Он шёл по старой Москве, надеясь, что Римма Павловна - та, с кем он поговорит свободно и без последствий. Он даже с Сытиным напрягался, чтоб вдруг не раскрыться. К кому ещё он понёс бы свой страшный груз? Кастальская знала сбитую, но его не знала. То есть, с Кастальской он мог в одностороннем порядке облегчить душу, это дало бы ему стратегическую информацию для встречи со следователем.
Потому что, если он когда-то признается, а иного пути нет, Марину тоже сочтут неслучайной жертвой. Он понял, что и сам вряд ли поверил бы человеку, если с ним связаны сразу три смерти, а он уверяет, что не причастен ни к одной.
Дом был старым - в нём когда-то жили знаменитые актеры и прочая культурная элита середины века, о чём говорили мемориальные доски. Вывеска на подъезде зазывала в салон "Гнозис". Охранник открыл ему, и Девяткин сразу погрузился в магию многочисленных мелких лампочек, длинных лент, колышущихся висюлек, блёсток, шаров, талисманов, символов, фолиантов на полках, кресел, девичьих хитонов и музыки. Захотелось спать. Он сидел, дожидаясь вызова, и читал на тумбе текст, набранный модерновым шрифтом, но одновременно с претензией на старину:
В БУДУЩЕЕ БЕЗ СТРАХА
Кастальская Римма Павловна
Ясновидящая. Высшая категория магии.
Предсказательница. Целительница.
100% гарантии в сложнейших делах.
Профессионально и без обмана.
Любовная магия: приворот, сохранение брака, избавление от измен. Уникальная защита на союз. Устранение негативов: избавление от депрессии, сглаза, порчи, проклятий.
Бизнес: успех, везение, привлечение денег.
Авторская методика. Результат 1 день.
Письменная гарантия.
Рекламой магии были заполнены все СМИ. Казалось, ужас и боль в мире существуют лишь потому, что есть люди, которые не удосужились сходить к магам и прозорливцам. Девяткин относил этот бизнес к разряду психологических, считая, что на некоторых граждан больше действуют магический антураж и колдовские заклинания, чем фармацевтика и классическая медицина. Он не ждал от магов ничего сверхчеловеческого - будь в них сила, они бы устроили своё счастье по-другому, не принимали бы весь день несчастных и не выкачивали деньги из клиентуры. А если их цель - помогать людям, как они любят говорить, они могли бы улучшить мир каким-нибудь другим способом. Он знал, что ни один колдун не исправит случившегося лично с ним: трупы в его доме будут трупами до Второго Пришествия… Один лишь охранник - опровержение притязаний на сверхъестественную мощь тех, кто, обещая спасти других, не может спасти себя.
- Как там? - спросил он деву и, услышав, что у Риммы Павловны посетитель, сказал, что явился не на сеанс.
Дева ушла и скоро вернулась, чтоб проводить его. Он попал в сумрачный кабинет, забитый символами, спиритическими и оккультными штучками, магическими шарами. Слышался звук ситаров, пахло ладаном. В массивном кожаном кресле медитировала дама лет сорока; другая, молодая, в хитоне, с цепью на шее и с диадемой на лбу, занималась каким-то камланием, но сбилась при его появлении. Руки её застыли, выпал и покатился шарик, поблёскивая в свечах. Она шмыгнула мимо Девяткина в дверь.
- Вы Римма Павловна? - попытался он остановить её.
- Не могу вас принять, - бросила она на ходу.
- Стойте! - закричал он. - Знали ли вы Марину?
- Знала, - ответила колдунья, открывая другую дверь.
Он втиснулся в офис типа бухгалтерского: дисплей, шкаф с папками, телефон, факс, принтер, стол, кресла - всё современное. Магией здесь и не пахло - здесь пахло бизнесом. Она пятилась в ярком свете, блеск её диадемы слепил глаза.
- Что с вами?
- Не подходите!
- Я враг вам?
- Охранник!
День назад он посмеялся бы. Теперь испугался, даже вспотел.
- Не надо, - попросил он.
- Да. - Она уперлась задом в стол, отводя назад руку.
- Не понимаю… - сказал он.
- Вам ведь гадали… - напомнила Римма Павловна. Отчество ей явно не шло - из-за молодости.
- Мне гадали… Помню, что нагадали: я неудачник, в тридцать пять лет пик успехов, далее спад - до самой смерти.
- И… что вы сделали?
- А ничего… Боитесь? - Он усмехнулся ей и вдруг почувствовал на плечах чью-то тяжесть. Он инстинктивно дёрнулся - охранник сполз по стене, откинутый, словно молотом.
- Я его едва тронул… - объяснил Девяткин и отлепил пальцы Риммы от кнопки. - Но зачем вы его вызвали??! Что я сделал?!
- Вы знали о вашей силе?
- Силе? - Он удивлённо сжал ей локоть.
- Не надо! - вырывалась она, но смотрела не в его лицо, а под ноги.
- Я что, чумной? Не разыгрывайте, чёрт, пьес! Я пришел не на магический сеанс, не надо тайн и недомолвок, я за них денег не платил! - Но, увидев своё лицо в зеркале на стене, отчаянно злое и бледное, он сказал: - Простите.
- Вы, - она сделала от стола шаг, - уходите?
- Нет. Но скажите, что именно вас пугает… - Заметив, как шевельнулся охранник, он связал ему за спиной руки скотчем, скотчем же залепил рот. - Скажите… Хоть… я не за тем пришёл.
- А то, что вы потом меня обвините, - отозвалась она, - в ваших бедах… Мне сказать нечего, у вас всё… прекрасно.
- Врёте!
- Вам ведь гадали. Всё так и есть.
- А как "так"?! Смотрите в глаза! - прикрикнул он.
Она рассматривала пол.
- Издеваетесь? - произнёс он. - Или же набиваете цену?
- Всё началось, - бормотала она, - то, что вам гадали.
- То есть моя судьба летит под откос?
- Весь мир, - сообщила она. - Весь мир.
- Вы это видите?
- Вижу… Это многие видят, это не новость, об этом уже пишут.
- А что со мной? - скривился он. - Сглаз? И я буду должен ходить к вам, каждый визит полета долларов?
- Я не смогу вас вылечить…
Девяткин, приблизившись, схватил её за плечи.
- Что со мной? Что? Какая-нибудь не та структура?
- Если честно, - она дрожала, и он чувствовал эту дрожь, - в вас нет структуры.
- Глупость какая, - сказал Девяткин. - Я ведь имею форму, а любая форма поддерживается структурой. И если формой я человек, - я и структурно человек… Вы лжёте, чтобы запугать меня? - Его голос звучал все тише, лоб покрывался потом. - Знаете… нет, вы не видите ничего, ваш промысел - только гипноз; вы внушаете все, что вам нужно, лишь бы обращать клиентов в дойных коров.
- Я вас боюсь, поверьте! Вас бы все боялись, знай они…
- О чём?!
Ведунья, побледнев, ослабла в его руках, и он чувствовал, что страх этот неподделен.
- В вас нет… структуры… - повторила она. - Поэтому и детей нет.
- А что есть?
- Нечто. Вы эмуляция человека… мистификация.
- Я, - хохотнул он, - не человек?
- Да.
- А кто?
- Не знаю.
Руки его разжались. Освобождённая судорожно вздохнула.
- Чем же я страшен?
- Вы… знаете.
- Но если мне нагадали крах, чего ж вы-то боитесь? Или налгали? Гадалкой была молодая дама, я - студент. Она мне гадала на картах… но я не верил. Многие гадали. В юности любишь славу, рвёшься к известности - хотя бы к той, о которой врёт гадалка. Она с тобой возится, анализируя твой единичный, бесценный феномен. В юности это льстит.
- Вы только что мне признались, что вам много раз гадали, - ответила она, - но запомнили вы только одно, что в среднем возрасте будет проблема. И вам не солгали… Но вы не умрёте. Крах человеческой симуляции - но не крах вообще. Вы трансформируетесь. Так яйцо лежит-лежит, а потом из него дракон… Этого я боюсь. Кончается ваш человеческий путь, и начинается путь новый.
- Что за новый путь?
- Не знаю! Но всё развалится. - Она уже плакала. - И всё вкривь пойдёт. Не останется ничего людского.
- Вы намекаете, что я… антихрист? - засмеялся он. - Но у меня нет рогов. У меня нет мышц, как у тигра.
- Он, - кивнула она на охранника, - упал, стоило вам, забывшись, выйти из социальной роли в ту, новую, о которой сами ещё не знаете. Но она пагубна.
- Я пришёл сказать вам о Марине, - напомнил Девяткин.
- Я знаю… - закрылась она руками.
- И… остальное знаете? - процедил он.
- И остальное, - подтвердила она.
- И я должен убить вас?
- Вы не убьёте. Вам суждено это делать… но без мотива, не сознавая. Убить, чтоб молчала, - дело преступника. Вы иной. Не преступник. У вас нет мотивов - и, знаю, не было - убивать. Вы знаете.
- Не было, - согласился он.
- Вы, - продолжала она, - просто несёте смерть. Вы порождаете смерть, как радиация. Вы посредник смерти.
- Где же сама смерть, которой я помогаю?
- Я… я не вижу. В хаосе я слепа.
- Но здесь, признайтесь, здесь у меня есть мотив убить.
- Не убьёте. Вам не позволит этого социальная роль.
- Чего вы тогда боитесь, если я вас не убью?
Римма Павловна села в кресло и заплакала.
- Мир рухнет, вот что ужасно! А вы не боялись бы, если б знали, что завтра или через год Москва кончится - и не только Москва, но весь мир, поэтому бежать некуда? Вы казнь мира - отложенная его казнь. Моя казнь тоже. Всё рухнет не от ваших намерений, но через вас. Если… вас не убьют… Или, может, вы не осмелитесь проявить себя…
Он свесил голову, уперев в стол руки.
- Значит, если я не осмелюсь, всё будет в норме? Мир сохранится?
- Да, - она глянула на него сквозь слёзы.
- Если я не послушаюсь бессознательных импульсов, всё будет в норме? То есть, мне следует быть нормальным? Жить, как прежде? И будет всё о’кей?
- Будет лучше, по крайней мере. Всё отложится. Ведь подобный вам может повториться лишь через век. Или через сто веков.
- Ваши дети, - сказал он, - проживут до старости? И умрут в свой час? Вам это нужно?
- И это. - Она кивнула.
- Не лучше ли для ваших детей сгноить меня в зоне, в камере со стальными стенами? - спросил он. - Раз вы знаете, и у вас есть улики, вы можете меня сдать. Я выйду, вы позвоните - и меня схватят. Ведь есть мотив убить вас… а заодно и охранника. Это лучше, чем ехать домой, где ждёт засада.
- Нет, так не случится, - сказала она. - Я этого не вижу. Я так и поступила бы, если б был прок… Но… - она медлила, - вам и тюрьма не преграда, если вы перестанете сознавать, что из тюрьмы нет выхода.
- Мистику мы оставим. Главное, что вы видите, - усмехнулся он. - Чтоб спастись, вы всё увидите.
- Я откровенна. Будь я хитрей, молчала бы.
- Да, - признал он. - Но вы уверены, что меня остановит только смерть - или возможность остаться в норме собственной волей. Что мешает вам, чёрт возьми, убить меня, чтоб сберечь ваши ценности? Я ведь всё уничтожу на земле, всю жизнь, вы так сказали?
- Вы убьёте лишь тот способ жизни, который называется человеческой и земной культурой. Но… вы начнёте иную жизнь. Не смогу я убить вас по той же причине, по которой вы выберетесь из тюрьмы. Я так вижу.
Он стоял с опущенной головой, опершись о стол.
- Думаешь, я не хочу жить нормально? Думаешь, я знаю, что происходит? Мир вокруг рушится, - бормотал он. - Ты вот в испуге - а я ведь напуган больше. Пока ведь хаос - вокруг меня. Нормальный гибнет, а возникаю я, анормальный, среде враждебный, хотя не делаю ещё ничего. Я не делаю - а среда меня теснит и загоняет в угол… Ты говоришь: нормальным быть?.. С двумя трупами?
- С четырьмя… - поправила она.
Он помолчал.
- Марина?
Она кивнула.
- Четвёртый?
- Не вижу, - она отвернулась. - Что-то вид застилает.
- Может быть… - произнёс он. - Впрочем, не хочу знать… Я не хочу знать этого, как и дня своей смерти. Но я хочу знать, что будет, если нормальный я исчезну… а останется анормальный.
- Останется хаос. А в хаосе я не вижу, - шептала она. - Вижу, когда четко, но в распаде - не вижу. Для этого нужны зрение и чутьё на хаос. Это иной талант.
- Странно, - сказал он. - Вы, колдуны и маги, общаетесь с запредельным, будучи к нему слепы.
- Мы на границе. Дальше наш взор бессилен.
- Тогда… Может, это чей-то умысел, привязывающий нас к реальности мук и боли? Может, если б мы видели, что за гранью, мы бы ушли туда?
Римма Павловна смотрела на него.
- Я вот что подумал, - продолжал он. - Ужас, что со мной вышло. Ужас, что происходит тысячелетиями… Но, если ужас обычен, он даже норма, даже закон, и главный закон, ведь погибает всё! Значит, ужас - необходимость и ценность большая, чем радость, счастье и жизнь?
Мы, значит, выпали из чего-то такого, куда нам опять пора?
Она побледнела.
- Что ж вы? Ответьте.
Длинными пальцами с ухоженными ногтями она схватила себя за ворот и отстранилась.
- Ну!
- Это… - выговорила она, - плохой мир. Это мир силы. Он так устроен, чтоб были власть и слуги. Поэтому в нём боль и муки… и я желала бы, чтоб был иной строй… Но тогда нас не будет. Речь тогда - об иных совсем существах, отличных, с иными чувствами. Нас не будет…
- Вы это поняли, - прервал он, - когда я сказал, что нужно вернуться туда, откуда мы вышли? Что смерть, может, лучше? Если здесь ужас - там рай? Мне тоже страшно, поверьте. Но есть отличие: мира и вас не будет там - а меня нет здесь… Здесь меня уже нет. Там я - буду, надеюсь. Здесь же… Главное, мне нельзя назад. Мне вынесут приговор по земным законам, хотя вы знаете, как провидица: я невиновен. Мне неприятно, что вы пытались во мне разбудить совесть - это навязанное нам преклонение частного перед общим. Вы мне внушали исподволь… Ну, признайтесь, что?
- А что? - напряглась она.
- Суицид.
Она помолчала и произнесла:
- Это? Для этого надо мир любить безответной любовью. А вам больше хочется любить то, иное… Я даже не знаю, что. Что-то невнятное рядом с вами мешает мне видеть.
- Я хаос… - сказал он и оторвал ладонь от стола. - Так и знал, что выйдет что-то в этом роде. Любой, кто к вам приходит, вместо реального слышит мистический вздор, которым вы возмещаете тривиальное отсутствие знаний о клиенте. Я к вам шёл поговорить о Марине, а увяз в мистике. Легче всего связать с хаосом человека, которого не знаешь. И вы старались. Хаос вне всяких описаний. Вы даже шьёте мне смерть Марины… и смерть ещё троих… которых НЕТ!!! - закричал он, склонившись над ней. - Их нет, четырёх… и двух… Вы классный психолог… Где вы учились? Но вы ошиблись… Вы развели меня только психически. Денег я вам не дам. В клиенты к вам не пойду, хоть вы и внушаете, что я монстр. Ещё пара фраз - и я б услышал о порче, которую можно снять? О сглазе? Чушь, я нормален! Но отдаю вам должное. Я понял, в чём ваша сила. С вами надо молчать, тогда вы не сможете плести сети, вытягивая факты… Видит! - взорвался он. - Пикни ещё, что, дескать, видишь. Я задушу тебя, доказав, что ты собственной смерти не видела! Видишь?!
Кастальская сжалась в кресле и отрицательно трясла головой.
- Я в норме, - кричал он. - А с комплексами - в лучшем случае, с комплексами корысти - вы… Вместо долгого оскорбительного спектакля можно было меня выслушать, и всё. Но вам нужней деньги… А я - нормальный.
Оправив галстук и бросив на стол десятку, найденную в кармане, он вышёл. Понял, что совершенно разбит и сам за руль не сядет. Ехал на такси. После разговора в салоне он понял: если он нормальный - должен сдаться. Иного варианта не было…
То есть был, но, если верить предсказаниям Риммы Павловны, он вырывал его из этого мира. От встречи остался тяжкий осадок безысходности, необратимости, краха всей жизни. Сумрак и туман, алкоголь, только разжигающий в нём тоску, две смерти, чреватые тягостным разоблачением, суд, который приклеит ему ярлык маньяка… Уверенность в том, что ему нужно в милицию, вдруг исчезла. Он вспомнил, что уже как бы отстранён от мира. Жутко подавленный, вряд ли он выдержит милицейский сыск и превращение в зэка, но главное - не выдержит гнева тестя. Грудь сдавило, и он постанывал. Не в силах больше вынести, он расплатился, вылез и пошел вдоль обочины. Немного до поворота и километр после.
Было одиннадцать, автомобилей мало, а за поворотом их и вовсе не было. Ряд фонарей высвечивался в тумане. Стояла смутная тишина. Он замер, вдруг мучительно вспомнив, куда идёт. Он не был готов не только к разговорам с милицией, к тому, что надо что-то сделать с Катей, но и к действиям вообще Может быть, лучше вернуться назад? Неизвестно, что происходит дома. Ему сделалось страшно. Но если повернуть и где-нибудь скоротать ночь, то не будет информации о последних событиях. Вдруг уже… нет, уже отпадает, так как он не задержан. Но утром приедет тесть, горничные… Поэтому он должен идти домой.
Должен…
Он вдруг вспомнил их двоих и заплакал. Сникший, сидел на корточках, закрыв лицо, пока шум не вынудил его встать и изобразить идущего. Промелькнули огни джипа.
Он шёл, пока не понял, что дом уже близко. Теперь каждый шаг усиливал страх. Он осматривался, ища угрозу. Выплыл забор соседнего дома. Девяткин готов был услышать лай соседских догов, но лая не было. Там, где склон спускался к речке, виднелся огонек, будто курили. С бьющимся сердцем он подошел к "Ауди" с залепленным грязью номером. Стёкла тонированы, сигарета, скорее всего, отразилась в наружном зеркале… Кто-то следил за ним? Его напряжение росло. Может, влюблённая пара… Либо бандиты - хотя что им здесь? Лучше быть ограбленным, чем думать, что выскочат оперы - и жизнь кончится… Пусть не кончится, но начнётся другая, чисто условная… Глянув на стройтехнику около свежей траншеи, там, где утром была лишь яма, он двинулся к ограде, каждый миг ожидая удара и спиной чувствуя взгляд. Им самое время бежать за ним. Ограда их не задержит. Эта ограда - не то что каменные элитные стены, она лишь заслоняет трассу. Дом тем не менее на охране, вторжение зафиксировалось бы, примчалась бы милиция. Поэтому для бандитов проще было бы войти с хозяином… Но, обернувшись, он ничего не увидел, кроме туманной тьмы, хотя мог поклясться, что слышал шум. Он с плит сошёл на газон, чтобы шаги стали тише, - и вспомнил, что утренний нарушитель сделал то же самое.
Утром он их убил…
Он вдруг остановился, соображая, зачем ему идти к мёртвым. Но страшно было и идти назад.
Можно было, в крайнем случае, переночевать в машине здесь, на участке, или укатить в Москву… В их с Леной спальне было ружьё … Да и тело требовалось спрятать… Бандиты в любом раскладе не так уж страшны. Мелькнула мысль, что, побывай здесь бандиты, можно было бы объяснить наличие трупов… У дома он подождал; зайдя в дом, тоже подождал, прежде чем закрыть дверь. Он не закрыл бы её вообще, если б точно знал, что - бандиты, а не милиция. В кухне долго стоял возле окна, слышал, как где-то пробило полночь. Видны были только туманные фонари вдали… Мрак и тишь тяготили. Он напрягал слух так, что слышал трески, скрипы и плач. Дрожа, вынул из холодильника пиво, выпил и вдруг решительно включил свет.