыми сумками, набитыми каким-то барахлом. Низким сиплым голосом она спросила, свободно ли место за его столом, на что тот ответил бодрым "яволь!" и мягкой улыбкой. Бродяжка поставила свои мешки под стол и пошла в закусочную. Через несколько минут она вернулась с таким же, как у него, прозрачным стаканом пива и большим пакетом жареного картофеля фри, уселась и принялась за свой скромный ужин. Длинные брусочки картофеля она брала не предназначенной для этого пластиковой вилочкой, а прямо рукой в черной кружевной перчатке с дыркой под большим пальцем. Не сняла она и нелепой приплюснутой шляпки с ветхой вуалеткой; клочья вуалетки спадали ей на нос, и она отдувала их, отправляя в рот золотистые палочки. Комический и жалкий вид бродяжки ничуть не смущал соседа: делая очередной глоток пива, он вежливо приподнял свой стакан и сказал ей: "Прозит!" Старушка в ответ кивнула со скромным достоинством, приподняла в ответ свой стакан и деликатно из него отпила.
Странная эта пара за соседним столиком невольно привлекла внимание Юриковой, и она не заметила, как сзади к ней подошел тот, кого она ожидала.
- Здравствуй, Малыш! - Каменев нагнулся, чтобы поцеловать ее, но она отстранилась.
- Здравствуйте и давайте, пожалуйста, без этого. Вот ваши очки, я починила их, - она пододвинула к нему черный футляр.
- Ох, слава Богу! Я без них чувствовал себя в Париже, как в Лондоне.
- То есть?
- Видел все в сплошном тумане!
- А! Очень вам сочувствую.
Каменев надел очки, и лицо его сразу стало уверенным.