- А почему ты говоришь мне "вы"? И почему мне нельзя поцеловать тебя?
- Потому что я этого не хочу.
- Малы-ыш! Что за муха тебя укусила?
- Никто меня не кусал, и я вам не малыш.
- Ох! Как я не люблю, когда ты такая…
- Какая?
- Вздорная и колючая. Тебе не кажется, что это будет звучать глупо, если мы с тобой станем обращаться друг к другу на "вы"?
- Мне - не кажется. Садись, пей свою колу и выкладывай, зачем я тебе понадобилась?
Каменев устало вздохнул, грустно улыбнулся и сел.
- Вот видишь, ты и сама не выдерживаешь своего надуманного "вы". К чему все это, Анна? У нас наступило тяжелое время, все наше будущее зависит сейчас от того, как мы с тобой переживем это трудное настоящее. Почему ты хочешь еще омрачить его?
- Настоящее… Будущее… Ах, Костя, неужели ты так до сих пор и не понял, что ничего этого у нас нет - ни настоящего, ни будущего! А есть у нас только прошлое, которое надо поскорей забыть и теперь уже забыть навсегда.
- Нет, мой любимый и вздорный Малыш! Впереди у нас целая жизнь и бездна счастья. Это только сейчас нам тяжело, это самое страшное время с тех пор, как я пришел к тебе на Суворовский, - а ведь нам и тогда было нелегко.
- Лучше бы ты не приходил тогда и не приезжал потом, Костенька! Дождалась…
- Бедная моя Анна! Ты еще не знаешь, чего ты дождалась и что нам еще предстоит пережить. - Каменев снял очки и закрыл лицо руками.
- Еще?! Нет, Костя, больше я ничего переживать не намерена. Мне это не нужно! Ты слышишь - не нужно!
- Малыш, но это же - любовь!
- Нет, не любовь - это бесовщина какая-то! Нас словно кто-то водит по кругу: мы сходимся, расходимся и снова возвращаемся к той же самой безысходности. С меня довольно, Костя. Ты должен сегодня же забрать у меня свои картины, и на этом - кончено. Хватит, хватит, хватит с меня! Мне надо книгу писать, а не тратить жизнь на бесконечный роман с тобой. Эдак я сама скоро начну женские романы писать…
- У тебя не получится, - вздохнул Каменев. - Ты слишком холодна для этого, Анна.
- Я - холодна? Ну, знаешь…
Каменев взял в обе руки кулачок Анны, которым она постукивала по столу в такт своим словам, разжал его и накрыл ладонью.
- Малыш, все обстоит гораздо страшнее, чем ты думаешь. Перестань, пожалуйста, нервничать и выслушай меня внимательно. Случилась ужасная вещь.
- Разве не все ужасное с нами уже случилось?
Каменев молча глядел ей в глаза.
- Ну что там еще произошло? - спросила она, остывая.
- Натальи больше нет, Малыш.
Брови Анны взлетели вверх.
- А, так она все-таки тебя бросила? Ну и правильно сделала, я бы на ее месте давно так поступила. Она что, сбежала, уехала в Россию, как и грозилась?
- Нет, она не сбежала и не уехала.
- Так что же?
- Ее совсем нет больше.
- Она что - умерла?!
Каменев кивнул, не поднимая головы.
- Нет! - Анна испуганно зажала рот обеими руками.
Он опять молча кивнул.
- Наташа покончила с собой? - спросила Анна, глядя на Каменева расширившимися глазами.
Каменев снова кивнул.
- Но почему? Зачем?! Боже мой, какая мерзкая, отвратительная глупость! Я ведь ей сказала… Мы оба ей сказали, что мы расстаемся! Разве не так?
Каменев поднял голову и поглядел в глаза Анне.
- Я этого не говорил. Неужели ты в самом деле думаешь, что она нам поверила? Кто-кто, а Наташа понимала, что расстаться мы с тобой не сможем, и она решила уйти с дороги.
- Когда?… Как?… Когда это случилось?
- Пятнадцатого апреля. Да, в тот самый вечер, в отеле, после того, как мы уехали. У нее был с собой какой-то яд, и она его приняла.
- Господи! - Анна молчала несколько секунд, потом перекрестилась и прошептала: - Господи, помилуй душу новопреставленной рабы Твоей Натальи… И нас, грешных и виноватых, помилуй, Господи! Господи!..
Из глаз ее потоком хлынули слезы.
- Мой трогательный Малыш! И у тебя, как всегда, нет платка, - ласково сказал Каменев, дав ей немного выплакаться. - Вот, возьми мой.
- Не надо! - Анна схватила с подноса бумажную салфетку, вытерла лицо и высморкалась.
- А теперь, Анна, возьми себя в руки и запомни самое главное: если кто-нибудь будет расспрашивать тебя о Наталье, ты не должна говорить ни слова о том вечере в отеле.
- А если меня вызовут в полицию, Костя? Ведь этим непременно займется полиция!
- Она уже занимается, и меня уже допрашивали. В полиции знают о твоем существовании и даже, похоже, догадываются о наших с тобой отношениях. Думаю, что тебя тоже могут вызвать.
- Ну так что же?
- Как что? Тебя будут спрашивать о наших отношениях.
- Костенька, я скажу всю правду.
- Какую правду, Малыш? Ты хочешь посвящать полицейских в перипетии нашей любви?
- Нет. Я только скажу, что это мы с тобой виноваты в смерти Натальи.
- Так… - Каменев оставил ее руку и откинулся на стуле. - Ну-ну… Чего-нибудь в этом роде от тебя и следовало ожидать.
- Разве я не права, Костя?
- Анна, глупая ты девочка! С точки зрения уголовного права мы не виновны в ее самоубийстве.
- Мы виноваты, Костя.
- Виноваты в том, что любили друг друга так долго и верно? Ты хочешь сказать, что это наша любовь убила ее?
- Не любовь - грех. Это наш с тобой грех убил ее.
- Но не с точки зрения закона! Полицию любовь не интересует, Анна, ее интересует только одно: было это в самом деле самоубийство или…
- Убийство? Ты хочешь сказать, что полиция может заподозрить нас в том, что мы сговорились и убили Наталью? Какая чушь!
- Может, Анна, очень даже может. И мы с тобой обязаны это учитывать.
- Если мы будем говорить правду, в полиции поймут, как обстоит дело на самом деле. Не идиоты же там сидят!
- Ты со своим чувством вины только запутаешь все дело и вызовешь подозрения, которые без твоих покаянных настроений могут и не возникнуть. Возможно, я просто перестраховываюсь, но я уже боюсь потерять и тебя тоже.
- Ты боишься, что нас могут арестовать по подозрению в убийстве?
Каменев кивнул.
- Ну это вряд ли… Хотя это было бы только справедливо: ведь это мы довели твою жену до самоубийства.
- Не смей так говорить, Анна! Никто не знал, что Наталья способна на такую глупость.
- Ты всегда это знал, Костя.
- Я знал?
- Да-да, ты. Сколько раз ты мне твердил, что не оставляешь Наталью только из опасения, что она что-нибудь с собой сделает? Ты же не лгал мне, когда так говорил?
- Я не лгал тебе. Она постоянно меня этим шантажировала.
- Знаешь, Костя, а ведь я должна просить у тебя прощенья! Я не очень верила тебе: я иногда думала, что это только отговорки, чтобы оправдать свое нежелание развестись с Натальей. Прости меня, если можешь.
- Ах, дорогой мой Малыш! Да я прощаю тебе все, что ты делала и думала, и все, что ты еще будешь делать и думать! Не об этом сейчас речь, не о наших с тобой отношениях. Ты не понимаешь…
- Нет-нет, я-то как раз все понимаю! Это ты еще не понял, Костя, что Наталья все-таки добилась своего: такой вот страшной ценой, но она нас разлучила.
- О нет, моя милая, нет, разлучить нас невозможно! Просто сейчас нам надо собрать все наши силы и пережить это кошмарное время. А потом мы снова будем вместе и уже навсегда. Я никогда не скрывал от тебя, что жалею Наташу и не могу поступить с нею жестоко. Она мне грозила, но теперь, когда это все же случилось, я твердо знаю: мы не должны поддаваться панике и поступать так, как она замыслила. Я скорблю о ней, но вместе с тем я испытываю и облегчение, что этот невыносимый террор окончен.
- Костя!
- Да-да. Мне стыдно, мне страшно, но это так. И сейчас мы должны быть очень осторожны, любовь моя. Обещай мне, что будешь меня слушаться!
- Нет, Костя, этого я не могу тебе обещать. Я ведь не Наташа… Если меня вызовут и спросят, я скажу всю правду.
- И в результате на тебя падет подозрение!
- Пусть падает.
- И на меня тоже - "пусть падает"?
- Ты же виноват.
- В чем, Анна?
- В прелюбодеянии.
- Что за дикие слова ты употребляешь, Малыш!
Анна отвернулась. Каменев снова взял ее руку в свои.
- Ты неисправима! Ты хоть знаешь, как это будет по-немецки - "прелюбодеяние"?
- Я загляну в словарь.
- Неужели ты не понимаешь, как это будет смешно и непонятно для дубинноголовых немецких следователей, если ты начнешь говорить о подобных вещах и в подобных выражениях на допросе в полиции?
- Я не боюсь показаться смешной.
Каменев громко застонал.
- Ты невыносима!.. А психически ненормальной ты не боишься показаться? Тебя пошлют на экспертизу и в лучшем случае диагностируют тебе психопатический комплекс вины. И потом, Анна, вспомни, разве на допросах в КГБ ты всегда говорила правду?
- Я не говорила им правды, но я и не лгала. Я вообще никогда ни о чем с ними не разговаривала, пользуясь правом обвиняемого не отвечать на вопросы.
- Уголовно-процессуальный кодекс…
- Да. А здесь я буду говорить правду.
- Мой честный и гнусно упрямый Малыш! - Каменев поднес к губам ее руку и поцеловал. - Вот за это-то я и люблю тебя. И все же я против того, чтобы объяснять тупоголовым "полицистам" все сложности и тонкости нашего любовного треугольника.
- Не такие уж они тупоголовые, это ты, Костя, Фейхтвангера начитался. Баварцы медленно запрягают, медленно ездят, зато всегда прибывают в намеченное место в указанный срок. В отличие от нас, русских.
- Но твое умение закусить удила и мчаться во весь опор может нас на полном ходу сбросить в канаву. В грязную канаву, Анна. И наша любовь станет темой эмигрантских сплетен и немецких пересудов типа "Ах, эти русские!".
- Тут ты, наверное, прав… Так что же нам делать, Костя? Может, мне просто куда-нибудь уехать на время, пока меня еще не вызывали в полицию?
- Это было бы самое лучшее. Если ты понадобишься всерьез - тебя найдут без труда. Но зато тебя не станут допрашивать просто так, для ровного счета. Сейчас, пока тебя еще не вызывали, ты вправе ехать куда угодно, и надо этим воспользоваться: это не будет расценено, как попытка уйти от допроса. Ты уедешь, а тем временем следствие установит, что это было самоубийство, я похороню бедную мою Наташу, а потом дам тебе знать. Но не сразу, хорошо? Какое-то время мне еще надо будет побыть одному.
- Я понимаю.
- Почему бы тебе не отправиться отдохнуть в Париж или в Италию?
- А деньги, Костя?
- Ах да! У меня тоже, как назло, нет сейчас никаких свободных денег. А впереди еще и похороны… Нельзя ли продать что-нибудь из моих картин?
- Сейчас трудно продавать картины, ты же знаешь - инфляция… Сегодня ко мне приходила одна симпатичная старая ведьма, русская графиня, но вид у этой графини был какой-то слегка полоумный, так что я не очень на нее рассчитываю. Но если она придет еще раз, я предложу ей Юрия Галецкого.
- А почему бы тебе не продать одну из моих работ?
- Но Галецкий недавно вернулся в Россию, и теперь его работы снова поднялись в цене.
- Ах вот что! А просто взять в банке ссуду ты не можешь?
- Не дадут. Я ведь безработная.
Каменев задумался. Анна допила свой стакан, перевернула его, высыпала подтаявшие кубики льда и стала складывать из них башню.
- Я получил кое-что в Париже, - сказал Каменев после паузы. - Правда сейчас мне понадобятся деньги на… Но уехать из Мюнхена ты должна непременно! Знаешь что? Поезжай-ка ты к Майклу в Вену и побудь у него, пока я тебя не вызову. - Каменев достал бумажник и вынул из него несколько сотенных бумажек. - Вот, возьми, тут немного, но на дорогу и на первое время тебе хватит. А не хватит - займешь у Майкла, я потом ему отдам.
- А ты уверен, что я тебе тут не нужна?
- А кто еще недавно собирался навек расставаться?
- Вечно ты добиваешься своего…
- Да, Малыш, и так будет всегда. И сейчас я хочу, чтобы ты поехала домой, приняла ванну, а потом легла отдохнуть, поставив будильник на девять часов. В десять идет последний поезд на Вену.
- Ты уже и расписание поездов успел посмотреть?
- Да. Я все предусмотрел.
- Спасибо тебе: сейчас я бы и вправду не сумела позаботиться о себе. Отвезти тебя домой?
- Ни в коем случае! Я поеду на метро. До свиданья, дорогая моя.
- Постой! Тебя из Монжерона вызвала полиция?
- Да. Какой-то тип из полиции меня прямо там допрашивал.
- Ажан?
- Не понял.
- Французский полицейский?
- Нет, он приехал специально из Германии. Он-то и посоветовал мне срочно вернуться в Мюнхен самолетом.
- А как же твои картины?
- Не хотелось их снимать до окончания выставки. Не беспокойся, за ними Валентин присмотрит. Он мне их привезет, когда приедет на похороны Натальи.
Рука Анны дрогнула, и башня из ледяных кубиков, которую она так старательно и осторожно выкладывала, рассыпалась.
- Как жутко это звучит - "похороны Натальи"! Да, мне в самом деле лучше сейчас ехать в Вену. Ладно, ты иди, Костенька. Я еще немного посижу, соберусь с мыслями.
- Хорошо, Малыш. А в Вене постарайся ни о чем не думать. Гуляй с ребятишками Майкла, слушай музыку, ходи по музеям и готовь нашу выставку - в такое время полезно заниматься делом. А я буду тебе звонить. На всякий случай не забудь самое главное: ни в каком отеле мы с тобой не были и с Натальей там не встречались.
- Хорошо. Ты позвонишь мне в Вену, если что-то пойдет не так?
- Обязательно позвоню.
Каменев поднялся из-за стола, подошел к Анне и поцеловал ее в голову и пошел к спуску.
- Зонтик! Костя, ты забыл свой зонтик!
Он вернулся к столу, взял висевший на спинке стула зонт и, не сказав больше ни слова, повернулся и, не оглядываясь, пошел к эскалатору.
Анна сидела и глядела ему вслед, пока он спускался на эскалаторе, потом наклонилась и принялась смотреть через сетку барьера, как он идет через кассовый зал и спускается по ступеням в подземный зал вокзала. Потом она встала и тоже направилась к эскалатору.
Инспектор следил за нею, пока она не спустилась в кассовый зал и не исчезла. Только тогда он повернулся к Апраксиной.
- Ну, так о чем же они разговаривали?
- У-ф, какая жара!
Миллер достал из-под газетного вороха магнитофон, но она остановила его жестом.
- Не спешите, инспектор! Сначала скажите мне о ваших впечатлениях. Я больше следила за словами, ведь здесь довольно шумно, а вы наблюдали все, но не понимали слов. Между тем слова могут означать одно, а мимика, жесты - совсем другое.
- Вы думаете?
- Убеждена. Попробуйте, дорогой инспектор, реконструировать эту встречу, исходя только из ваших визуальных наблюдений.
- Как это?
- Ну, представьте себе, что магнитофон испортился, а я забыла русский язык, или они говорили по-венгерски. Что, по-вашему, произошло между ними?
- Гм, я попытаюсь. - Миллер откинулся на стуле и задумался. - А можно я схожу еще за пивом?
- Пожалуйста, инспектор.
- Захватить для вас стаканчик?
- Боже избавь! Нет, для меня возьмите минеральную воду.
Когда инспектор вернулся, он сначала отхлебнул из своего стакана, а потом уже начал говорить:
- Мне показалось, во-первых, что госпожа Юрикова о смерти Натальи Каменевой не знала, и господин Каменев сначала ей ничего не сказал: они встретились, как встречаются поссорившиеся люди - разговор был поначалу напряженный и не очень дружественный, по крайней мере, со стороны госпожи Юриковой. Потом Каменев, видимо, сказал ей о смерти жены - и это известие ее потрясло, она заплакала. Потом они заговорили как влюбленные: похоже, что Каменев в чем-то ее убеждал, может быть, делал ей предложение, а она - отказывалась. Потом между ними возник какой-то не очень приятный денежный разговор, после которого Каменев очень неохотно передал ей деньги. Но закончили они разговор, как мирные супруги или старые друзья, которым удалось придти к соглашению.
- Довольно точные наблюдения.
- Так о чем же они говорили на самом деле?
- Они сговаривались, как обмануть следствие.
- Не может быть!
- Все записано на пленке. А как вам показалось, инспектор, эти двое действительно любят друг друга? Они были искренни друг с другом?
- В общем да, если речь идет о чувствах. Но если господин Каменев, как мне показалось, не искал слов, то госпожа Юрикова то и дело задумывалась, подбирала слова, отвечала не сразу.
- Перемотайте пленку, и я переведу вам весь разговор слово за словом. Но главное скажу вам сразу: Каменев уговорил Юрикову скрыться из Мюнхена. Она сегодня едет в Вену последним вечерним поездом.
- Ах так! Это неожиданный поворот. Выслать к ней на квартиру наряд или перехватить ее здесь, на вокзале?
- В этом нет нужды, я знаю, где ее искать в Вене: в любой момент, как только она нам понадобится, мы ее найдем. Пусть спокойно едет себе в Вену и побудет там некоторое время в законсервированном для следствия состоянии. Мне сдается, что Анна Юрикова - крепкий орешек, и поэтому я предлагаю пока оставить ее в покое и вплотную заняться Каменевым.
Инспектор согласился, и они принялись слушать магнитофонную запись.
На другой день состоялся еще один допрос Константина Каменева. На этот раз он был в очках, держался гораздо спокойней, но так и не узнал в инспекторе допрашивавшего его в Монжероне полицейского, а в его ассистентке - парижскую писательницу, писавшую книгу об Анне Ярославне. Сначала он самоуверенно попытался отвечать на вопросы Миллера по-немецки, но потом сдался и перешел на русский, как и в прошлый раз. Апраксина переводила и тут же заносила в компьютер его ответы. И вот настал момент, когда она сняла с принтера и подала ему отпечатанный протокол допроса и попросила прочесть и подписать его: Каменев с облегчением понял, что его вот-вот отпустят. И тут инспектор Миллер как бы для проформы спросил его, не желает ли он еще что-нибудь внести в протокол?
- Как будто нет… - ответил Каменев, беря со стола любезно пододвинутую Миллером авторучку и готовясь подписывать протокол.
- Не спешите подписывать, - остановил его Миллер. - Я хотел дать вам возможность самому дополнить свои ответы, но, к сожалению, это не получилось. Вы забыли рассказать нам о своем пребывании в отеле "У Розы".
Каменев молча озадаченно глядел на инспектора. Молчали и Миллер с Апраксиной. Каменев подождал еще немного и потом заговорил.
- Отель "У Розы"? Ах да, кажется, именно так назывался тот маленький отель возле австрийской границы. Да, я там был.
- Почему же вы это скрыли? Ведь не могли вы не понимать, что это важно для расследования.
- Это трудно объяснить…
- Можете снова говорить по-русски - госпожа Апраксина нам поможет.
- Я был там не один, и поэтому не мог вам об этом рассказать. Я был с женщиной, - сказал он по-русски и повернулся к Апраксиной.
- Вы находились в отеле вместе с вашей женой?
- Нет, я был с другой женщиной, не с женой. Но теперь, - продолжал Каменев, - я, конечно, должен рассказать и об этом. Да-да, я все расскажу. Так будет лучше…